Ворота времени (Повесть и рассказы) - Валентина Мишанина

Один Тихоня был равнодушен к его добру. Он стоял в сторонке и часто поглядывал в нашу сторону. Мы играли отдельно от мальчишек. Он, наверно, что-то хотел сказать мне, но подойти стеснялся, больно уж много собралось девчонок.

Городской заметил Тихоню, сам к нему подошел и протянул наган. Но Тихоня даже не потрогал, только головой кивнул, дескать, хороший. Городской усмехнулся и отошел. Мне нравилось, как вел себя мой друг.

Через некоторое время Городской появился среди мальчишек с фонариком в руках. Тихоня уже уходил. Но Городской окликнул его и ему первому дал поглядеть фонарик.

Тихоня взял фонарик, свет направил на себя, маленькая лампочка светилась в нем синим огоньком. После я узнала, что лампочка была в нем синей. А тогда я видела, как он изменился в лице: побледнел, засветился радостью.

Городской, довольный, следил за ним, ухмылялся: наконец-то он нашел, чем заворожить Тихоню. Он потянул его за рукав:

- Нравится?

Тихоня поднял голову, слабо улыбнулся. Возвращая фонарик, рука его как бы повисла в воздухе.

Городской сначала забрал было фонарик, но потом протянул ему снова.

- Хочешь, подарю его насовсем?

Ребята затаили дыхание, перестали галдеть и девчонки.

Тихоня радостно прижал обе руки сначала к груди, затем разом протянул к фонарику.

Но Городской повертел фонарик у него под носом и, отдернув руку, спрятал за спину, а другой рукой показал кукиш.

Тихоня медленно опустил руки, широко раскрыв глаза, еще не веря тому, что произошло.

Городской громко засмеялся над своим удачным фокусом. Остальные растерянно смотрели то на Городского, то на Тихоню.

- Димка! - позвала я, может, впервые назвав его по имени. И может, потому он не откликнулся на мой зов.

- Ай да Тихоня, ха-ха-ха, поверил! - заливался Городской.

Однако смех его никто не поддержал.

Тихоня стоял и смотрел Городскому прямо в глаза, без злости, а как будто с жалостью.

Городского насторожила эта тишина, он перестал смеяться. Переводил взгляд с одного мальчишки на другого. Все от его взгляда отворачивались.

- Тихоня, - еще раз позвала я.

Он услышал меня и зашагал мне навстречу.

Мальчишки молча разбрелись кто куда. Даже Василь не остался со своим родственником.

Городской растерянно стоял на том же месте и хлопал глазами.

А мы с Тихоней пошли к ним домой, и стали рисовать синюю речку, тогда он еще не видел моря. Потом мы отправились с ним в придуманное нами плавание. Во дворе у них стоит старая телега. Мы ее сделали кораблем, а парусом нам служила старая простыня, которую мы поднимали на длинной палке, воткнутой в землю. И мы отправляемся с ним в дальние, никому еще не ведомые страны.

В ЖАТВУ

Летом у Ольги рано начинаются дела. Мать на заре уходит на жатву. Ольга сама затапливает печь. Вася помогает ей, носит воду, поднимает тяжелые чугуны, а потом и он уходит в поле. Он на каникулах всегда работает прицепщиком на тракторе.

Каждое утро в нашей избе пахнет дымом и вареной картошкой. И каждое утро Ольгино лицо и руки в саже. В другое время я посмеялась бы над ней, но по утрам смеяться мне совсем не хочется.

Сейчас Ольга обязательно заставит меня что-нибудь делать. Она не любит, когда рядом с ней сидят просто так. Чаще всего она отсылает меня подмести в сенях и во дворе. Я беру березовый веник и поднимаю пыль. Управившись с этим делом, я сажусь на завалинку и греюсь на солнышке до тех пор, пока Ольга не позовет меня завтракать. Завтрак у нас каждый день один и тот же: сваренную и очищенную картошку нарезали на сковородку и ставили в печь на угли, потом с желто-красной корочкой картошку солили и поливали подсолнечным маслом.

После завтрака у нас начинаются обыденные дела. Полем огород, рвем для скотины траву, кормим кур. А когда солнышко поднимается высоко в небо, мы с Ольгой относим матери обед. Ржаное поле находится далеко на горе, у самого леса. Мы с Ольгой идем через конопляное поле, затем скошенным лугом. Над нами звенят жаворонки, стрекочут в траве кузнечики. Ольга рассказывает, какая птица поет по-мокшански, какая по-русски, а какая по-татарски. Жаворонки, конечно, пели по-мокшански. Только слов я почему-то не разбирала. Сестра говорит, надо уметь их слушать, тогда и смысл слов дойдет. Жаворонок, говорит, обращается к нам: "Скорей, скорей, спешите к матери. Она очень устала и на ладони у нее лопнула кровавая мозоль. Увидит она вас и забудет про боль".

Я прислушиваюсь и начинаю улавливать в пении жаворонка человечьи слова. Если до сих пор меня поторапливала Ольга, то теперь я начинаю ее торопить. Ведь у мамы лопнула кровавая мозоль.

Вот и жнецы завиднелись в белых мордовских рубахах, будто белые лоскутки разбросаны по полю. Подходим поближе, и лоскутки превращаются в гусей, и только уже совсем близко - мы угадываем женщин с нашей улицы. Шумно вздыхают под острыми серпами стебли ржи, ложатся в снопы спелые колосья. Женщин много, но Ольга словно по запаху чует, где работает мама, идет никого не спрашивая, уверенно ведет меня по колючему жнивью. Наконец мы отыскиваем нашу маму. Она тоже, наверное, чувствует наш приход, тут же выпрямляется и поворачивается к нам лицом. Увидев нас, светло улыбается и, кажется, особенно рада мне. Она вонзает свой серп в сноп и подходит к нам. Мы принесли ей на обед бутылку молока, хлеб, картошку, лук и полный чайник ароматного чая, заваренного душицей. Мама наливает полную кружку горячего чая и пьет маленькими глотками. А мне удивительно, что на улице и без того невыносимая жара, а она еще пьет горячий чай. Потом она спрашивает, все ли в порядке дома, и опять берется за серп. Обедать пока рано. Ольга начинает помогать матери, вяжет снопы и складывает их в крестцы. Мне тоже хочется работать вместе со взрослыми, но Ольга сердито отмахивается и говорит, чтобы я не крутилась под ногами. Я сажусь на сноп и наблюдаю за женщинами. Рядом с матерью жала Аксюта Локстинь. Она с трудом нагибалась, ей мешал большой живот. Поэтому она часто выпрямляется и подолгу смотрит в небо.

- Аксюта, ты не дождичка ждешь? - в шутку спрашивает мама. - А то домой шла бы, пока не поздно, - уже серьезно советует ей.

- Большого дождя не хочу, а от маленькой тучки не отказалась бы, - в тон отвечает она.

Мне надоедает сидеть на снопах, и я незаметно для всех вхожу в рожь. Здесь я как в диковинном лесу. Тяжелые колосья устало покачиваются над моей головой, касаясь усиками моих волос. Я выбрала борозду пошире и пошла по ней дальше. Не стало слышно хруста колосьев, голосов женщин. Где-то рядом кричит перепел: "Пить-пирить, пить-пирить!.." Жаворонок поет красивее, думаю я, потому что поет по-мокшански.

Вот-вот я должна выйти на другой край поля. Издали поле всегда казалось золотистым платком, наброшенным на склон горы. И вот сколько уже прошла, а все нет ему конца. Далеко уходить боялась, вдруг заблужусь. Правда, бабушка, говорит, что, пока светит солнце, заблудиться стыдно. Я поднимаю голову и, прищурившись, смотрю в небо, на нем ни единого облачка, а солнце совсем маленькое, но на него невозможно смотреть, такое оно яркое. И все же я смотрю и по нему узнаю, в какой стороне наше село. В это время рядом что-то зашуршало. Я присела на землю и, вытянув шею, стала шарить глазами меж колосьев. И тут увидела прямо перед собой серого зверька с большими ушами. Заяц! Он встал на задние лапки, задвигал передними, принюхался. Я невольно пошевелилась, и моего зайца будто ветром сдуло. Когда я возвращалась обратно, то услышала какое-то беспокойство в голосах женщин. И вдруг раздался крик. Я в ужасе побежала вперед. Мне показалось, что какая-то беда случилась с моей матерью. Не помня себя, я выбежала на жнивье. Три женщины возились у одного крестца, остальные собрались в сторонке.

- Мама, мамочка! - диким голосом закричала я.

Женщины, что стояли в кучке, оглянулись. Мама отделилась от них и подала знак, чтобы я притихла.

В это время кто-то из женщин у крестца радостно воскликнул:

- Сын! Сын!

Все заулыбались. Женщины разом заговорили, всем хотелось что-то сказать.

- Мам, а мам, - потянула я ее за подол, - а кто это так страшно кричал?

- Тетя Аксинья, - сказала она спокойно.

- А чего она кричала? - не унималась я.

- Человек родился, доченька. Он ведь всегда рождается с криком, чтоб все услышали, что он на свет появился.

И тут же раздался такой настойчивый детский плач, каким плачут самые маленькие дети.

У ближайшего крестца я увидела Ольгу, она нерешительно выглядывала из-за снопов, но подойти к женщинам не осмеливалась. Я побежала к ней сообщить такую важную новость.

- Человек родился! - кричу я ей.

Но она недовольно погрозила мне пальцем.

Никто не заметил, как подъехал на своем тарантасе председатель колхоза Шотин.

- Что за собрание? - еще издали крикнул он и остановил лошадь. Сунув кнутовище в сапог, направился к нам.

Навстречу ему вышла тетка Настя Попугай, махонькая женщина, но из всех самая голосистая. Она что-то сказала Шотину, а сама вспрыгнула на тарантас и подъехала к крестцу, у которого плакал ребенок.