Своя рыба и река - Александр Белокопытов

Так и стал я холостяковать. А что? Затo свет никто не застит и в душу не лезет, не гадит. Вот Охламон у меня живет, он - на полном законном основании, потому что он - человек, хоть и пес, и мне - товарищ и друг.

БЛИНЫ

Я когда пацаном был, учиться страшно хотел, аж трясло меня. Мать даже одно время думала, не заболел ли? Нет, говорю, не заболел, только в школу сильно хочу. Кого за парту палкой не загонишь, а я, наоборот, хочу учиться и все. Проснусь до свету, мать встает и я с ней, давай в школу собираться. Она мне: "Куда? Рано еще..." А я: "Ничего, там подожду, зато не опоздаю". Раньше всех приходил, на дверях еще замок, а я уже тут, как солдат на посту, зато - раньше всех.

Зимой, чтобы быстрее добираться - ходить за четыре километра приходилось, - приспособился я по речке, по льду добираться. Подвяжу к валенкам коньки, накручу веревки да как дуну. Глазом моргнуть не успею уже на месте.

Так вот, еду однажды, сумка с книжками через плечо, руками размахиваю, как спортсмен. Вдруг гляжу, сбоку, под берегом, стоят три штуки, как большие собаки, серые такие и глаза у них горят - волки! До конца-то еще не рассвело. Проехал, промахнул я их по инерции, даже испугаться не успел. Оглядываюсь, а они за мной жарят. Скачут нырками, бесшумно так, все три!

Тут я уже испугался, зачиркал коньками, припустил и... хорошо вспомнил, что у меня в сумке блины, мать мне с собой дала. Стал я им кидать через плечо по блину. А они подхватят блин-то, клацнут зубами и дальше за мной. Так и покидал им все блины, не заметил, как до места доехал, насилу отвязался от них.

Долго потом речкой не ездил. Видите, как было, волки прямо в деревню заходить не боялись. Вот как жили. А ведь это уже после войны было...

НА ТРЕЗВУЮ ГОЛОВУ

А теперь давайте я вам о друзьях-приятелях расскажу, с кем рос вместе, тоже интересно. А то скажете, что хвастаюсь, все о себе да о себе... А потом еще о рыбалке расскажу, я про рыбалку много знаю.

Приехал как-то один мой знакомый, друг детства, можно сказать, из-под Ростова, нe ко мне, конечно, приехал, родственники у него здесь. Давно-о мы с ним не виделись, может, лет тридцать. А когда-то вместе и сусликов из нор водой выливали, и наколки нам вместе в кукурузе взрослые ребята делали, мы-то тогда еще дураками были. Нy, встретились, разговорились, стали вспоминать... Вспомнили, как однажды белены вместо мака объелись и на стенку полезли. Нас тогда бабка его молоком с углем отваживала, едва отводила. Вспомнили, посмеялись.

А он все это время в Ростове прожил, там горный институт закончил, разные посты занимал и до директора шахты дошел. Ну, умный мужик со всех сторон, образованный, и видный такой из себя, лобастый, брови густые, как у покойничка Леонида Ильича, в общем, здорово на него похож. А я то, грешным делом, Брежнева всегда сильно уважал и сейчас уважаю, чтобы ни говорили. Ну, одним словом, товарищ мой - начальник по всем статьям и вид у него начальственный, барственный даже, не нам чета. Но я виду не подаю, тоже цену себе знаю, потом как-никак он мне - друг, не пустое место, хоть и начальником был. Я его заранее прощаю.

Стали мы про сегодняшнюю жизнь говорить. Они-то у себя, в Ростове, раньше богато жили, а сейчас, рассказывает, беда, ужас, такая бедность в народе, какой, может, в России нигде больше нет. Здесь-то, на Алтае, по сравнению с ними один сплошной рай. Я уж молчу, сам думаю: "Как же, много мы на Алтае богаче вас живем, вон на тебе пиджак кожаный и пузцо порядочное, а на мне фуфаечка. Есть разница?"

Ну, значит, поговорили по вершкам и на политику свернули. А как же без политики? Хоть она уже и изъела всем мозги, но все-таки мы в государстве живем, стало быть, граждане, и государственные интересы нас напрямую касаются.

- Вот ты сейчас кто, Федор? - хитро он меня спрашивает, он вообще-то мужик нормальный, с юмором. - Старый русский или новый?

Я призадумался: а ведь действительно интересно, кто я такой есть? Потом отвечаю:

- Да нет, Ваня, не старый я и не новый, я - просто русский и все. Насквозь и со всеми потрохами. И всегда им был.

- Иш ты как: просто русский... Ни тем, ни другим не захотел стать... Ловко! - разулыбался он и крепко так, по-дружески, саданул меня по плечу. А вот это, брат, хорошо! За это я тебя и уважаю, за это и люблю! Я и сам такой же и никак уже меня не переделать. Потому что есть в нас с тобой главное нутро, которое - не перекроишь, не поменяешь!

В общем, согласился он со мной в этом вопросе, а сам продолжает дальше меня пытать и все норовит с подвохом:

- А ты за какую власть, за советскую или американскую?

Я опять задумался: хитро же спрашивает. Отвечаю:

- Я, друг Ваня, за такую, которая хорошая... Которая простого трудового человека уважает, а бедного и старого жалеет. Я за нормальную. Чтоб то, что заработал, получил.

Тут он меня опять крепко поддержал:

- И я за то, чтобы каждому по труду. А то эти самые выскочат неизвестно откуда, денег мешками наворуют и вот они уже миллионеры на законных основаниях. Так не бывает. И главное ведь, все вокруг знают, что они ворье и бандиты. Их надо в тюрьму сажать, а их по телевизору показывают и важные государственные посты дают. Так нельзя. А то поневоле призадумаешься: что это у нас за власть такая хитрая?..

- А ты сам-то, Ваня, шахту еще не приватизировал? - тут я уже перья расшеперил, тоже вопрос ему в лоб.

- Я? Нет, какой там... - он вроде как неприятно удивился, поглядел так на меня из-под косматых бровей пристально. - Не так это все просто... У нас же многие позакрывались. Старые. Шахтеры бродят по городу как голодные волки. А те шахты, которые еще дышат, давно уже в надежных руках. А руки эти, Федор, слишком загребущие, крепкие и мохнатые. Так что, считай, что мне но подфартило, - добавил он почти весело, а в глазах то ли горечь, то ли обида.

Да-а-а, Ванек, думаю, не так там у тебя все просто, если ты сразу занервничал, заерзал, значит, обида есть, и немалая. Видно, досталось тебе, если ты хотел все по правде мерить, по справедливости.

Ладно, свернул я эту тему, раз человеку неприятно, решил о власти разговор продолжить, ее сейчас ругай не ругай, она все стерпит, ей все едино.

- Да-а, - говорю, - власть у нас непонятно какая, но однo чувствуется - не для людей она. Она, как шуба, мехом наружy вывернутая, страшная... Человек ведь не скотина, все понимает. Что делать, терпеть надо.

Тут меня понесло, стал я за землю говорить, люблю я землю и сильно за нее переживаю.

- Нe мы себе сами, Иван, так родная земля нам поможет. Человек на ней сейчас, как супостат, живет, испоганил ее вдоль и поперек. Свое норовит урвать, а там хоть трава не расти. Разве так можно? А то, глядишь, и сама земля, природа взбунтуется скоро против человека и стряхнет его с себя раз и навсегда, как клеща. Ее беречь и любить надо.

Он послушал, послушал и тоже стал мне поддакивать. Значит, тоже переживает, этo хорошо. Короче, разгорячились мы оба, красные стали, как из бани. Я-то вообще таких серьезных разговоров не люблю. Что толку? Одни только нервы и головная боль.

Дальше он меня опять на засыпку спрашивает. Значит, опять воодушевился, выровнялся:

- А ты, Федор, в президенты пошел бы?

- А отчего б не пойти? - весело отвечаю, развеселил меня этот вопрос. - Человек я, слава Богу, непьющий, рискнул бы, хуже бы не было, точно. Они же, призиденты, из того же теста слеплены. Приведи его в баню, раздень - не отличишь от других. А я человек грамотный и непьющий. Это пьющего нельзя до руля допускать, а то он неизвестно куда зарулить может. Что тогда простому человеку делать? Бедствовать и гибнуть?!

Здорово мы оба разгорячились. Тут товарищ мой и говорит:

- Слушай, а чтобы нам по такому случаю и за такой важный разговор водки не выпить?

А я ему:

- Э-э-э, нет, шабаш, нельзя, не занимаюсь я зтим делом, не закладываю. Потому как не вижу больше в этом никакого смысла жизни. Выпил я свою цистерну, что была мне на жизнь определена, и еще из чужой прихватил. Теперь точка. Это с однои стороны. А с другой стороны, вдруг ко мне не сегодня-завтра придут, скажут: "А ну-ка, Федор Иваныч, иди, двигай в призиденты, командуй парадом". Придут, а я пьяный в стельку, что тогда? Нет, уж лучше я на трезвую голову жить буду.

Так и пообщалась мы с приятелем детства, по душам поговорили. И пришли в конце к единому пониманию, что сила - в добре, и нам всем в нынешней ситуации главное - сердцем не ожесточиться. Ведь ожесточиться, очерстветь сердцем для русского человека - самое страшное. Наломаем мы тогда дров, поубиваем всех вокруг, никого не пожалеем, и себя - в первую очередь. Напоследок я спросил:

- Ну ты как, думаешь к нам сюда перебираться или нет? Я тебя на рыбалку свожу, а то ты, поди, все уже позабыл. У меня тут хорошие места есть, их еще никто не приватизировал.

Положил он мне руку на плечо, похлопал легонько.

- Думаю, друг, перебираться... Я же родство-то свое не до конца забыл. Года через три, делишки там утрясу - и сюда, на прикол. Сил здесь поднабрался, теперь меня ломом не убьешь! - сказал так и поехал в Ростов, воспрял духом. Помогла ему родина.