Обряд - Валентина Вадимовна Назарова

личность. Личность, которая чаще всего не что иное, как защитный механизм от этого страха, — произносит она поставленным учительским голосом, а потом, в поисках хотя бы одной-единственной пары глаз, переводит взгляд на аудиторию.

Это последняя пара и для нее, и для этих третьекурсников. За окном в уголках двора начинает клубиться влажный искристый сумрак. Впрочем, сейчас конец октября и в Петербурге вообще почти всегда темно, чему тут удивляться.

Кто вообще придумал поставить ее семинар на это время? Немудрено, что большая часть студентов в этой аудитории ей совершенно незнакома. Впрочем, есть и постоянные посетители. Например, та девочка, которая всегда опаздывает ровно на пять минут и не расстегивает пальто, даже когда с наступлением отопительного сезона в аудитории стало невозможно дышать. Тихая и бесцветная, как мотылек, с серебристо-серыми волосами и такими же глазами. Та девочка, с которой ей нужно поговорить о чем-то важном, если только она перестанет исчезать из аудитории сразу после лекции, не оставляя Марианне ни единого шанса. Где же она?

Настя, будто услышав ее мысли, тут же опускает лицо в конспект. Она почти физически ощущает, как по ней скользит цепкий глаз Марианны Арсеньевны, будто луч фонаря в темноте. Она выжидает. Слушает, как мягким шагом преподавательница пересекает аудиторию, раздается щелчок, затем — всхлип открывающейся форточки. Настю обдает волной холодного речного ветра, она подставляет ему свою длинную белую шею, как для поцелуя, но тут же, опомнившись, снова горбится над конспектом. На секунду ей кажется, что Марианна заметила ее и сейчас что-то скажет. Почему-то в последний месяц она все время смотрит на Настю, будто знает какой-то из ее секретов. Она замирает, в стотысячный раз вырисовывая на полях своей исписанной мелким убористым почерком тетради один и тот же символ: пологая гора и встающее над ее верхушкой круглое черное солнце. Фух, пронесло. Шаги удаляются.

— Мы говорим о фундаментальных страхах, — медленно чеканит преподавательница.

Настя решается поднять голову, выглянуть из своего укрытия. К этому моменту Марианна уже переместилась на свое любимое место у края кафедры, облокотившись на нее спиной.

— Таких страхов девять, — продолжает она. — Но в литературе чаще всего встречаются лишь несколько. Возьмем пример: страх быть нелюбимым. На положительном конце спектра мы видим типаж Марии Магдалины, безропотной последовательницы, помощницы, обожательницы. Тогда как на противоположном конце… кто-нибудь попробует привести пример? — Она заговорщически прикрывает рот рукой. — И черт с ней, с классикой. Давайте обратимся к чему-то посвежее. Ну?

Марианна с тоской обводит взглядом полупустую аудиторию, полную смотрящих кверху, как грибы после дождя, макушек.

— Кейти Бейтс? — Настя и сама не понимает, как решилась сказать это вслух.

— Я не слышу, погромче. — Взгляд выпуклых темных глаз Марианны останавливается прямо на Настином лице. — Я оглохла под старость лет. И, может, вы встанете?

Настя поднимается, задевает рукавом пальто тетрадь, та летит на пол. Кто-то прыскает от смеха.

— Кейти Бейтс из «Мизери» Стивена Кинга, — повторяет Настя, но ненамного громче: язык прилипает к небу, и голос выходит какой-то дурацкий, детский.

— Умница, Анастасия. А вам, лентяям, пример.

Все как один поворачивают голову к девочке в туго застегнутом пальто. Марианна никого и никогда не хвалит.

Настя чувствует, как к ее лицу приливает кровь, — она знает ее имя? Откуда? Почему? Ей хочется высунуть голову в окно, под дождь. Она никому и ни в чем не может быть примером, что за чушь.

Как только Марианна отводит от нее глаза, она тут же плюхается обратно на сиденье, кладет голову на холодную лакированную поверхность парты и смотрит в пелену дождя. Там, на середине залитого желтым светом фонаря факультетского дворика, чернеет одинокая фигура.

Марианна продолжает:

— Кейти хочет заботиться о своем возлюбленном, но, когда он взбрыкивает и пытается бежать, она чувствует себя отвергнутой и причиняет ему… боль. Обратная сторона героя-помощника — коварный манипулятор. Он ищет любви больного человека, с которым легко будет выстроить зависимые отношения. — Преподавательница обводит взглядом аудиторию. — К следующему разу с каждого буду ждать по примеру, и чтоб ни одного повторяющегося, договаривайтесь как хотите.

Через аудиторию проходит волна неодобрительного рокота.

— Двигаемся дальше. Фундаментальный страх зла. Извне и изнутри себя.

— Это как продать душу дьяволу? — доносится с последней парты.

В этот момент гудящая лампа дневного света над головой Марианны мигает, и аудитория взрывается зловещим хохотом.

— Видите, факультетские призраки с нами согласны, — с улыбкой произносит Марианна и продолжает: — Те, кто боится зла в себе, становятся непримиримыми перфекционистами, которые систематически истребляют это зло любой ценой, находя его воплощение вовне. Чаще всего — его ложное воплощение. Причем для каждого понятие зла субъективно. Например, время. Для меня время — зло, потому что я не успеваю дать вам весь материал, ну а для вас… Это каждому лично решать, когда сессия придет.

Аудитория смеется, кто-то в шутку крестится. Настя смотрит на это стадо и испытывает нечто похожее на стыд оттого, что она его часть, а еще тоску оттого, что по-настоящему ей никогда не стать его частью. Особенно теперь, когда она — «пример», любимчик преподавателя не пойми с чего. Настя снова переводит взгляд за окно, но там только дождь и желтые блики фонаря на мостовой.

— И последнее, — продолжает преподавательница. — Страх за свою целостность. Иначе говоря, страх за свой рассудок. Он заставляет нас сомневаться в реальности мира вокруг. Он может быть огромной движущей силой в герое. Силой, ведущей его к саморазрушению.

Внезапно Настину голову заполняет вибрирующий гул лампы дневного света, пальцы начинают потеть и становятся ватными, негнущимися. Ручка выпадает из рук и катится по полу. Звук кажется Насте искаженным и замедленным, как на зажеванной пленке.

Она поднимает глаза на преподавательницу, но та смотрит в окно. Настя переводит взгляд на то, чем поглощена Марианна. Под фонарем подлетает вверх и снова с силой бьется об землю, как выброшенная на берег рыба, чей-то вывернутый наизнанку черный зонт.

* * *

Дождь такой сильный, что больше нет ни реки, ни Медного всадника, ни Адмиралтейства с его острым золотым шпилем, даже серое пятно Кунсткамеры еле-еле просматривается через пелену. Границы вселенной сузились, есть только пузырь