Тень Чернобога - Евгения Витальевна Кретова

Кати захватывало дух, отмечал нужные места для заучивания. На этом урок заканчивался, а старец, холодно попрощавшись, удалялся.

История, география, родной язык, математика, химия, физика, естествознание и биология – все смешалось в один бесконечный цикл: зубрежка – ответ – новая зубрежка. И так без конца. День за днем. Неделя за неделей. Хоть Катя и радовалась книгам, но не о том она мечтала, надеясь на встречу с родными.

– Да уж, – мысль о близких вогнала ее в еще большую тоску: она по-прежнему почти не видела маму, едва ли несколькими словами перемолвилась с отцом. О сестре упоминалось с каким-то смятением, что она «где-то в другом месте». Вот и вся родня. Катя изнывала от тоски и скуки. Встав с подоконника, она подошла к столу, на котором лежала невзрачная книга в переплете из толстой, грубо обработанной кожи, открытая посередине. Листы фолианта были придавлены статуэткой из лунного камня: русалка на утесе, волны плещутся у рыбьего хвоста. Вид у морской красавицы был величественный и задумчивый.

Катя провела пальцем по темным строкам, рассеянно погладила рисунок. Сегодня ей предстояло отвечать наиболее длинный отрывок из «Истории» Геродота. Пожелтевшие страницы открыты на нужном месте: скифы, сарматы, сколоты… Зачем учить все наизусть, если главную мысль отца-основателя науки истории можно сформулировать в одно предложение: «Скифы, сколоты, сарматы, венды, венеды… все суть один народ, и имя ему славяне»? Она же уже третий день учит, как племена воевали друг с другом, изощренно убивая соседей и неся о соперниках полную околесицу. В тактике ведения войн, судя по всему, за тысячи лет ничего не изменилось.

И в человеческих отношениях тоже.

– Я ее уже целую неделю вижу только мельком за завтраком, – простонала Катя вслух, думая о маме, конечно.

Они действительно стали очень мало видеться, а разговаривать и того меньше. При встрече в дворцовых коридорах ей иногда удавалось поймать ее улыбку, но рядом всегда был кто-то чужой, и не получалось даже обняться по-человечески. И Катя неистово тосковала. И ревновала к отцу. Хотя, конечно, даже под страхом смерти не призналась бы себе в этом. Отец в туманных детских воспоминаниях представлялся ей неким героем-небожителем: сильным, высоким, со звучным бархатистым голосом и ярко-голубыми глазами, в которых всегда искрились лукавые лучики, лишь стоило ему на нее взглянуть. Она помнила, что он ее очень любит.

Помнила, да… И не уставала себе это повторять изо дня в день. Он ее любит… Любит?

Но сколько себе ни повторяй как молитву одно и то же, глаза видят, уши слышат, душа чувствует… отчуждение. За все время, что она находилась в Раграде, Велес ни разу не посмотрел на нее так, как тогда, в детстве. Катя ни разу не поймала на себе даже тень той далекой улыбки. Даже в момент встречи он обнял ее, едва похлопав по плечу. Как чужую…

Чужая. Точно, это именно то слово, которое она все стеснялась себе сказать, прогоняя прочь даже его тень. Оказавшись здесь, она лишилась всего, к чему привыкла, чем дорожила и что составляло ее мир, но, похоже, так ничего и не приобрела взамен. И мама не та. У нее масса дел помимо нее, Кати. Больше нет вечерних посиделок, чаепитий, нет болтовни обо всем на свете. Они больше не лучшие друзья. А ведь она, Катя, еще ждет объяснений, что произошло тогда, в далеком детстве. Почему ее, двухлетнего несмышленыша, вырвали из привычной жизни, из родного дома, и заперли в другом мире, внушив, что у нее никого, кроме мамы, нет? Отчего все эти годы никто из близких с ней не связывался, не оставлял весточку?

Катя посмотрела на часы – это было нечто среднее между песочными часами и пробиркой для опытов: светящийся песок струился из верхней чаши в нижнюю, заполняя ее, а на боку стеклянной колбы серебрились отметки, указывающие на время. Сейчас магический песок застыл, едва не добравшись до цифры 7. Время, когда мама уже вставала и готова была выйти, чтобы провести первые совещания с министрами.

Решение пришло внезапно. Вот прямо сейчас, пока та не покинула свою половину, Катя пойдет к ней, поговорит, расскажет о грызущей тоске, об одиночестве, о том, что ей плохо здесь и она ничего не понимает. Они обнимутся, и все будет так, как прежде. Ведь мама всегда учила, что проблему нельзя откладывать, ее надо решать.

Катя на ходу накинула халат и, уже выскакивая из комнаты, схватила туфельки а-ля Шахерезада, прижала к груди, чтобы надеть на пороге маминой спальни и не шуметь каблучками по гулким коридорам пустынного дворца. Стоило ей дернуть ручку двери, как над головой мгновенно засиял бледно-голубой шар, ярко освещая погруженный в ночной мрак коридор.

– Чуть-чуть свети, – приказала Катя. Чтобы никому не попасться на глаза, она специально сделала его как можно более незаметным. Девочка выскользнула из комнаты, пробежала до поворота, нырнула направо, под низкую арку, которая вела в «царскую» часть дворца, выскочила в широкий коридор, обрамленный нефритовой колоннадой. Замерла: теперь надо быть внимательнее – вход в мамину спальню после двадцать седьмой колонны, налево.

Катя осторожно прошла вперед, дотрагиваясь рукой до колонн, чтобы не сбиться со счета.

– Двадцать семь! – сердце забилось сильнее.

Она свернула за нужную колонну. Едва переведя дыхание, приоткрыла дверь и оказалась в еще одном коридоре. Через небольшие круглые окна проникал бледный утренний свет, оттого картины в строгих рамах казались мрачными. С портретов смотрели хмурые лица, которые, казалось, не одобряли опрометчивости девочки.

– Ну и пусть, – пробормотала она, бросив на них суровый взгляд.

Босые ноги ступили на мягкий красно-золотой ковер, на котором солнце и луна плели бесконечное кружево затейливого узора. Катя прошла еще несколько метров и остановилась напротив занавешенной тяжелыми золотыми портьерами двери. Сердце неистово билось, будто в ожидании неимоверного счастья. Или строгого приговора.

Только сейчас, дойдя до финальной точки своего смелого путешествия, она поняла, что встреча с мамой для нее – как проверка на прочность, проверка их прежней дружбы. Как она ее сейчас встретит? Отругает или обнимет? Закусив губу, Катя протянула руку к золотому вензелю ручки и решительно толкнула ее от себя. Та поддалась с трудом, приоткрыв лишь узкую щель и выпустив часть разговора, происходившего внутри.

Два голоса. Женский – мамин, встревоженный, хоть и сдержанный. И мужской. Катя не сразу его узнала.

– Посланник верховного вече теперь требует объяснений, – говорил мужчина. Отец. – Они почувствовали подвижки, история начала меняться. И всё из-за нас: такую сильную вещь оставили без присмотра, в руках ребенка неразумного… А