Государь всея Руси - Юрий Алексеев

Причины феодальной войны, разумеется, не в личных качествах князей и не в неточностях духовной Донского. Эти причины — в самой природе политического строя Русской земли, которая, начиная с XII в., после распада великой древней державы, представляла собой совокупность земель и княжеств, своего рода феодальную иерархическую федерацию под номинальной властью великого князя. Эта власть на протяжении почти трех веков была скорее символической, чем реальной. Развивающиеся феодальные отношения способствовали росту производства и обмена, приводя к появлению множества мелких центров, к которым тяготели соответствующие сельские округи. Эти центры — феодальные города — и были реальной основой политической власти все умножавшегося количества князей — Рюриковичей. Способствуя (до поры до времени) социально-экономическому и культурному развитию страны, процесс нарастающей феодальной раздробленности исключал возможность появления сильной великокняжеской власти — ведь великий князь мог фактически опираться только на силы своего собственного наследственного княжества, а отношения с другими князьями, даже с родными братьями, вынужден был строить на договорных началах, на традиции и (не в последнюю очередь) на силе своего личного авторитета. Но мудрые и талантливые правители рождаются не так уж часто.

Дальновидный и расчетливый Иван Калита не жалел сил для укрепления Московского княжества — основы своей великокняжеской власти. Но и он, и, как мы видели, даже его внук Дмитрий Донской, на котором, по выражению В. О. Ключевского, лежал «яркий отблеск славы Александра Невского», по существу, не боролись с феодальной раздробленностью как таковой, с системой удельных княжеств, составлявших политическую структуру Русской земли.

Только в последние десятилетия XIV — начале XV в. можно увидеть растущее тяготение феодальных мирков к более крупным центрам. Причина этого — дальнейшее развитие тех же феодальных отношений, которые в свое время привели страну к раздробленности. На новом этапе узкие местные рынки уже не удовлетворяли возросшие возможности и потребности производства и обмена. Немалую роль играло и то, что местный князь имел весьма ограниченные политические возможности. Его вассалы — феодалы искали более сильного сюзерена, который был бы способен наделить их землями и властью. Крестьяне жаждали защиты от ордынских «ратей» и нападений соседних феодалов, горожане тоже требовали защиты, а кроме того были заинтересованы в развитии торговли. Почти все слои феодального общества в той или иной мере сознательно или бессознательно жаждали сильной власти, способной обеспечить феодальный порядок взамен феодальной анархии.

Но, как это всегда бывает в истории, новые тенденции побеждают далеко не сразу. Им противостоят тенденции консервативные, опирающиеся на старую традицию, на «старину и пошлину». А власть традиций в средневековом обществе была огромна. Защитниками старого, привычного порядка вольно или невольно выступали удельные князья и их ближайшее окружение, чье политическое бытие и перспективы были всецело связаны с этой традицией. Феодальная война, вспыхнувшая после смерти великого князя Василия Дмитриевича, была в глазах современников прежде всего борьбой за московский стол в духе средневекового легитимизма. Объективно она представляла собой столкновение противоборствующих тенденций — старой, опиравшейся на удельные центры, и новой, тяготевшей к Москве. Компромисс в этой борьбе мог носить только временный, паллиативный характер, что отнюдь не в полной мере сознавалось главными действующими лицами этой борьбы.

И вот теперь, через полтора года после Белевской битвы, Москва увидела у стен своих грозного хана. Он пришел «безвестно»: великий князь Василий «не поспе собратися» навстречу ему и, «виде мало своих», отошел за Волгу, Москва же осталась в осаде во главе с воеводой князем Юрием Патрикеевичем, литовским выходцем, женатым на родной сестре великого князя Анне. В Москву сбежалось «бесчисленное христиан множество», жителей окрестных деревень,— видавшие виды русские люди пытались спастись за крепостными стенами, бросив на произвол судьбы весь свей скарб, нажитый нелегким трудом.

Улу-Мухаммед не осмелился штурмовать Кремль. Простояв десять дней под его стенами, он отошел, «граду не успев ничто же», но зато — «зла много учини земли Русской». Опять потянулись на восток толпы связанных русских пленников, снова над Русской землей зазвучали «плач неутешим и рыдание». Отступая, хан сжег Коломну и «людей множество плени, а иных изсекл»... За двести лет со времен Батыя, когда над Русью впервые нависла тьма ордынского ига, такие картины стали привычными...

Новое «лето 6948-е» от сотворения мира московский летописец начал записью: «родился великому князю сын Иван генваря 22». Ростовский летописец добавил: «и крести его Питирим»,[5] епископ пермский. (Суровый Пермский край — форпост Русской земли на далеком северо-востоке, среди многочисленных местных племен, постепенно принимавших христианство, а с ним и русскую культуру, и русскую великокняжескую власть.)

У великого князя Василия Васильевича, внука Дмитрия Донского, и его жены Марии Ярославны, дочери боровского князя и внучки Владимира Андреевича Серпуховского, героя Куликовской битвы, это был второй сын — первый их сын, Юрий, родился осенью 1437 г. и прожил немногим более трех лет. Именно второму сыну суждено было стать наследником. Но этого пока еще никто не знает...

Рождение второго сына в семье великого князя — событие, хотя и достойное упоминания, но далеко не самое важное для современников. Гораздо больше волновали средневекового человека дела церковные. А в наступившем году для этого были особые основания. Только что, летом 1439 г., во Флоренции был заключен едва ли не важнейший церковно-политический акт средневековья — уния между католической и православной церковью с признанием последней главенства римского папы.

Прошло почти четыре века с тех пор, как папа Лев IX и константинопольский патриарх Михаил Керулларий предали друг друга анафеме и христианская церковь окончательно раскололась на западную (католическую) и восточную (православную). Под эгидой папского престола оказались Германская империя («Священная Римская империя немецкой нации», как она гордо себя именовала), королевства французское и английское, отчаянно боровшаяся с маврами Испания, бесчисленные города и карликовые герцогства Италии, молодые христианские государства Польша, Чехия и Венгрия и далекие северные народы полуварварской Скандинавии. Константинопольская патриархия простерла свою власть над церквами Руси, Болгарии, Сербии, Валахии. Христиане Ближнего Востока, составлявшие патриархии Александрийскую, Антиохийскую и Иерусалимскую, уже веками находились под властью арабских халифов.

В отличие от Болгарии и Сербии, которым приходилось бороться с политическими амбициями византийских императоров и отстаивать свою национальную независимость, Русская земля была связана с Византией исключительно в церковно-культурном плане. Русская церковь, формально подчинявшаяся патриархии, была почти всегда гораздо больше связана со своей национальной почвой и вырабатывала собственные политические традиции, далекие от интересов императора и патриарха. И хотя связь с Константинополем никогда не прерывалась и патриарх не только возводил в сан русских митрополитов, но и подчас обращался с поучениями и наставлениями к «своей» русской пастве, положение русских митрополитов и епископов существенно отличалось от статуса католического иерарха, жестко подчиненного «святому престолу» в Риме.

После вторжения османов на Балканский полуостров Византийская империя, со всех сторон окруженная потенциальными завоевателями, оказалась перед смертельной угрозой. На Флорентийском соборе император Иоанн VIII и патриарх Иосиф надеялись ценой подчинения православной церкви римской курии получить военную помощь против воинственных мусульман. В этом смысле уния, заключенная 6 июля 1439 г.,— акт отчаяния умирающей империи.

Но если Византии уния давала надежду (как впоследствии оказалось, призрачную) на сохранение своего политического бытия, то для Русской земли провозглашенный во Флоренции отказ от самобытности православной церкви мог иметь совсем другие последствия.

Разгром Руси Батыем привел не только к установлению ордынского ига, но и к постепенному захвату западных и южных русских земель Литвой и Польшей. Ко второй четверти XV в. под властью польского короля и великого князя Литовского оказалась большая часть территории древнего Русского государства. И Червонная Гусь со Львовой и старым Галичем, и Волынь с Владимиром и Холмом, и Черная Русь с Гродно и Берестъем, и Белая с Минском и Полоцком — не только эти земли, арена многовековой истории Древней Руси, по и сам Киев, Чернигов, южный Переяславль, а в начале XV в. даже Смоленск вошли в состав владений чужеземных католических государей. В условиях потери политической независимости для коренного русского населения отторгнутых земель особое значение приобрел вопрос церковный — вероисповедная связь между собой и с остальной частью Руси. Вопрос сохранения своей веры стал и вопросом сохранения своей национальности, культуры и традиций.