У дороги - Герман Банг

И всегда выходило, что в доме фру Бай какие-то дела ждут не дождутся Хуса, хотя осенью Кьер из Рюгорда продавал семена и Хус приезжал на станцию каждый день.

У Малютки-Иды тоже часто случались неотложные дела на станции.

Вот она вылетает на дорогу с письмом, которое ей загорелось отправить с дневной почтой.

– Боже мой! Ну и погода, господин лейтенант.

– Не угодно ли чашечку кофе, фрекен? Живительная влага – лучшее лекарство от наружной сырости… А у нас сейчас Хус, сидит с моей женой…

– Как – разве из Рюгорда сегодня приезжали?

– Да, семена привезли.

Подумать только – Малютка-Ида и знать не знала.

С пригорка в углу своего сада «птенчики» могли обозревать всю округу.

Малютка-Ида целыми утрами простаивала на пригорке. Потом начинала раскручивать свои папильотки.

– Куда это ты собралась? – Луиса-Старшенькая ходила с перевязанной щекой из-за флюса.

– Отнести письмо на станцию…

– Мам, – стонала Луиса. – Ида опять бежит на станцию. Пф! Если ты думаешь этим чего-нибудь добиться…

– Не твое дело. – Малютка-Ида хлопает дверью спальни перед самым носом у второго птенчика.

– Хочешь выставлять себя на посмешище – на здоровье, но только, пожалуйста, надевай при этом свои собственные ботинки. Ты что, оглохла?.. Мам, скажи Иде, пусть наденет свои сапожки– вечно она бегает на станцию в моей обуви…

– Пф! – отвечает Ида, справившись со своей челкой.

– И мои перчатки… Ну, знаешь, это уж слишком… – Луиса выхватывает у Иды перчатки. Двери хлопают еще несколько раз.

– Что случилось, детки? – спрашивает фру Абель. Она выходит из кухни. Руки у нее мокрые – она чистила картошку…

– Ида таскает мои вещи! – Луиса-Старшенькая плачет от злости.

Вдова Абель безмолвно прибирает одежду, разбросанную Малюткой-Идой, и возвращается на кухню чистить картошку…

– Милая фру Бай, – говорит Ида, стоя на пороге. – Нет, нет, заходить я не стану. Здравствуйте, господин Хус. Ах, я в таком ужасном виде… Я на минутку. Здравствуйте…

И фрекен Абель входит в комнату. Под плащом на ней платье с глубоким вырезом.

– Ах, знаете, в канун рождества такая уйма дел… Простите, господин Хус, я вас побеспокою – я только пройду.

Фрекен Абель проходит к дивану. На нем так приятно сидеть, говорит она.

Но ей не сидится на месте. Слишком многое приводит ее в восторг. Фрекен Ида по-детски непосредственна.

– Ах, какая чудная салфеточка…

Фрекен Абель непременно должна пощупать салфеточку.

– Ах, простите господин Хус. – Ей снова надо пройти. Она щупает салфетку…

– Мама говорит, что я всегда порхаю, – заявляет Малютка-Ида.

Вдова Абель иногда называла своих дочерей «порхуньи-горлинки». Но прозвище не привилось. Было в Луисе-Старшенькой нечто такое, что не укладывалось в представление о «горлинке».

Остались «птенчики».

При появлении фрекен Абель управляющий Хус довольно быстро откланивался.

– Когда приходит фрекен Ида, в комнате становится тесновато для большого общества, – говорил он.

Близилось рождество.

Раз в неделю Хус ездил по делам в Рандерс. Фру Бай всегда давала ему какое-нибудь поручение по секрету от Бая. Сойдя с поезда, Хус долго перешептывался с ней в гостиной.

Катинка уже много лет не радовалось рождеству так, как в этом году.

Да и погода выдалась какая-то праздничная.

Стояли ясные морозные дни, выпал снег.

Возвращаясь из Рандерса, Хус оставался выпить чаю на станции. Он приезжал с восьмичасовым поездом. Фру Бай часто еще не зажигала света.

– Поиграйте, пожалуйста, – просил он.

– Да ведь я играю одни и те же пьесы…

– Ну и что ж, раз они мне нравятся… – Он сидел в углу на стуле у дивана.

Катинка играла свои неизменные пять пьес, похожие одна на другую. Ей бы никогда не пришло в голову играть в чьем-нибудь присутствии. Но Хус сидел в уголке так тихо, будто его и не было в комнате. И к тому же он был совершенно лишен слуха.

Когда она переставала играть, они иной раз сидели, не говоря ни слова, пока Мария не приносила лампу и чай.

После чая Бай зазывал Хуса в контору.

– Мужчинам полезно побыть в своей компании, – говорил он.

Стоило им с Хусом остаться вдвоем, как Бай заводил разговор о женщинах.

– Я был большой ходок в прежние годы, еще в училище… А в Копенгагене– вот где были бабы… не чета нынешним… Говорят, теперь они уезжают в Россию… Все может быть… Нет, те, прежние, не чета нынешним… Взять, например, Камиллу, – Камиллу Андерсен… роскошная была баба, баба-загляденье, жаль, она плохо кончила, выбросилась из окна… А гордячка, какой свет не видывал. – Бай подмигивал. Хус делал вид, что понимает, какая гордячка была Камилла. – Редкая гордячка… Я-то ее хорошо знал, роскошная баба…

Бай болтал без умолку. Хус курил сигару, не проявляя заметного интереса к разговору.

– Тут вот летом к пастору на каникулы приезжали сыновья, я их спрашивал: молодые люди, говорю, каковы, говорю, нынешние девицы? Ничего, подходящие? Дешевка, старина, дешевка… Говорят, они теперь уезжают в Россию– все может быть.

Хус не высказывал никакого мнения по поводу отъезда девиц в Россию. Он бросал взгляд на часы.

– Мне пора, – замечал он.

– Какого черта…

Но Хус торопился уезжать. До усадьбы было пять километров с лишком.

Они возвращались в гостиную.

– Может, проводим Хуса, – говорила фру Бай. – На улице так хорошо.

– Что ж, пожалуй. Полезно размять ноги… Они втроем выходили на улицу.

Катинка шла под руку с Баем. Хус рядом – с другой стороны. Под ногами поскрипывал снег.

– Как много звезд в этом году, – говорила Катинка.

– Да, куда больше, чем в прошлом, Тик. – Бай всегда оживлялся, посидев «в мужской компании».

– Пожалуй, – подтверждала Катинка.

– Редкостная погода, – говорил Хус.

– Верно. – Это отзывался Бай. – Канун Рождества и морозец.

– Он продержится до Нового года…

– Да ну? Неужто…

Они шли молча, а когда разговор завязывался опять, он снова был о чем-нибудь в этом лее роде.

У поворота супруги Бай прощались с Хусом.

По дороге к дому Катинка напевала. На станции Бай брал ручной фонарь и шел осматривать путь перед ночным поездом, а она оставалась стоять на пороге.

Возвращался Бай.

– Ну, вот и все, – говорил он. Катинка медленно выдыхала воздух.

– Какой славный мороз, – говорила она и отгоняла рукой пар, сгустившийся от ее дыхания.

Они входили в дом.

Бай докуривал в постели сигару. Потом говорил:

– Славный малый Хус, ей-ей, славный малый… Только рохля…

Фру Бай сидела перед зеркалом. Она смеялась. Но Кьеру Бай признавался с глазу на глаз, что уверен – Хус ни черта не смыслит в бабах.

– Я иной раз пускаю пробный шар, когда он заходит к нам вечерком… Но уверен– ни черта он не смыслит в бабах.

– Что поделаешь, дружище Бай, – говорил Кьер, и они хлопали друг друга по спине и радостно гоготали. – Не всем же быть знатоками…

– Точно… А Хус– уверен, ни черта он не смыслит.

Их звали в гостиную пить кофе.

В последние дни перед Рождеством на станции было оживленно. Все что-то получали, что-то отправляли – ни у кого недоставало терпения ждать почтальона.

Сестры Абель рассылали поздравительные открытки и справлялись о посылках.

Фрекен Иенсен принесла ящичек для сигар, перевязанный бечевкой, вдоль которой в виде украшения шли сургучные печати.

– Я сама его делала, фру Бай. Ручная работа, – сказала фрекен Иенсен. Ручная работа предназначалась для сестры.

– А фру Абель ездила вчера в Рандерс… – сказала фру Бай.

– Получила годовую ренту, – кисло заметила фрекен Иенсен.

– Домой она вернулась с кучей свертков…

– Еще бы…

– Рождество вы, конечно, справляете у фру Абель?

– Нет, фру Бай… Правда, мы живем в одном доме… Но это такие люди… Они думают только о себе…

– Прежде вы, бывало, проводили этот день в доме пастора.

– Нет, нет, только не у фру Абель, – продолжала фрекен Иенсен. – Не с каждым человеком станешь…

Фру Бай предложила фрекен Иенсен встретить рождество вместе с ними.

Вечером, когда Бай вернулся с обхода, она завела об этом разговор.

– Матиас, – сказала она, – она называла мужа по имени, когда ей предстояло сообщить ему какую-либо сомнительную новость. – Мне пришлось пригласить к нам на рождество старушку Иенсен… Она ведь не может пойти к Линде…

– Хм… Мне-то что. – Бай терпеть не мог «плешивую каргу». – На здоровье, устраивай у себя в доме богадельню.

Бай прошелся по комнате.

– Стало быть, к Абелям она не пойдет, – сказал он.

– В том-то и дело, Матиас… Они ее не пригласили.

– И правильно сделали, – сказал Бай, стягивая с ног сапоги. – Тебе одной охота с ней возиться.

Фру Бай была рада, что разговор с мужем уже позади. …Фрекен Иенсен явилась в половине шестого с плетеной корзинкой и мопсом.

Она извинилась, что принесла с собой Бель-Ами.