Подкидыш, или Несколько дней лета - Наталья Игоревна Гандзюк

провожающие его мужчина и женщина, переглянулись:

– Как думаешь, Ваня, он не сумасшедший?

– А мы, Надь, нормальные? И какие они, эти нормальные? Кто норму нашу взвешивает? Кто распределяет? Внутри нас она, или стоим мы на ней? Или норма для людей – это только так, форма приспособления и присвоения чужой свободы. А парень этот интересный. Нравится он мне чем-то.

Дорога, по которой к реке шёл Фёдор, была пустынна. Изредка по ней проезжали машины, изредка попадались пешеходы, которые здоровались. Откуда-то Фёдор знал эту деревенскую традицию – здороваться, и здоровался с удовольствием. Мимо бежали мягкие холмы, струились тропинки, протоптанные людьми и животными, одинокие дикие груши и островки леса. Дорога шла через вершину холма, и оттуда открывался необозримый простор. Где-то далеко, за мостом, под тенистыми клёнами и акациями укрылась незнакомая деревня, перед ней бежала быстрая и чистая речка. Он сошёл с дороги в траву, долго любовался живописной далью, а потом погрузился в размышление. Ему сохранили речь, способность мыслить на языке и общаться. Ему оставили тело в неповреждённом крепком состоянии. Он не знал, мог ли раньше разговаривать с птицами. Он не знал, что может ещё. Он помнил часть прочитанных книг. Это было удивительно. Усиление света и звука, испытанное им, сошло на нет, лишь иногда, расфокусировав взгляд, он видел, как светятся предметы. Индивидуальность и профессиональные навыки стёрлись. Может быть он – инопланетянин, корабль которого потерпел крушение, и он внедрился в тело умирающего? Как романтично! Но он бы помнил, откуда прилетел. Мимо с гиками и шумом пробежали мальчишки, разделись догола и по очереди стали нырять в реку с огромного камня на берегу. Ещё были лошади… красные, подумал он. Красных лошадей он видел у кого-то на картине, но не помнил автора. Он помнил картины или ощущение от них, а авторов – нет. А может их не обязательно помнить? Эта мысль принесла ему неожиданное облегчение. Фёдор спустился с холма и вошёл в реку. Больше он не думал, он плыл, лёжа на спине. В воде было так хорошо, что на берег не хотелось, но проведя в реке некоторое время, он вышел, оделся и сел на берегу. Мимо прошёл рыбак с огромными удочками, поздоровался и устроился невдалеке. Почему ему так страстно хочется узнать о прошлом? Как будто от этого зависит его сегодняшнее положение дел, чистота реки, сколько рыб выловит рыбак и принесёт ли улов домой? Домой. Это слово заставило его сердце заныть. Что это такое, смутное «домой»? Место, где тебя любят, куда можно вернуться и укрыться? Или какой-то другой человек является его домом? Или дом – это то, что является его собственностью? Он тихо засмеялся… Господи! Что же является его собственностью?

– А ты не смейся, – вдруг сказал рыбак, – ушла… большая была рыба, вовремя не подсёк. Ещё поймаю, вот увидишь.

– Да я не над вами. Над собой смеюсь.

– А то, правда, над собой посмеяться не грех, – сказал рыбак, и вновь замолчал.

– Скажите, а для чего вы живёте?

На этот раз тихо засмеялся рыбак:

– Да ты, парень, поймать меня захотел, как я рыбу. Зачем живу? Чтобы выйти к реке. Небо увидеть. Про себя забыть. Что смеёшься? Разве это смешно?

– Вы хотите про себя забыть, а я – вспомнить, вот и смеюсь.

– А может это одно? Забыть, вспомнить… Какая разница? Может, вспомнить можно только забыв, а забыть вспомнив. Не знаю. Счастлив я возле реки. Душа успокаивается.

– Вы счастливы возле реки, потому что вам есть куда вернуться.

– А тебе что, некуда вернуться? Давай, иди ко мне жить. Я одинокий. Жена умерла, дочь далеко живёт.

– Странные здесь люди живут.

– Чем странные?

– Может, они везде такие, но даже в беспамятстве я понимаю, что странные. Не боитесь вы чужих людей, наоборот, готовы приютить.

– А что в этом странного? Разве не должен так человек жить? Делить кров?

– Наверное. Я пойду.

– Куда?

– Я у Ивана Кузьмича остановился и Надежды Васильевны.

– Хорошо, что так, – Рыбак улыбнулся, – передавай им привет от Гавриила, и вот, – мужчина вытащил из воды щуку средних размеров, – больше пока не успел ничего поймать. Будешь идти по дороге – первый дом налево, последний в деревне – мой. Он голубой – выкрашен голубой краской. Заходи, буду очень рад.

Фёдор стал подниматься на холм и очень скоро растворился вместе со щукой в закатном солнце, но Гавриил не смотрел ему вслед, он был занят рекой и небом, небом и рекой.

– Иван Кузьмич!

– Что?

– Не могу я так больше, на шее у вас сидеть, мне нужно что-то делать.

– А что можешь делать?

– Не знаю.

– Ты только второй день с нами, и то – от тебя пользы больше, чем убытку. Ты не торопись, не гони лошадей. Побудь так, ни в чём, по деревне походи, глядишь, кому-нибудь твоя помощь и понадобится, умение твоё откроется. Посмотри, послушай. А что совесть мучает – это хорошо.

В эту ночь Фёдор спал беспокойно. Ему снилось, что он падает с крыши многоэтажного дома в картофельное поле. На поле сидит птица и держит в клюве таракана. Таракан двигает лапками и пытается вырваться. Птица кладёт таракана Фёдору в рот и говорит: «Ешь». Фёдор жуёт. Таракан по вкусу напоминает петуха из обеденного супа, только между зубов застряли его железные лапки. Фёдор долго достаёт лапки, но они прочно сидят в дёснах и дёсны болят. Фёдор дергает лапки изо всех сил, и у него изо рта – идёт густая дурно пахнущая кровь.

Он проснулся и долго лежал в темноте. Было пусто и больно там, где, наверное, находится душа. Неожиданно он услышал гул в ушах. Он нарастал. Воздуха не хватало. С четырёх сторон к дому подошли ангелы. Двое встали возле крыльца, двое – возле кровати, на которой лежал Фёдор. Фёдор понял, что пришли за ним, но внезапность наступающей смерти поразила его. «Я не готов», – думал он. Он закричал, как ему показалось громко, сполз с кровати, и корчился на полу во внезапных судорогах. Иван Кузьмич подскочил немедленно, разбудил Надю, и они вызвали скорую. Как ни странно, сам процесс агонии был весёлым, и чем ближе он был к концу, тем радостней ему становилось.

– Приехали, – сказал Кузьмич, – как быстро приехали!

Чьи-то руки уложили его на диван, сделали укол в вену, положили таблетку под язык и Фёдор услышал своё сердце – оно забилось, как пойманная птица.

– Жить будет, сказал тот, чьи были руки. Можем забрать в больницу.

– Документов при нём