Государь всея Руси - Юрий Алексеев

Не знал «царевич», что великий князь уже далеко, на Волге, у устья Дубны, и что не скоро может он появиться со своими полками. Доблесть московских горожан — вот что спасло столицу на этот раз, вопреки растерянности воевод и самого Василия Васильевича.

«Вы не унывайте... ставите храмины по своим местам, а яз рад вас жаловати и лготу дати»,— обратился Василий Васильевич к спасителям Москвы после своего возвращения из не очень почетной «эвакуации». Трудно сказать, насколько эти слова были утешением для десятков тысяч горожан, оставшихся без крова и имущества. Через шесть лет после пожара 1445 г. столица опять представляла собой пепелище. Дорогую цену платили русские люди за ошибки своих князей и воевод...[20]

Одиннадцатилетний «великий князь» Иван получил еще один предметный урок. Узнал он, что такое ордынское нашествие, даже малого масштаба, чем грозит нераспорядительность воеводы, не сумевшего отбить татар от Берега, увидел, чем оборачивается легкомысленная поспешность при отъезде главы государства из столицы, мог убедиться, каковы бывают горожане, когда они берут оружие в руки для защиты своего города.

Но как бы там ни было, в первую очередь надо было покончить с Шемякой. Он закрепился в захваченном Устюге, оттуда нападая на другие русские земли. 1 января 1452 г. Василий Васильевич последний раз выступил в поход против своего недруга. Дойдя до Ярославля, он «отпусти сына своего, великого князя Иоанна... противу князя Дмитреа», а сам двинулся к Костроме. Еще раньше к Устюгу были посланы главные силы — двор великого князя с лучшими воеводами.

Итак, двенадцатилетний Иван Васильевич отправился в свой первый самостоятельный поход. Разумеется, фактически во главе войска шли опытные воеводы. Но формальное главенство и личное участие юного великого князя стало ступенью к его политическому возмужанию.

О событиях зимнего похода подробнее всего рассказывает местная Устюжская летопись. Узнав о вступлении великокняжеских войск в Галич, Шемяка «остави Устюг и побеже к Двине». На Устюге остался его наместник Иван Кисель — очевидно, для привлечения внимания. Весть об этом дошла до великого князя Ивана во время марша на Устюг. Немедленно были отправлены воеводы «с силою» мимо Устюга, по реке Юг, в погоню за Шемякой. Ни одного дня не стояли войска великого князя под Устюгом — хитрость Шемяки не удалась. Сам же Иван Васильевич из Галицкой земли пошел на Сухону и далее на Кокшенгу, перекрывая кратчайший путь отступления Шемяки к Новгороду.

Но догнать проворного Дмитрия Юрьевича не удалось. Он бежал налегке, по Двине, спустился далеко вниз, а оттуда кружным путем добрался до гостеприимного Новгорода. Дойдя до устья Ваги и узнав о бегстве Шемяки, воеводы великого князя повернули в обратный путь — вверх по Ваге и Кокшенге. Войска соединились в Вологде.

Нелегок был зимний поход — последний поход феодальной войны, первый настоящий боевой поход великого князя Ивана. Многие сотни километров по суровому северному краю прошел он со своими войсками. День за днем, неделю за неделей шли войска по занесенным снегом лесам, по замерзшим руслам рек, по лесным дорогам через волоки — перевалы. Впервые перед ним открылись необъятные просторы Русской земли. Увидел он впервые и кровавые сцены войны. На Кокшенге, притоке Ваги, жило языческое племя кокшаров. Средневековый человек, слышавший в церкви проповеди о любви к ближнему, не знал пощады к своим врагам, а иноверцев, тем более язычников, не признавал за людей. Вот и отмечает бесстрастный летописец: великий князь Иван, «воюючи, город Кокшенский взял, а кокшаров секл множество».[21] Ни осуждения, ни одобрения — обычный факт средневекового бытия. В суровой школе жизни феодального государя был преодолен еще один важный рубеж.

4 июня совершилось и другое важное событие: «женил князь велики сына своего, великого князя Иоанна, у великого князя Бориса Александровича Тферьского».[22] Десятилетняя Мария Тверская превратилась в великую княгиню Московскую.

Средневековье не удивлялось ранним бракам. Решающее значение в данном случае имели династические, политические интересы. Феодальная война догорала. Москва вышла из нее победительницей, но была сильно ослаблена многолетней усобицей. Необходима была новая система политических союзов, гарантирующих устойчивость сложившегося положения. В системе таких союзов важное место занимал договор с Тверью. Новый договор подтвердил равенство между московским великим князем и тверским: они признали друг друга «братьями». На Руси, как и повсюду в Европе, существовала дипломатическая иерархия феодальных государей, выраженная в условных терминах родства. Признание кого-либо своим «отцом» означало полное подчинение; отношения «старейшего брата» и «молодшего» предполагали власть и покровительство с одной стороны, повиновение с сохранением внутренней независимости — с другой; «братья» были полностью равноправны. «Братство» между московским и тверским великими князьями означало, таким образом, не что иное, как взаимное признание полной независимости и суверенитета. Прочный мир между Москвой и Тверью, крупнейшими феодальными центрами Русской земли, стал важным фактором политической стабильности.[23]

Кроме того, Тверь и Москва заключили (по отдельности) договоры с Литвой. Король Казимир, великий князь Литовский, стал арбитром в отношениях между русскими великими князьями. Тверь ставилась под его защиту. Более того: Василий Васильевич в случае своей смерти поручал Казимиру «печаловаться» о его жене и детях. Казимир мог стать опекуном великого князя Ивана... Впрочем, эта статья договора носила двусторонний характер. Пришлось официально признать переход Смоленска в руки Литвы. Мир с королем покупался дорогой ценой. Влияние Казимира распространялось и на Рязань. Правда, великому князю Василию удалось отстоять свои права на Новгород.[24]

Но главное было достигнуто — наконец-то устанавливался более или менее прочный мир. Наступала долгожданная передышка.

В июне следующего года в глубокой старости умерла великая княгиня Софья Витовтовна, многое повидавшая на своем долгом веку. А через месяц, когда великий князь Василий стоял на вечерне в Борисоглебской церкви «на Рве», примчался подьячий Василий Беда с важной вестью: «князь Дмитрий Шемяка умре напрасной смертью в Новгороде и положен в Юрьеве монастыре».

Смутные слухи ползли об этом событии. Говорили, что великий князь подослал в Нбвгород своего дьяка Степана Бородатого «с смертным зелием уморити князя Дмитрия». Степан привлек на свою сторону одного из бояр Шемяки и княжеского повара. Поел Дмитрий Юрьевич цыпленка, начиненного смертным ядом, и, проболев двенадцать дней, умер. Другие утверждали, что в заговоре участвовал новгородский посадник Исаак Борецкий и что повар-отравитель носил выразительное прозвище «Поганка».[25]

Средневековый человек не отличался щепетильностью. Яд повсюду в Европе был в арсенале средств политической борьбы. Когда во Франции весной 1472 г. внезапно умер герцог Гиенский, брат короля Людовика, многие считали эту смерть «странной» и подозревали короля в отравлении своего брата.[26] Более пятисот лет отравление Шемяки было только предположением. Но в 1987 г. подвергли медицинской экспертизе мумифицированные останки некоего князя, по всей вероятности — Шемяки. Экспертиза установила, что причиной смерти послужило, по-видимому, отравление мышьяком. Описание последних дней Шемяки совпадает с клинической картиной такого отравления.[27]

Политическую сцену покинул самый активный деятель княжеской усобицы, самый упорный враг великого князя Василия. Внук Дмитрия Донского, он унаследовал от своего великого деда энергию и подвижность. Но узкий кругозор удельного князя делал его цели мелкими, политику беспринципной, а борьбу в конечном счете безнадежной.

Подьячий Василий Беда был пожалован в дьяки. Феодальная война окончилась.

Победа была одержана не столько великим князем Василием, сколько Москвой. Москва, Московская земля не приняли углицкого князя. Победила великокняжеская традиция, традиция Дмитрия Донского. Традиция феодальной раздробленности получила сильный удар. Однако нельзя не удивляться энергии, жизнестойкости и силе духа самого Василия Васильевича, не терявшего надежды в самых трудных обстоятельствах, слепого князя, водившего в походы свои полки, сохранявшего качества активного политика и дипломата.

Огонь войны погас, но остались тлеющие головни. Со смертью Шемяки, с заключением договоров с Тверью и Литвой великий князь Василий Васильевич стал хозяином положения. Уже в следующем году он пошел ратью на можайского Ивана Андреевича «за его неисправление». «Неисправление» у можайского князя действительно было — Василий не мог забыть страшную сцену в Троицком соборе в февральский день 1446 г., один из последних дней, которые видели его глаза. И хотя потом Иван Андреевич изменил, в свою очередь, Шемяке и заключил договор с великим князем, Василий не мог рассчитывать на верность можайского князя, а Иван Андреевич — на симпатии со стороны Василия. При приближении московских войск к Можайску он «выбрався з женою и з детми и со всеми своими побеже к Литве».[28] «Дружба» с Василием Васильевичем не препятствовала Казимиру принимать у себя его врагов. А Можайский удел был ликвидирован.