Эдгар По. Сгоревшая жизнь. Биография - Акройд Питер

Вскоре мальчик нашел и предмет для своих романтических воздыханий. Один из его школьных друзей, Роберт Стэнард, пригласил По к себе домой, где он встретил Джейн Стэнард, тридцатилетнюю мать Роберта, которая “взяла его за руку и, произнеся несколько приветливых слов, пригласила мальчика в дом”. Тот был сражен и “к себе вернулся, грезя на ходу”. Вероятно, ему показалось, что ожила его собственная мать.

Джейн Стэнард стала первой молодой женщиной, по-матерински приласкавшей По, и он полюбил ее. Ему были очень нужны женская ласка и забота. Не так уж необычно для сироты. Позднее в одной из журналистских “заметок на полях” он писал, что “детская поэтическая любовь, несомненно, является чувством, которое лучше всего отражает наши мечты о чистой, но полной страсти, небесной любви”.

Его чувство действительно было чистым. По обладал безошибочным чутьем на слабых, в каком-то смысле отмеченных роком женщин, похожих на его рано угасшую мать. Весной 1824 года, то есть через год после их первой встречи, Джейн Стэнард сошла с ума и умерла.

По посетил ее могилу на кладбище Шоко-Хилл и рассказал поклоннице, что пролил много слез над свеженасыпанным холмом. Всю свою жизнь он любил гулять по кладбищам. Для него смерть и красота были неразрывно связаны. “Никогда больше” (no more) – вот его излюбленный рефрен. Укромные, скрытые от посторонних глаз помещения и ветхие, замшелые здания, которые он заселял своими героями, являются плодами его воображения или воспоминаниями о виденных им склепах.

Впрочем, мертвые занимали его и в другом плане. Он рассказывал своему другу Джону Гамильтону Маккензи, что “самый ужасный его детский кошмар – холодная рука, прикасающаяся к его лицу в кромешной тьме, когда он остается ночью один в своей комнате”. Но это не единственная его фантазия. По боялся, что проснется в сумерках, а на него будет пристально смотреть чье-то ужасное, полное злобы лицо. Ему становилось настолько страшно от собственных фантазий, что он забивался с головой под простыни, пока не начинал задыхаться. Казалось, он получал извращенное удовольствие, пугая себя и других. Даже повзрослев, он признавался в том, что не любит темноты. В этом можно усмотреть корень его одержимости пограничными со смертью состояниями. Когда ему не исполнилось и двадцати лет, он написал символическое двустишие:

Любил лишь ту Красу я, с чьим дыханьемСливалась Смерть в мучительном лобзанье.

Довольно скоро По обрел другую, не менее странную и трудную любовь. Он всегда говорил, что его “любовь” – это Фанни Аллан, что не мешало его привязанности к Джейн Стэнард. Любви и поддержки одной женщины ему всегда было недостаточно. В том году, когда умерла миссис Стэнард, он встретил пятнадцатилетнюю Эльмиру Ройстер и увлекся ею. Эльмира жила напротив его школы, так что видеться им ничто не мешало. Родители девочки не спускали с них глаз, когда они сидели в гостиной дома Ройстеров и она играла на фортепиано, а он пел или играл на флейте. По нарисовал Эльмиру, однако рисунок сохранился только в виде копии.

Она же вспоминала, что юный По корил ее дружбой с некой девицей, которую считая “вульгарной”. “Он был полон предрассудков, – говорила Эльмира после смерти По, – и ненавидел грубость и невоспитанность”. Эльмира Ройстер писала о высокомерии Эдгара По и о свойственной ему застенчивости в обществе.

Безупречный южный джентльмен, он, однако, не укладывался в рамки общепринятых представлений. Эльмира, или “Мира”, как называл ее По, отмечала, что он был “очень восторженным и импульсивным”, но “как правило, выглядел печальным”.

Печаль вызывалась и обстановкой дома. В семье Джона Аллана не все было так уж хорошо. У Фрэнсис Аллан, вероятно, уже тогда проявились первые признаки туберкулеза, который и свел ее в могилу пятью годами позже. Однако было и кое-что другое. По и Джон Аллан начали ссориться. Не исключено, что Джон Аллан напоминал своему юному подопечному, что тот был, по существу, взят в дом из милости. В ноябре 1824 года он написал письмо Генри, старшему брату Эдгара По, о том, что Эдгар “бездельничает и дуется – ходит в скверном настроении и злится на всех вокруг. Чем мы заслужили такое отношение – понять не могу”. И еще он добавил, что у Эдгара “нет ни капли любви к нам и ни малейшей благодарности за все, что я для него сделал”. То же самое говорилось и о взрослом По. Он не мог заставить себя унизиться перед кем бы то ни было, не мог заставить себя выразить благодарность.

В том же письме к Генри По приемный отец Эдгара упоминает о его “бедной сестренке Розали”, которая жила в Ричмонде с Маккензи, и пишет, что она лишь “наполовину его сестра, но Боже упаси, дорогой Генри, упрекать живых в ошибках и слабостях мертвых”. Смысл слов “наполовину сестра” совершенно очевиден. Аллан намекает на то, что у Розали был другой отец и что она соответственно внебрачный ребенок. Если Аллан написал такое Генри По, то он, вне всяких сомнений, говорил нечто подобное и Эдгару. Мальчику, который так почитал свою мать, это казалось непростительным. Нам уже известно о “ненависти” По ко всему грубому. А что может быть грубее, чем обвинение матери в том, что ребенок ее не от мужа?

Как развивались события? По знал о внебрачных детях Аллана, которые жили в Ричмонде, и, вероятно, приписал пошатнувшееся здоровье миссис Аллан именно этой причине. Если он упрекнул Аллана в том, что тот произвел на свет внебрачных детей, разве не естественен ответный упрек – напоминание о похожем грехе матери По? Наверное, это и стало началом жестокого и постоянно усугублявшегося конфликта. Не раз По говорил, что хочет сбежать от Алланов и найти свой путь в жизни.

Опекуны Розали Маккензи свидетельствуют о его желании стать моряком.

Моряком По не стал. Вместо этого он поступил в университет.

В феврале 1826 года, в возрасте шестнадцати лет, Эдгар Аллан По был зачислен в новый университет штата Вирджиния в Шарлоттсвиле. Первый камень университета заложили девятью годами ранее, однако открытие состоялось лишь за год до поступления По. Основатель и душа университета Томас Джефферсон намеревался “развивать у молодых людей способность мыслить, расширять их интеллект, воспитывать нравственность”, хоть в этом и не совсем преуспел. По поселился один в комнате № 13 в западном крыле нового комплекса – к западу от центрального газона. Слуга будил его в пять тридцать утра. В классах древних и современных языков занятия начинались в семь часов утра. По проявил себя идеальным студентом, способным переводить с латыни так же легко, как с итальянского языка. В конце года его отметили как “отличившегося” в старшем латинском и старшем французском классах. В письме Джону Аллану он сообщил, что собирается хорошо сдать экзамены, “если только не помешает страх”; нервическое состояние по-прежнему преследовало его. По стал секретарем дискуссионного клуба и показал выдающиеся результаты в беге и прыжках в высоту.

Один из студентов вспоминал, что По всегда был “печален, меланхоличен, даже когда улыбался”, и что он не помнит, чтобы тот “от души смеялся, – смех его казался деланым”. По ни с кем не сходился, будучи слишком закрытым или слишком гордым, чтобы идти на сближение. Он часто “выпивал”, чтобы “умерить избыточное нервное напряжение, в котором постоянно находился”. Вероятно, пил он популярную настойку “персик с медом”, сладкое и убийственное сочетание. Это первое упоминание о его пристрастии к алкоголю. Важно отметить, что пить он стал в очень раннем возрасте. Значит, По родился, а не сделался пьяницей.

Другой студент вспоминал, что “страсть По к крепким напиткам была такой же неумеренной и обращавшей на себя внимание, как страсть к картам”. По был азартен. Поспорив с местным клерком, кому достанутся гравюры Хогарта, По предложил ему сыграть в кости и проиграл. В карты он мог резаться бесконечно, время от времени просаживая большие деньги. В таких случаях, как пишет современник, он “словно погружался в глубины своего природного, не знавшего границ, безрассудства”. Такое “безрассудство” было свойственно По и во взрослой жизни, когда он все больше увлекался спиртным и вел себя соответственно. Тем не менее он прилежно учился в университете.