Мягкая машина - Уильям Берроуз

— Министерство финансов, — сказал я. — Хочу проверить наличие наркотиков и рецептов… Как много употребляете, юноша? — Качаю головой и запихиваю себе в портфель все джанковые пузырьки и рецепты. — Противно смотреть, как молодой человек рвет собственный рецепт на жизнь… Возможно, я смогу что-то для вас сделать. Разумеется, если вы пообещаете мне пройти курс лечения и держаться.

— Обещаю все что угодно. У меня жена и дети.

— Просто не подведите меня, только и всего.

Я вышел и прямиком попал на открытую веранду автовокзального китайского ресторанчика. Это тихое заведение с очень скверной кухней, но джанки и сортир сгодится.

Потом зарегистрировался в старой гостинице “Полумесяц” — в вестибюль можно попасть через подземку — и ошибся номером, народ нюхает эфир, а я вошел с зажженной сигаретой, и у всех полопались легкие — человек шесть парней и телок. Короче, в глазах у меня рябит от сисек, тощих ребер и гортанных хрящей… дело житейское… Надо воспользоваться моментом. Вырулить дозу. Я засветил ему кусок габардина. созревший фрукт. по лицу его струилась моча.

— Хочу проверить наличие джанки. Своих беру из его крови.

— Много употребляете, юноша?

— За версту чую этих ебущих все джанковые пузырьки и рецепты.

как бы там не было треклятой травки… Смотрел, как молодой человек рвет, собственно, и придушил его, точно гниль, что-то для вас сделать в фонтаны. крови нет пройти курс лечения и держаться, чтобы прикончить. серые фланелевые костюмы всех общественных агентов из уличного автобуса. рыщет в кинотеатре и благодушно ошибся номером. считаться с зажженными легкими. глаза брызнули на ночного дежуранта и засветили кусок пальто.

— Пять минут на министерство финансов, — сказал я. Качаю головой и запихиваю себе в портфель воздух, как ястреб. Противно вышибать из него дух стальным сортирным рецептом на жизнь. Возможно, я смогу дыню. Потом мне необходимо проверить вас. Пообещайте мне пройти из его рта, носа, слабеющей плоти.

— Обещаю все что угодно. Хожу, дрожа в наброшенной одежде. — Я вышел и прямиком беру бледно-розовые инструкции вокзальных китайских пассажиров. Врезал ему по легкому делу житейскому. Пользуясь моментом, немного о моей работе. Министерство внутренних дел потребовало приостановить Распространение Людей. Технические погрешности, сами понимаете. Кому-то надо поднимать архив, и этим занимаюсь я. Нас интересуют не отдельные образцы, а форма, людская пресс-форма. Ее необходимо уничтожить, У нас в Свободии живых людей не встретишь. Слишком много патрулей. Кругом тоска зеленая, если только вы не получаете удовольствие от охоты на сброшенных в выгребную яму парализованных лебедей. Разумеется, всегда найдутся Чужаки. Особенно мне по нраву молоденькие. Я зову их долговязыми свиньями. Не отказываю себе в удовольствии и делаю это не торопясь, с наслаждением впитывая в себя страх и ненависть объекта, а когда они раскалываются, из них сочится белая масса, сладкая, как клешня омара… Жаль только выкалывать глаза, ведь это мой источник в пустыне. Они зовут меня Мясником, и еще по-всякому.

Дела я проворачивал с Египтянином. Мое Время отрабатывалось. Он сидел, потягивая густой зеленый напиток, в мозаичном кафе с каменными полками вдоль стен и сосудами, наполненными разноцветными сиропами.

— Мне нужно надоить Время, — сказал я.

Он взглянул на меня, глаза его пожирали эрогенные зоны. Его лицо испытало эрекцию и стало лиловым, и мы вышли на пустырь позади кафе, совершенно голые.

Белые люди убивали на расстоянии. Вы ведь не знаете ответа?

Каждое лицо отмечено поддатской печатью “Трака”: «Смерть, вступай в свои права».

— Ни в жисть никто так не бредил танцульками, как Ред.

— Потанцуем, — сказал он.

Рецепт на дерьмо: «Вот то, что вы просили, сэр», — и. я увидел, что он заряжен под завязку. С кромки поля вновь в Москву на Ликвидацию. Дела я проворачивал с Жуликом. Печать “Трака” — в каждой почке. рецепт на Густой Напиток. Глаза его испытали эрекцию и стали миазмами, превратившись в наркоманов с пустыря. Мое время отрабатывало свои последние черные песчинки.

Глава 4

Трак Трак Трак

Мы с Матросом обобрали Республику Панаму от болот Дарьена до изобилующих форелью рек Давида[12], оставив ее без опийной настойки и чумовых колес…

(Примечание: нембутал.)… Узкоглазого аптекаря не проведешь — только время потеряешь… «Моя нет… Плиходи пятниса…» (Сноска: старые джанки вспомнят… В двадцатые годы было полно барыг-китайцев, но Запад они нашли весьма ненадежным, непорядочным и испорченным, и стоит теперь западному джанки прийти за товаром, как они говорят: «Моя нет… Плиходи пятниса».)

А мы уже испытывали нехватку Подставных Покупателей… Они исчезают в серебристых зеркалах 1910 года под потолочным вентилятором… А может, одного мы потеряли на рассвете, в порыве зловонного морского ветра… В нечистотах залива безрассудно плавают ядовитые красные морские змейки. Москитные сетки издают сладкий камфарный запах разогреваемой опийной настойки… Термитный пол прогибается у нас под ногами, рыхлый и гнилой… рассветный альбатрос на ржавой железной крыше…

— Пора идти, Билл, — сказал Матрос, блики утреннего света в холодном кофе.

— Я ослаб… — крест света, рассеянного деревянной решеткой над патио, серебристые пробоины в его лице… По воровской молодости мы вместе разрабатывали Дыру… (Подстрочное примечание: “разрабатывать Дыру” — грабить пьяных в подземке.)». А в Восточном Сент-Луисе отказались от одной привычки… На третью ночь поставили четыре палки, пальцы скребли кость… на рассвете ежились от плоти и одежды.

Руки, пустые от голода, на выдохшемся утреннем столе… ветры ломок на его лице… боль долгого антракта, сжигающая пленку плоти… погасшие глаза, старое желтеющее фото… буро-фиолетовая память о Панама-сити… Я улетел в Ла-Пас, прихватив с собой бесцветный запах его ломок, разреженный воздух — точно смерть в моей глотке… пронизывающие ветры черной пыли и серая фетровая шляпа на каждой голове… лилово-розовые и оранжевые лица болезни режут внутриутробную плоть, гениталии под потрескавшимися кровоточащими ногами… ноющие легкие в пыли на болевом ветру… горные озера, голубые и катодные, как жидкий воздух… индейцы срут вдоль глинобитных стен… смуглая плоть, красные одеяла…

— No, senor. Necesita receta[13].

И то и дело натыкаешься на немецкого коновала-беженца:

— Это принимать орально… Конечно, вы будете колоться… Запомните: лучше месяц потерпеть и бросить… С таким привыканием вы лишиться жизни, разве нет? — И от его доброго пристального взгляда меня бросает в дрожь.

А Хозелито переехал в мою комнату, давящую на меня футбольными результатами… Он носил мою одежду, и мы вдвоем потягивали одну “novia”, которая была тощей и хилой, постоянно занималась колдовством со свечами и образами Богородицы, пила душистое снадобье из красной пластмассовой глазной ванночки и никогда не трогала мой пенис во время полового акта.

Сквозь таможенный досмотр и контрольные посты, через горы в синей вспышке почетного эскорта, а на теплом ветру перебежали дорогу три обезьяноподобные твари… (лай собак и звук струящейся воды) одолевали повороты над туманной пустотой… до самых отдаленных городишек на границе страны Йаге, где робкие индейцы-полицейские проверили ваши бумаги… мимо разбитых стел и керамических осколков, обработанных камней, презервативов и обосранных комиксов, мимо шлаковых куч фосфоресцирующих металлических экскрементов… лица изъедены ничтожной лилово-розовой болезнью Нового Света… из глинобитных каморок выползают мальчики-крабы с человеческими ногами и гениталиями… Законченные джанки кашляют на холодном горном ветру и выплевывают кристаллики гортанного хряща… В ржавых ваннах спят заляпанные дерьмом бродяги-нембуталыцики… дельта сточных вод до самого неба в терминальном стазисе, пронзенный острогой больной дельфин, который всплыл на поверхность в пузырьках каменноугольного газа… вкус металла оставил у нас на губах серебристые нарывы… единственная пища в этой деревеньке, построенной на железных сваях над радужной лагуной… болотная дельта до самого неба, освещенная оранжевыми газовыми вспышками.

В фотовспышке оргазма я увидел три серебристые цифры… Мы вышли на улицу и выиграли в футбольном тотализаторе… Панама прилипла к нашим телам. Странный свет в его глазах, он увидел все по-другому

(Этот резкий запах мертвечины.)

— Возьми ее в пробитом тупике… Доктор не смог достать и увидеть? Эти картины и есть линия… Слабеющее дыхание в постели отметило звуковую дорожку… Тебе досталась пригоршня праха, вот что.

Метаморфоза редакторского отдела, кашляющего и харкающего в разреженном воздухе… отвислые гениталии Мертвечины… Наша истощенная графиня оставила уродливое кожаное тело… Мы испарились и стали здесь ничем… пыльный воздух спортивных залов в другой стране, и к тому же стар уже бассейн — несколько дюймов на мертвых почтовых открытках… здесь и в то же время там его глаза… Серебристым светом часы пробили девять.