Фантасмагория и другие стихотворения - Льюис Кэрролл

Меланхолетта

Она весь день была бледна,    Таила грусть во взоре,Вздыхала к вечеру она,    Своей печали вторя:«Я завтра спеть тебе должна    Элегию в миноре».

Сказать же, право, я не мог,    Что рад был слышать это,И я, свой горестный чертог    Покинув до рассвета,Блуждал, пока не вышел срок    Печального обета.

Сестра-печаль! Мой скудный кров    Ты скорбью наполняешь,Я возносить хвалу готов,    Когда ты засыпаешь,Но, только сбросишь тяжесть снов,    Ты вновь слезу роняешь.

Желая утолить хандру,    (За слог прошу прощенья)Я в Сэдлерс Веллс свою сестру    Повел на представленьеВ надежде, что она к утру    Изменит настроенье.

Я пригласил троих повес:    Они могли всегда вамИ меланхолию, и стресс    Смирить веселым нравом.Был Джонс игрив, был Браун резв,    А Смит был самым бравым.

Служанка подала обед    И так была любезна,Как я учил ее… Но нет —    Вновь слез отверзлась бездна.Сам Джонс шутил с ней тет-а-тет,    Все было бесполезно.

Игривый Джонс, игрив вдвойне,    В весьма шутливом родеПовел рассказ свой о цене    На обувь и погоде.Она в ответ одно: «Мне не    Помочь в моей невзгоде».

Я торопил: «Венец стола!    Попробуйте форели!»«Венеция… мост Вздохов… мгла…    Душа томится в теле…» —Она, казалось мне, была    Вся в Байроне и Шелли.

И нет нужды упоминать,    Что нам на том обедеЕду пришлось чередовать    С рыданьем юной леди.О! Как хотел я сыром стать    Тем, что был мною съеден.

Не тратил Браун лишних слов:    «Мадам! Вы предпочли быОхоте псовой рыбный лов?    Охоту — ловле рыбы?Ответьте честно мне, каков,    Сударыня, ваш выбор?»

«Когда ты сам тоской убит,    Тут явно не до лова, —Трагический имея вид,    Она сказала. — Что вы!Из рыб мне близок только кит —    Он слезы льет китовы».

«Король (как всем известно) Джон»    В тот день давала труппа.Я был подавлен и смущен,    Услышав: «Это глупо».Она слезу, исторгнув стон,    Ронять пыталась скупо.

Старались мы в который раз    Развлечь ее — вдоль залаПечальным взглядом тусклых глаз    Скользя, она сказала:«За рядом ряд…» — и в тот же час    Сестрица замолчала.

Перевод М. Матвеева

Послание ко Дню святого Валентина

[Другу, который выражал неудовольствие тем, что я был рад его видеть, но, как ему показалось, не очень огорчился бы, если бы он не пришел вовсе.]

Ужели радость нам видней,Едва минует пара дней,Тех, что являются за ней    В тоске и скуке?Не можем разве мы друзей    Любить в разлуке?Я разве должен быть готовПод гнетом дружеских оковОт милых сердцу пустяков    Отречься сразуИ ввергнуть в скорбь в конце концов    Свой бедный разум?

Я разве должен быть угрюм,Худеть, бледнеть от мрачных дум,Печать dolorum omnium[1]    Обозначая,Пока вам не придет на ум    Явиться к чаю?

И разве должен плакать тот,Кто дружбу истинной сочтет,Всю ночь страдая напролет,    В полубессонномБреду приветствовать восход    Тоскливым стоном?

Влюбленный, если милый взглядНе видит много дней подряд,Рыдать не станет невпопад    Как одержимый,А сложит несколько баллад    Своей любимой.

И если он их поскорейПошлет избраннице своей,Письмо доставят без затей    По истеченьюТринадцати февральских дней    По назначенью.

И где б вы в следующий разМеня — во вторник, через час,В толпе ли, с глазу ли на глаз    Ни повстречали,Я верю, что увижу вас    В большой печали.

Перевод М. Матвеева

Три голоса

Первый голос

Он пел соловушкой хорал,Он с каждым счастье разделял,А бриз морской волной играл

Он сел — подул наискосокНа лоб игривый ветерок,И шляпу снял, и поволок,

Чтоб положить у самых ногЧудесной девы — на песок,А взгляд ее был хмур и строг.

И вот, за шляпой шаг свой двинув,Прицелившись зонтом-махиной,Она попала в середину.

И с мрачной хладностью чела,Хоть шляпа мята вся была,Нагнувшись, шляпу подняла.

А он от грез был лучезарен,Затем сказал, что благодарен,Но слог его был так кошмарен:

«Утратив блеск, кому он нуженСей ком, а денег стоил — ужас!К тому ж я шел на званый ужин».

Она ж в ответ: «Ах, зван он в гости!Что ж, вас дождутся ваши кости!Блеснуть хотели шляпой? — Бросьте!»

Вздыхает он и чуть не плачет.Она усмешку злую прячет,А он как пламенем охвачен:

«Да что мне «блеск»? — и он поведал:Я б досыта всего отведал:Там чаем — чай, обед — обедом».

«Так в чем преграда? — Ну ж, не трусь.Путь к знаньям дерзостен, боюсь,Ведь люди — люди, гусь лишь гусь».

Он простонал взамен речей,И мысль уйти, да поскорей,Сменилась: «Что б ответить ей?!»

«На ужин! — и хохочет зло, —Чтоб улыбаться за столом,Упившись пенистым вином!»

«Скажите, есть ли униженьеДля благородного твореньяНайти и в супе утешенье?»

«Вам пирожка иль что послаще?Манеры ваши столь изящныИ так — без снеди преходящей!»

«Но благородство человекаНе в том, что он в теченье векаНе съел ни ростбифа, ни хека!»

Ее глаза сверкнули строго:«Лишь подлый люд, а вас тут много,Шутить способен так убого!

Коптите небо для утехИ землю топчите — вот смех —Они не ваши, а для всех!

Мы делим их, хоть поневоле,С народом диким, что на волеНа обезьян похожи боле».

«Теории плодят сомненья,А ближний, я не исключенье,Нам дан не ради осужденья».

Она разгневана, как волк,А он шел в тьму наискосокИ тростью исследил песок.

Валькирией, средь страсти, бреда,Она сражалась до победы,Чтоб слово вымолвить последней.

Мечтая, словно ни о чем:Сказала, созерцая шторм,«Мы дарим больше, чем даем».

Ни «да», ни «нет» в ответ, но светелОн стал, сказав: «Наш дар — лишь ветер», —Он сам не знал, что он ответил.

«И есть тогда, — сказала так, —Сердца, что могут биться в такт.Что гонит вдаль их? Мир? Сквозняк?»

«Не мир, но Мысль, — он ей в ответ, —Безбрежней моря в мире нет,Ведь Знаний тьма — ведь Знанье свет».

Ее ответ упал суровоНа его голову свинцовым,Огромным слитком полпудовым:

«Величье с Благом свет льют вечныйНо легкомыслен, опрометчив,Кто каламбурит век беспечно.

А кто, куря, читает «Таймс»,А в Рождество идет на фарс,Преступным кажется для нас!»

«Ах, это правило подчас, —Стеня, зардевшись и стыдясь,Сказал, — сложней, чем преферанс».

Она спросила: «Отчего же?»Свет мягкий ощутив на коже,Воскликнул он: «Не знаю, боже!»

Волною золотой пшеницыК монахам в окна свет стучится,Природный цвет дав рдевшим лицам.

Взгрустнув, что он краснел, ославясь,Сказала горько: «Нам на радость,Величье побеждает слабость».

«Ах, истина, ты хуже бремени, —Сказал, — ты так несвоевременна,Не лезешь в лоб, тяжка для темени».

И покрасневши в первый разСказала хладно, напоказ:«Она тяжка, но не для вас».

Она опять взглянула строго.И он взмолился: «Ради бога!»Она смягчилась хоть немного:

«Ведь эта мысль, — хоть вы с трудомС ней миритесь, — ваш мозг умомВдруг осветила, скрывшись в нем.

Лишь тот, кто плакал, тосковал,Вместить способен идеал,Что высшим Знаньем осиян.

Как цепь, что все соединяет,Как колесо, что поднимает,Нас Мысль Познаньем озаряет».

На этом он расстался с ней.Никто из них не шел быстрей.А он казался все мрачней.

Второй голос