Костер на горе - Эдвард Эбби

— Билли? — окликнул он. Перехватило дыхание, я не мог ответить.— Это ты, Билли? — Я услышал скрип стула, и дедушка появился в дверях коридора, очки и седая шевелюра поблескивали в мягком желтом свете лампы.— Почему ты не в кровати?

— Хотел... хотел поздороваться с Лу,— промямлил я.

И вмиг показался он, возник за спиной старика, улыбаясь мне. Лу Мэки, высокий и ловкий, темноглазый, храбрый и благородный.

— Привет, Билли, — сказал он и протянул руку. — Очень хорошо, что ты снова приехал. Подходи, поздороваемся.

2

— Подъем! Эй, туристик, подъем!

Сон отступил, крепкая рука трясет кровать, глаза мои открылись и видят в свете звезд лицо улыбающегося Лу Мэки.

— Проснулся?

— Да-да,— отвечаю.

— Одевайся да поешь. Через десять минут отправляемся.

Я встаю, покачиваясь, тру глаза. В окне звезды блещут, как алмазы на бархате неба, сияют с такой ясностью, будто они не дальше листьев на деревьях.

— Зажгу тебе лампу.— Лу достал спички и запалил фитиль керосиновой лампы.— Сколько тебе яиц, Билли, три или четыре?

— Четыре.— Я гляжу, где мой чемодан. Там нужная мне сегодня одежда.

— Поспешай. Одеться положено за одну минуту.— Лу удаляется по коридору, посвистывая, словно пересмешник.

Открыв чемодан, я натянул на себя голубые джинсы и грубую ковбойскую рубаху с пуговицами — поддельными бриллиантами. Роскошная рубаха. Было прохладно, я торопливо оделся, обулся, прихватил шляпу и потопал навстречу теплу кухни.

Лу, склонясь над печкой, размешивал яйца и картошку в большущей сковороде, края которой лизал огонь с дымом — конфорка была снята. Воздух облагораживался благоуханием горящего можжевельника. Стол был накрыт на троих. Я сперва пошел к раковине, ополоснул лицо холодной водой, вытерся чистым полотенцем, причесался пятерней.

— Зови дедушку,— сказал Лу,— еда готова.

Выйдя за сетчатую дверь, я позвал старика. Он стоял на утоптанной земле рядом с верандой, разговаривал с Элоем Перальтой. Отпустил Элоя, хлопнув по плечу, и направился в кухню. Сели втроем за стол, принялись за горячий обильный завтрак, приготовленный Лу. Я ел с невиданным аппетитом.

— Вот как надо наворачивать,— одобрительно улыбался мне Лу.— Посмотри на парня, Джон. Всегда отличишь доброго ковбоя, только глянь, как он ест. Если не как волк, значит, что-то с ним неладно.

— Мы его выходим.— Старик улыбнулся мне. В руке он держал кружку с дымящимся кофе.

— Возьми еще, Билли.— Лу щедро сгреб яичницу мне в тарелку. Я подбавил несколько ломтей ветчины со второй сковородки, намазал ломоть хлеба.— Дело такое,— заговорил он,— встреть мы сегодня льва... я про этого льва с жалостью думаю.

— А ну как найдет он коня прежде, чем мы,— сказал дед.— Конь-то ценный.

— Входит в планы природы,— произнес я с полным ртом.

— Двинулись, — сказал Лу, дождавшись, когда я все съел. — Чую, солнце уже встает над Техасом.

Дедушка взялся за сигару.

— Я следом. Не теряйте времени.

Лу вышел из кухни, я за ним. У веранды стоял его огромный оливковый автомобиль, сверкающий сталью и стеклом. Лу, проходя мимо, постукал его по гладкому крылу.

 — Ничего железяка, как, Билли?

— Красивая машина, Лу. — Особого внимания я ей не уделил: там, откуда я приехал, улицы забиты такими металлическими штуками, и пешему не перейти дорогу, пока машины не дозволят. Да, привычны они мне. с их шелестом по асфальту, с запахом выхлопных газов. Отец всякий год по два раза меняет автомобиль, в рассрочку.

Молча шли мы под тополями к сараю и коралю. Зеленоватые полоски рассвета проступали на востоке. Филин ухал в густом ивняке. Жаворонки и корольки, хоть и невидимые, пели, словно ангелы, на выгоне за коралем и в поле люцерны у речки.

— Лу... — начал я.

— Давай не будем сегодня об этом.— Он сжал мне локоть.— Все уладится. Не беспокойся.

Хлопнула дверь, в тишине звук этот показался громким. Скоро я разглядел красный уголек дедовой сигары, приближающийся от крыльца сюда, к нам.

Мы с Лу ощупью добрались в сарае до чулана, нагрузились сбруей. Лу наполнил мешок зерном, пошли в кораль. Держа уздечку за спиной, я глядел на лошадей, топтавшихся и фыркавших в углу загородки, проголодавшихся, но несмирных. Мне в скупом том свете они казались не меньше мастодонтов, глаза их угрожающе пламенели, копыта молотили по твердой земле. Лу протянул мне мешок с кормом:

— Выбирай себе лошадь.

Я подступил к тесно сбившимся животным, боясь, тем более боясь из-за старания не выдать себя. Искал я своего любимца, рыжего мерина с черной гривой, пышным хвостом, длинными ногами. На этом коне я чаще всего ездил в прошлом году. Но в колыхавшейся толпе лошадей не мог распознать его.

— Где Лентяй? — спросил я.

— Лентяй? — откликнулся Лу.— Так, Билли, его нам нынче разыскивать предстоит. Уже неделю как пропал.

Из сарая вышел дедушка с седлом на плече.

— Бери-ка Голубчика, Билли. Он теперь тебе в самый раз.

Я снова подался вперед с мешком зерна на вытянутой руке, и лошади на сей раз гурьбой пошли мне навстречу, теснили меня к забору, тянули морды к мешку. Я предложил корм Голубчику, большому, серому. Закинул повод ему на шею и повел его из толпы к загородке кораля. Пока конь завтракал, я, воспользовавшись забором, приладил седло на широкой спине Голубчика.

Страх мой улетучился. Мощный стан, сильные челюсти, перемалывающие ячмень и отруби, понятливое равнодушие коня к моему занятию наполнили меня доверием и симпатией. Я был до глупости горд, что такое огромное могучее животное слушается меня — по крайней мере, за взятку. Затянул подпругу сколько хватило сил и взобрался в седло, чтоб проверить стремена. Оказалось, низковаты; надо было слезть и поправить. К этому времени Лу и старик, делая вид, что не следят за моими усилиями, оседлали своих коней, взнуздали, накормили, приготовили в путь.

И Голубчик почти доел. Я хотел было отнять у него мешок, чтобы вставить удила. Он мотнул головой, сбил меня с ног. Я поднялся, почтительно дождался, пока он убедится, что в мешке пусто, потом взнуздал его успешно и сел в седло.

Отсюда все смотрелось иначе — лучше. Первобытная радость расцвела в моем сердце, пока я правил лошадь от загородки до ворот. Тронешь пятками — и шагает вперед, чуть потянешь повод — и конь останавливается. Я склонился, погладил его мощную шею: «Добрый мой старикан Голубчик». Чувствовал я себя ростом в полторы сажени, повелителем коней и людей. Птичьи голоса в пустыне подпевали моему душевному восторгу.

 Лу и дедушка были рядом, Лу на вороном, дедушка на своем крупном гнедом жеребце по кличке Крепыш.

— Готов, Билли? — спросил дед.

— Да-да!

— Привяжи-ка к седлу, — он протянул мне пончо, потом поглядел на восток, и рассвет отразился у него в глазах. — Поехали.

Лу открыл ворота кораля, спешившись и вновь прыгнув в седло с привычной рассчитанной легкостью. Выехали, оставляя ворота открытыми, прочие лошади последовали за нами. Когда мы короткой рысью стали проезжать орошаемое поле у речного русла, они остановились н смотрели вслед, подняв головы в степенном любопытстве. Я посочувствовал им, остающимся. В этот час я пожалел бы кого угодно на земле, будь то человек или животное, кто не едет с нами.

Западные ворота открывал дед. Он слез с коня и подождал, пока мы проскачем, затем запер их и догнал нас у ив и тамарисков, тянувшихся вдоль речки. Эль-рио-Саладо. Соленая река. По плотному песку и по гальке, белой от соли, мы приблизились к узкому ручейку проточной воды, задержались тут, позволяя лошадям попить напоследок, перед тем как направиться в пустыню и выжженные горы над нею.

— Лисица, — сказал Лу.

Я стал смотреть по сторонам, стараясь увидеть лису.

— Вниз гляди, — он указал на место рядом с водой.

Старательно вглядевшись, я различил мелкие отпечатки лап, вроде собачьих; они вели к ручью.

— То-то приятно, раз они тут еще водятся, — заметил дедушка.— Выходит, не всех пока поотравили.

Лошади вскинули головы. Мы тронулись, с плеском пересекли обмелевший поток, взобрались на противоположный берег там, где он был истоптан стадами коров, дальше перед нами открылся простор: пятимильная полоса песка, камней и кактусов, дальше холмы с точками можжевельников и сосенок тянутся до гор, к лысой верхушке Ворьей горы.

Средь камней и барханов прятались под кустами пучки порыжелой травы. Скот, бродивший тут, не мог полагаться на этот скудный источник пропитания и объедал ветки жесткого кустарника. В трудный, отчаянный год скотина кормилась даже кактусами, порою приходилось помогать ей, выжигая колючки на них паяльной лампой. Если и этого недоставало, покупали корм. Если ранчер прогорал на этом, то продавал часть своего скота, ждал погоды. Если дождей очень долго не случалось, продавал ранчо или оно отходило банкирам. Чем ранчо меньше, чем риску больше, и Воглин, мой дед, оставался одним из немногих независимых ранчеров, выживших под прессом засух и кризисов. Он и прогорал редко, а сгорать не сгорал.