Подкидыш, или Несколько дней лета - Наталья Игоревна Гандзюк

страшно умирать.

– Судя по всему, Светлана Ивановна, вы точно были каким-нибудь старцем, вон у вас даже руки морщинистые.

– Где? – Светка с тревогой посмотрела на свои руки.

– Шучу.

– Ну и шутки у тебя. Хотя мой отец тоже такой же.

– Расскажи мне о брате.

– Антон старше меня на десять лет. Он нянчился со мной. Можно сказать, что я воспитана старшим братом. Наверное, он просил у родителей мальчика, а получилась девочка. Мы дрались, жгли спички, строили пластилиновые города. На чердаке хранился драгоценный мешок его игрушек. Там были солдатики, машинки, даже старая железная дорога, и всё это богатство однажды стало принадлежать мне. «Когда ты уже повзрослеешь?» – всё время спрашивал он. А когда я повзрослела, он стал пичкать меня книгами. Он скармливал их мне, как птицы кормят птенцов.

– Много скормил?

– Много. Но ума у меня не прибавилось.

– Вы опасны, Светлана Ивановна. Вы ещё и начитанны.

– Начитанная женщина с морщинистыми руками. Рост средний. Цвет глаз серый. Волосы пепельно-русые, прямые. Черты лица так себе. Размер обуви 37. Размер одежды 44. Такая женщина опасна только сама для себя. Скоро рассвет. Пойду посплю.

– Прочитай мне что-нибудь.

– «Я в мире предпочёл два хлебца да подвал,

Отвергнув мишуру, оковы я порвал,

За нищенство души какую цену дал!..

И в этом нищенстве – каким богатым стал!»

Фёдор проснулся поздно с омерзительным чувством того, что утро потеряно. Дом был пустой. На столе был оставлен завтрак. Он умылся, поел и вышел во двор. В палисаднике цвели лилии, и он ощутил их сильный тревожный запах. Он никогда не любил лилии, но тут внезапно увидел, как они красивы – белоснежный кант обрамлял светло-фиолетовую сердцевину цветов. С возвращением памяти к нему подступала тошнота, душа бродила, и то, что лежало когда-то на дне, вскипало и всплывало вверх, причиняя боль. Одновременно, между омерзением и болью души, раскрывалось зрение. Вероятнее всего, смерть вряд ли оживила бы его. Он бы умер и ничего не понял. Фёдор захотел увидеть людей и пошёл на огород. В поле, овеваемые ветром, склонились две далёкие маленькие женские фигурки. Женщины занимались простым, привычным для них, делом. Рядом с ними проходило чувство ужаса. Почему рядом с женщинами проходит чувство ужаса? Света увидела его – побежала к нему навстречу, и её захотелось подхватить и закружить, как ребёнка. Он тоже рванулся навстречу, но не закружил, не обнял. Светка улыбалась. Это было семейное, они все улыбались именно так.

– Привет, ты, оказывается, ещё на мать похожа.

– Похожа. Выспался?

– Выспался.

– Пошли, поможешь.

– Жуки?

– Нет. Прополка.

– Света, давай я договорюсь с кем-нибудь, и вам всё качественно подрыхлят и прополют.

– Хорошо, но нет времени. Нагибайся, чисть грядки и потей, не даром же тебе столоваться и ночевать.

И Фёдор-Андрей нагибался, чистил грядки и потел, хотя понимал, что мог бы придумать десяток других способов, как это сделать.

В это время Иван Кузьмич запасался провизией в маленьком магазинчике, где продавали хлеб, молоко, кое-какие консервы, печенье, водку, крупу, сигареты и шоколадное масло. Продавщица Вера Никитична была полная, медлительная, крепкая женщина средних лет. Она наводила ужас на многих замужних деревенских женщин. Они часто видели её со своими мужьями в беспокойных снах, в причудливых и страстных любовных позах. То одна, то другая женщина просыпалась ночью в холодном поту и шарила рукой справа или слева, но целёхонький муж был на месте. Чего только не приснится ревнивым женщинам! Сны снами, а магазин всегда был переполнен мужчинами, хотя, торговать в нём, вроде было нечем. На Веру приходили посмотреть, помечтать о ней, так сказать, отдохнуть душой от скорбного быта, печалей, злых болезней и трудов. С каждым Никитична была ласкова, каждому выдавала из-за прилавка не только сигареты и водку, но и незримые флюиды. Флюиды проникали в нос покупателю, и ему сразу становилось хорошо – он чувствовал запах женщины. Вера Никитична была замужем за невзрачным и маленьким мужчиной, который был ниже её ростом, худ, и работал начальником местной сельской управы. Как текла их супружеская жизнь, никто не знал, так как у Веры Никитичны не было подруг и сплетничать было некому. А воображение мужчин рисовало пристойные и непристойные картинки бытия Аркадия и Веры Рукомойниковых. В девичестве Вера имела фамилию Перескокова. Фамилия должна была говорить о некоторой легкомысленности её нрава, но кроме заботы и флюидов, никто и ничем из местных мужчин облагодетельствован не был. Вера была верна своему Аркаше и по сторонам не смотрела. Детей у них не было. Причины бездетности тоже были тайной, так как у Рукомойниковой не было подруг.

– Верка! В ресторан со мной пойдёшь? – зазывно и восторженно ворковал дед Митрофан. Ему было под девяносто, но помирать он не собирался, был подвижен, розовощёк, имел густую белую шевелюру, хитрый глаз и обещал пережить всю деревню.

– Верка! Полтишок мне мой и хлебушка, и ручку поцеловать дай, лебёдушка! – укладывался на прилавок местный пьяница Савелий.

– Верка, Верка, ты – Богиня

Мы с тобой, как гусь с гусыней

Шеи тесно мы сплетём

И как в сказке заживём! – пел очередную частушку бархатистым баритоном, местный поэт Виктор Михайлович Бедов. Он слагал стихи и частушки об урожае, о неурожае, о том, как весело живётся на селе, о том, как грустно живётся на селе, о вольной его, одинокой жизни, о бескрайнем небе, о любви и далёкой звезде. Но добрый том прекрасных произведений был посвящён даме сердца, которую он выбрал сразу же, как увидел. Пять лет назад семья Рукомойниковых прибыла в Малаховку из районного центра, обустроилась, и Вера встала за прилавок на радость и вдохновение всем мужчинам деревни. Была зима, и Бедов бежал в магазин по скользким и замёрзшим дорогам, слагая стихи и ломая конечности. За зиму по неаккуратности, рассеянности и спешке, он умудрился сломать руку и ногу одновременно. Рука была левая, а нога правая, и пока он болел и был малоподвижен, К Бедову, как к Матроне Московской выстраивалась очередь навестить, поговорить и послушать стихи. Пока Бедов был здоров, к нему в дом не ступала нога человека, а тут… с этой любовью и травмами – рекой потёк народ! Шли с едой, с новостями, с желанием помочь и прибраться. За месяц, проведённый Бедовым в постели, дом его превратился в храм искусств и к нему наконец-то пришла слава. Бедов хотел одного, а получил другое, но Господь смотрит в сердце человеческое. К Бедову шли поделиться бедами, погоревать, порадоваться, попеть, почитать свои опусы, так как бездельники, слагающие вдохновенные строки вместо