Штосс. Непристойная драма из русской жизни - Дмитрий Аккерман

– Давайте, – Ниночка стукнула своей чашкой по его чашке, как будто чокаясь.

От кофе с коньяком у нее закружилась голова. Она болтала все смелее.

– А скажите… скажи, как ты оказался в нашей гимназии?

Андрей Евгеньевич нахмурился. Ниночка поняла, что вопрос ему неприятен, и растерялась.

– Дело в том…

– Извини. Я, кажется, спросила что-то не то…

– Да нет. Все в порядке. Я был в кружке социал-революционеров, попал под надзор полиции и был выслан сюда.

– Ой. Какой ужас… В Петербурге?

– Да.

– Настоящий революционер?

– Нет, ничего страшного. Я не бомбист, меня даже к детям подпускают. Я только не могу никуда отсюда уехать.

Это было ужасно романтично, и Ниночке хотелось еще и еще разговаривать с ним. Однако две чашки кофе давали себя знать. Ей все сильнее нужно было в туалет, да и приличия пора было соблюдать. Поэтому она встала и сказала:

– Большое спасибо за кофе и чудесный разговор. Я просто счастлива, что мы с тобой так поговорили. Мне совсем не с кем общаться…

– И тебе спасибо. Я тоже совсем одинок. Заходи в любое время, я буду очень рад.

Он подал ей руку. Она взялась за нее и снова ощутила, что ее как будто дернуло током. Она потупилась, не зная, как реагировать. Потом взяла шляпку, подошла к зеркалу и не спеша привела себя в порядок.

– До свидания.

Она направилась к двери, напоследок обернулась. Он шагнул за ней, снова взял ее за руку, останавливая. Она почувствовала, что сейчас свершится что-то невообразимое… закрыла глаза и почувствовала на своих губах его губы…

* * *

Ксенофонту Ильичу пришла удача и пошла карта. Он играл на масть и на мелкие карты, поочередно на бубны и червы, и чувствовал, что его буквально распирает от удачи.

Распирало, впрочем, не только его, но и его карманы. К середине ночи партнеры заметно поскучнели, пребывая в изрядном проигрыше. Банк метал Антон Иванович, который, несмотря на часто выпадающее плие, тоже проигрывал.

Ксенофонт Ильич заметил, что проигрывает он в основном, когда ставит по маленькой – по десятке или по четвертному. Поэтому он начал играть по сотне, совершенно сбивая с толку остальных игроков, постепенно перешедших на небольшие ставки. Впрочем, когда Прокопий Михайлович начал ставить по пятерке, Ксенофонт Ильич тоже был вынужден перейти на пятьдесят, хотя и боялся такими метаниями спугнуть удачу.

Наконец Антон Иванович поднял руки, показывая, что банк пуст. Актер Лоскутников, давно проигравший все, что было у него в карманах, и оттого скучавший, оживился:

– Господа, что ж мы, расходиться? Давайте шампанского!

Ксенофонт Ильич понял намек актера. Как можно небрежнее он достал из кармана две десятирублевых ассигнации, мельком глянул на них – должно хватить – и перевел взгляд на Лощица. Антон Иванович крикнул:

– Прошка!

В дверях появился разбитной малый, служивший прислугой у судьи.

– Сгоняй-ка за шампанским, любезный, – протянул ему деньги Ксенофонт Ильич. – Полдюжины. До Светлорядской добеги.

В предвкушении выпивки игроки оживились. Антон Иванович позвал служанку – та пришла, заспанная, молча кивнула на распоряжение судьи и ушла в кухню. К возвращению Прошки на столе уже стояли фрукты, тонко порезанная севрюга, икра, английский бекон и какие-то домашние булочки. При виде еды Ксенофонт Ильич судорожно сглотнул слюну – только сейчас он понял, что от нервов и азарта игры страшно проголодался.

Запыхавшийся Прошка принес шампанское, но даже не подумал отдать сдачу, которая наверняка должна была остаться. Ксенофонт Ильич махнул рукой – не устраивать же разнос чужой прислуге. Да и выиграл он сегодня столько, что грех жаловаться. Деньги оттопыривали карманы, это наверняка не совсем прилично выглядело. Однако брать с собой на вечернюю игру саквояж было крайне дурной приметой.

Судья хлопнул пробкой. Шампанское пенной струей полилось в бокалы… Ксенофонт Ильич поднял свой бокал и произнес:

– За удачу, господа!

– За удачу, – чокнулся с ним Антон Иванович. – Говорят, в картах не везет – значит, в любви обязательно…

– О боже, господа, – крикнул Лоскутников. – Любовь? В нашем тихом городке?

Наступило молчание. Большинство присутствующих многозначительно подняли брови и улыбнулись.

– Любовь… знаете, молодой человек, любовь – она ведь не от города зависит. А от сердца, – задумчиво сказал купец Барановский.

– Не спорю, не спорю, – поднял руки Лоскутников. – Иной раз как встречу наших гимназисток, так прям сердце замирает, до чего хороши…

После третьей бутылки Ксенофонт Ильич понял, что у него сильно кружится голова. Организм, переживший нервную бурю, не справлялся с коварными пузырьками. Он попытался сымпровизировать еще один тост – но язык его заплетался настолько, что он не смог сказать почти ничего. Несмотря на это, он все-таки потянулся к очередному бокалу:

– Господа… да! Это прекрасно, господа! Я пью за вас!

Не менее пьяные гости дружно закричали «ура».

– Господа, а поехали к Брызгалову, в «Якорь»? – предложил Лоскутников.

– У-у-у, – протянул Барановский. – Знаю я вас, молодых. Вы же потом к девушкам потащите.

– Ну это безусловно, – ухмыльнулся Лоскутников. – Как без девушек-то?

Ксенофонт Ильич понял, что ему пора ретироваться, тем более что платить за оргию наверняка придется ему. Однажды он уже поддался на уговоры друзей. Тогда вечеринка продолжилась в «Золотом якоре», а проснулся он в какой-то квартире в объятьях непотребного вида девицы и без гроша в кармане. Самое прискорбное – он не помнил ровным счетом ничего из того, что происходило у него с этой девицей – и за это ему было стыдно по сей день. После этой истории он две недели навещал по знакомству доктора Виктора Матвеевича, проверяясь, не подцепил ли ненароком дурную болезнь, и зарекся впредь так терять голову.

– Господа, прошу прощения. Я домой, – он неуверенно направился в прихожую. Там сидел явно нетрезвый Прошка – увидев директора, он встал и начал разыскивать его пальто.

Василий Саввич вышел следом за ним.

– Напрасно отказываетесь от поездки, – насмешливо сказал он. – Лоскутников сказал, в «Якоре» сегодня актеры гуляют…

– Нет, увольте, Василий Саввич, – развел руками Миллер. – Не могу-с.

– Ну тогда возьмите мое ландо. Мы все равно будем брать извозчиков.

– Хорошо, – с беспокойством подумав о деньгах, которыми были набиты его карманы, согласился Ксенофонт Ильич. – Весьма благодарен.

Всю дорогу до дома его нетрезвый мозг занимали разного рода шальные мысли. Он воочию представлял себе, как подвыпившая компания направляется в ресторан, как их встречает сам Филадельф Иванович, как они веселятся с актрисами… Ему захотелось оказаться там – и черт с ними, с деньгами.

Супруга Анна Мария допускала его в свою спальню теперь крайне редко, ему же зачастую хотелось всех тех безумств, которыми были озарены первые годы их брака. Годы шли, ощутимо увеличился животик, лысела голова, но сдаваться на милость возрасту он не намеревался. Однако ходить к девушкам легкого поведения он стеснялся: не в его положении было так рисковать репутацией. Завести приличную любовницу в маленьком городке также не представлялось возможным.

Слуга Василия Саввича помог ему сойти и постучал в двери. Минут через пять дверь открыла заспанная Марфа, в накинутом поверх ночной рубахи пальто.

– О господи, Ксенофонт Ильич. Все ли в порядке?

– Все хорошо, Марфа. Помоги мне подняться.

Поддерживаемый Марфой и стараясь не шуметь, он поднялся в кабинет. Долго ковырялся в дверном замке, никак не попадая ключом. Марфа терпеливо ждала. Наконец он открыл дверь, упал на диван и пробормотал:

– Марфуша, принеси чайку.

– Сейчас. Я в кофейнике вскипячу?

– Да-да.

Для работы у него в кабинете стоял кофейник со спиртовкой. Марфа сбегала вниз за заваркой и булочками, накинув по пути домашнее платье. К этому времени кофейник начал уже шуметь. Ксенофонт Ильич, лежа на диване, наблюдал за действиями служанки.

– Марфа!

– Что? – обернулась она.

– Ты из какой деревни?

– Из Нюксениц, вы же знаете.

– А, ну да. И что у вас там, хорошо живется?

– Было бы хорошо – не поехала бы в город. Бедно. Ну, если мужик в доме справный, то живется кому-то. А у нас папку в турецкую ранили, еле ходит, да детей полон дом. Куда уж там. Все, кто постарше – в людях.