Из неопубликованного - Роман Солнцев

Только к этой минуте я заметил, что в ресторанном зале появились люди в ватных фуфайках, открыли обе створки входной двери и стали протаскивать, заносить длинную ёлку. Запахло хвоей и бензином. Сейчас поставят зелёную красавицу на крест и начнут украшать игрушками и лампочками. Официант подошёл и, нагло улыбаясь, достал карманный калькулятор:

— Санитарный час. — Если бы мы взяли ещё одну бутылку, он бы, возможно, нас не погнал.

Иван Иванович, угрюмо и непреклонно отодвинув наши жалкие купюры, в одиночку расплатился за обед, и мы вышли на ледяной ветер сумрачной привокзальной площади. Здесь растерянно кружили пассажиры с чемоданами и авоськами, набитыми апельсинами, топтались у переполненных автобусов, садились, обезумев, в такси, чтобы вернуться в Москву, а из подкативших огромных «икарусов» тем временем выходили ещё и ещё люди, которым только предстояло узнать, что самолёты мёртво сидят на земле.

— Спать, — промычал Злобин. — В гостиницу!..

В толпе мелькнул «афганец», он всё бегал танцующей походкой, останавливаясь то здесь, то там, и немедленно переходя на новое место. Что он искал, кого хотел увидеть в толчее? Нас, конечно, он мигом узрел светлыми зоркими глазами, но небрежно кивнул и отвернулся — идите своей дорогой.

Но легко сказать — идите… В гостинице нас ждал от ворот поворот — номер, в котором ночевали Злобин с Махаевым и заплатили на сутки вперёд, был занят — в узкой угрюмой комнатке с четырьмя провисшими кроватями сидели в синем табачном дыму человек семь-восемь военных, пили и, хлопая друг друга по спине, горланили:

— Артиллеристы, Сталин дал приказ. Артиллеристы, зовёт Отчизна нас… Из тысяч наших батарей за слёзы наших матерей…

— Что такое?! — Злобин, как «журавль» над колодцем, навис над дежурной, румяной плотной женщиной в шубейке, кофте и валенках. — Мы же как договорились?!

Дежурная зашептала, вскидывая голову, улыбаясь, отталкивая мужчину ладонями:

— Тихо-тихо-тихо!.. Вы же, мой золотой, не сказали, что точно вернётесь.

— Но мы же заплатили!

— Вы сказали: если не улетим.

— Но вы же слышите — все рейсы отменили?!. — распалялся Злобин.

— У нас радио не работает, — весело врала дежурная. — Да и скоро уйдут они!.. Вот попоют и. Сказали, к полуночи на вокзал уедут. Вы ж спать-то ещё не собираетесь? Молодые! Ну, погуляйте пока. А деньги я могу и вернуть.

Было ясно, что военные ей тоже заплатили, и, наверное, побольше, чем кемеровчане. Перспектива же получить обратно свои деньги, а, стало быть, и утратить права на комнату, напугала моих друзей, и Лёва Махаев осклабился улыбкой шута, заговорив как иностранец, плохо знающий русский язык:

— Зайчем ми ругаться?.. Йес? Мир-трушба, йес?..

— Йес, йес… — закивала дежурная, стукая друг о дружку валенками. В гостинице плохо топили. — В полночь ваша комната будет вас ждать. Я даже подмету!

И, несолоно хлебавши, мы выбрели на улицу. Постояли средь мокрого снежного бурана, что делать?.. и снова поплелись в духоту и гомон аэровокзала. До полуночи было ещё далеко, часов шесть, и мы, чтобы оглушить мозги и ускорить время, купили баночного пива. Сесть негде. Стоя, посмотрели на экране подвешенного телевизора кусок бессмысленного фильма с убийствами и откровенно скабрёзными рекламными вставками про «палочки хрустящего шоколада «твикс». Решили спуститься в туалет — уткнулись в очередь. Входной билет, как выяснилось, ныне стоил непостижимые деньги. Инвалид в расстёгнутом пальто, с орденами-медалями на ветхом пиджаке, опершись на костыль, ругался сквозь стальные зубы:

— Я бы вас, сволота подземная, в наши окопы спустил пос… за стакан крови для наших ранетых!

Вялая белолицая женщина, сидевшая на входе в подземное вонючее царство, негромко оправдывалась, но бесплатно старика не пускала — за её спиной высилась, как газетная тумба, тяжело дыша, толстая золотозубая тётка, возможно, хозяйка. Стальнозубый сплюнул под ноги золотозубой и ушёл на ветер, на улицу, чтобы облегчиться где-нибудь за углом, во мраке.

Лёва Махаев продолжал ещё сыпать остротами по привычке, но вдруг, опустив голову подбородком на грудь, обмяк. Мы всё же стояли в счастливом месте — прислонившись к мраморной колонне, в то время как многие пассажиры переминались на ногах, где попало. Злобин купил мороженое, чтобы немного протрезветь, коли спать не получилось, и грыз его, оскалив от холода зубы. Иван Иванович тоскливо разглядывал часики на руке: прошло всего полтора часа… До двенадцати ночи ещё терпеть и терпеть. Про самолёты больше не говорили — на табло, как на библейском камне, светились огненные буквы: все рейсы отложены до утра… в Златоярск — до восьми двадцати, у кемеровчан — до семи тридцати… Наше с И. И. подавленное состояние обострялось ещё и тем, что прошлой ночью мы с Иваном Ивановичем толком не спали — были допоздна в гостях у клерков минцветмета и много пили. А ночь позавчерашняя оказалась и вовсе бессонной — московский дружок Ивана (из аппарата Думы) водил нас в хаммеровский центр, где всё за доллары… Кутили с какими-то девчонками на коленях. Бросались розами. Нам пели цыгане. И если сегодня, собравшись лететь домой, мы были с утра бодры, как гусары, то это была предотъездная бодрость — так вспыхивает лампочка, перед тем, как перегореть. Ведь нас, как мы надеялись, всего через несколько часов ждала домашняя чистая постель, здоровая еда, ждали наши ласковые жёны… И мы, услышав в аэропорту о задержке рейса, ещё не осознали в полной мере, какую тяжёлую полосу времени предстоит пережить. Ночь. А может, и две, и три. Только теперь до нас доходил ужас положения.

Понятно, и кемеровчанам было не сладко — со вчерашнего полдня они мыкались по аэровокзалу, лишь под утро пьяной ночи получив тот самый номер в гостинице. И скажите: кто обвинит усталого человека в том, что он раздражается по любому поводу? А если таких людей собралось много, очень много, то вирус раздражения усиливается стократ, и горе тому, на чью голову выльется эта усталость. Мы слышали рыдания перед дверями начальника аэропорта и дежурного по смене, толпа клокотала в комнате почты, возле междугородних автоматов, половина из которых, конечно, не работала… Люди кричали на ни в чём не повинных таможенников в стеклянных галереях… Кто-то, говорят, взрезал себе от отчаяния вену бритвой — увезли в больницу… Но нас, трудно сказать почему, не увлекла эта типично русская стихия митинга, ненависти к вечно-бедному «Аэрофлоту», с сочинением телеграмм Президенту, в ООН и т. д. С лёгкой руки Лёвы Махаева нас вдруг поразила мысль о «вторых людях», и каждый в его смешной истории со стишками для друга неожиданно узнал себя. Впрочем, сам Лёвка, как задремал, так и продолжал, стоя, дремать, сопя мясистым носом, выпятив толстые губы, а вот мы с Александром Васильевичем Злобиным воспалились давними обидами. Говорил мрачный Злобин, производя руками размашистые жесты: — Ну, ладно, у него, скажем прямо, — случайный человек. А я всю жизнь на кого пахал? Можно сказать, как брата любил. Сколько ему денег передал взаймы. Спросишь: зачем??? А посмотри — кто я? Только очки нацепить… и вот она — очковая змея, над которой все смеются. А он — обаяшка… плечи… зубы… голубые глаза… прямо с комсомольских плакатов… И я, конечно, «второй»! Он запивает — я бегу к его жене врать, что Юра в командировке. А чтобы в гастрономе с ней не встретился, опять же я за водкой. Ну, это раньше… А как начался капитализм, говорит: давай деньги, скупим на севере чеки… ну, по которым государство в своё время обязалось «Жигули» продать… когда они были в дефиците… у многих северян чеки, но не все надумали на материк возвращаться. а за полярным кругом куда на машине?.. да и самолетом завезёшь — в пять раз больше заплатишь… И вот летит мой дружок в Норильск, потом в Якутск… Приехал — целая пачка в кармане… Хвастается, по дешёвке скупил, за полцены, если иметь в виду нынешнюю коммерческую цену на «Жигули». Едем в магазин Автоваза, а там говорят: за коммерческую цену — пожалуйста, без всяких чеков, а по чекам — когда государство специальное постановление примет… Ждём. Проходит полгода, год. Цены выросли в десять раз, и никакого постановления. И недавно узнаём, что эти бумажки говна не стоят! Выходит, государство и северян обмануло… Я говорю: ну что?! Жадность фраера сгубила?!. Лучше бы на эти деньги долларов накупили. сейчас бы ходили — кум королю. Юрка опустил глаза. а потом они опять у него засияли: слышь, у меня другая идея! На этот раз верняк!.. Мы купим золотой рудник… в газете прочёл — семь месторождений продают на аукционе. а где аукцион, там можно договориться… сунем в лапу и… — Да где мы денег возьмём? — Займём! У брата своего попрошу… уговорю жену кольца продать… и ты тоже — поищи… Года через три мы — миллионеры! Вы, Андрей, вижу, улыбаетесь… Конечно! Естест-нно, как говорит вот этот носатый тип. Мы собираем в семье всё, что у нас было, продаём пустой гараж. ещё троих знакомых посвятил Юрка в свои планы… несём деньги. Он их с таинственной улыбкой — в портфель и — к каким-то чиновникам, к юристам…