Град Божий - Эдгар Доктороу

Суббота, утро

Ведомый интуицией, Божественный Детектив набрел на магазин ресторанного оборудования в Боуэри, ниже Хьюстона, где оживленно торгуют паровыми подогревателями, холодильниками, грилями, мойками, кастрюлями и наборами ножей. Куда до этой распродажи недавно открытой Тайпэйской торговой компании. Здесь продавали даже антикварный холодильник, работающий на газе. На его дверце остался отпечаток моей подошвы, дверь пришлось как следует пнуть — она никак не хотела закрываться. В одной из корзин мне удалось обнаружить набор чайных приборов из нашей буфетной, вспомоществование дорогих покойных дам. Приборы из светлого серебра, позеленевшие по краям.

Я сам назначил цену, Господи. С бесплатной доставкой. Ворованного.

Вечер

Выхожу на Томпкинс-сквер, нахожу своего друга-дилера на скамейке.

От такого зрелища можно остановиться, говорю я ему.

О, ну и намутил же ты воду.

А ты бы не намутил?

Мои знакомые попы так не поступают.

А я-то думал, что мы понимаем друг друга, что между нами взаимное уважение.

Да, так оно и есть. Садись.

В сумерках скамьи облеплены воробьями.

Я же говорил, что ты здесь даром теряешь время, но я поспрошал, как и обещал. Никто здесь не грабил Тим.

Никто?

Да, так точно, никто.

Почему ты так уверен?

Это управляемая территория.

Управляемая! Забавно.

Нет таких, кто выказывает неуважение. Те, о ком мы толкуем, мой приход. Церковь Приятного Прозрения. Они кормятся около меня, опираются на меня, слышишь, что я говорю? Я известен своим состраданием. Мне никто не лжет. Имеешь ведь дело с иностранцами и всякими подобными, вот что я тебе скажу.

Ах, черт. Наверное, ты прав.

Нет проблем.

Он открывает кейс.

Вот, мой персональный табак. Бесплатно. Расслабься.

Спасибо.

Следуют изъявления моей преданности.

Понедельник, ночь

Я ждал на балконе. Если что-то зашевелится, то я просто нажму кнопку своего шестивольтового пугающего медведей «Суперлуча», который ударит по алтарю со скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду — крейсерской скоростью перста Божьего.

Янтарный, предупреждающий преступников свет уличных фонарей делал из моей церкви идеальное место преступления. Уединенное место, где сам воздух приглушает свет под сводчатыми потолками. Фигуры на цветных витражах пожелтели в своей мрачной древности. Сколько лет уже эта церковь является моим домом? Но все, что я должен был делать — это сидеть там по нескольку часов, чтобы постичь истину ее бесстрастного безразличия. Слышать, как скрипят дубовые скамьи. Как, подчиняясь эффекту Допплера, завывают в двух тональностях полицейские сирены, крик которых оседает в толще церковных стен.

Потом, признаюсь тебе, Боже, я задремал. Отец Браун никогда бы не позволил себе этого. Потом раздался грохот, словно кто-то уронил ящик с тарелками. Опять буфетная — я-то думал, что покушаться будут на алтарь. Подняв фонарь, словно дубину, бросился вниз по лестнице. Кажется, я что-то кричал. Что-то вроде: «Плачь, Господи, о Томми, Англии и святом Тиме!» Как долго я спал? Я остановился в дверях и нашел выключатель, но в этот момент у меня работало единственное чувство, которое работает в такие моменты, — чувство обоняния. В пустой буфетной висел густой запах гашиша. Пахло мужским телом. Чувствовался и дразнящий аромат женских феромонов. Было что-то еще, что-то еще. Что-то похожее на губную помаду или леденцы.

Посудные шкафы — расколотые стекла дверок, на полу разбитые чашки и блюдца, одна чашка до сих пор качается.

Выход в переулок открыт. Мне чудится, что там движется какая-то масса. Под моими ногами раздается металлический лязг, я бегу к выходу. Кто-то выругался. Это я сам споткнулся обо что-то, шаря лучом фонаря. Я смещаю луч и вижу четкую прямоугольную тень, которая в тот же миг исчезает за углом.

Я снова бегом возвращаюсь в церковь и включаю неяркий свет. За алтарем, где должно быть большое бронзовое распятие, осталась только тень Твоя, Господи, на фоне старой, не исчезнувшей еще картины — свидетельства дурного вкуса моего предшественника.

Вот что сказал мне настоящий детектив: послушайте, что я вам скажу, падре. Я работаю здесь уже десять лет. Они ограбили бы синагогу и взяли там, как ее, Тору. Она написана от руки? Это не печатное издание? Она принесет, как минимум, пять кусков. Но стоимость вашего распятия — ноль. Nada[4]. Это не проявление неуважения, падре. Мы с вами родственные души, я — католик, хожу к мессе, но на улице ваш крест — не более чем металлолом. Господи Иисусе, что за банда недоумков.

Вторник

Обращение в «Таймс» было ошибкой. Такой симпатичный молодой человек. Я сказал ему, что ничего не понимал до тех пор, пока они не взяли крест. Я думал, что они просто сумасшедшие, которым нужно несколько долларов. Может быть, они сами не понимали, что им нужно. Рассержен ли я? Нет. Я привык к тому, что меня грабят. Когда епархия забрала у меня еду, приготовленную для бездомных, и раздала ее в другой части города, я потерял большинство прихожан. Это было большое искушение. Ну а теперь какие-то люди, не знаю, кто они, стащили наш крест. Сначала это меня обеспокоило. Но сейчас я начинаю смотреть на это другими глазами. Тот, кто украл распятие, просто должен был это сделать. И разве его не надо благословить за это? Разве Христос не направляется туда, где в нем есть нужда?

Среда

Телефон звонит так неистово, что едва не срывается со стены. В трубке голос епископа, охваченного холодной яростью. Но он в меньшинстве. Поступают предложения поддержки и реальные чеки, последнее от старых прихожан, нынешних приятелей моей дражайшей супруги, которая находила весьма странной мою дикцию, утверждая, что слушать меня — это то же самое, что слушать Моцарта, исполняемого на ударных. А сейчас Томми сыграет нам несколько пассажей на своей виоле да гамба. Я насчитал девятьсот с мелочью. Господи, я же сказал тебе, что эти люди сами не понимают, что творят. Что я должен сделать? Обнести церковь колючей проволокой? Взять ее под охрану, как рейхстаг?

В дверь ломится толпа телевизионщиков. Стучат в дверь. Сейчас я открою окно, выпрыгну на булыжник стоянки, пройду под окнами «Экстатических распутниц», где дама с толстыми ляжками каждое утро, пыхтя, перебирает ногами по беговой дорожке, и исчезну. Благодарение толпе в метрополитене.

* * *

Все дело просто в том, что… ускользающее, невидимое, до сих пор существующее только теоретически нейтрино имеет определимую массу. Но как это доказать? Это культ верующих в нейтрино физиков. По всему миру они понатыкали огромные резервуары с тяжелой водой, разместив их внутри гор, под Эгейским морем, на дне озера Байкал в Сибири, в туннелях под Альпами и ледяной шапкой Антарктиды… и все это для того, чтобы наблюдать летящее нейтрино, которое без всяких усилий может пролететь сквозь земной шар — так летучая мышь пролетает у вас за ухом и шевелит ваши волосы ветром от взмахов своих крыльев, — наблюдать с помощью сверхчувствительных сенсоров, регистрирующих ничтожно малое напряжение, генерируемое при столкновении нейтрино с молекулами в огромных баках с чистейшей тяжелой водой… Некоторые утверждают, что сам Энрико Ферми вычислил, что нейтрино просто обязаны существовать. Возможно, это он дал нейтрино его название, но никто, кроме меня, не знает, что оно было открыто в средней школе Бронкса, в учебном классе в один прекрасный день 1948 года, когда некий толстый сопливый увалень по фамилии Зелигман списал у меня домашнее задание по алгебре, а взамен осчастливил сообщением о том, что он открыл существование субатомной частицы, не имеющей тем не менее никаких физических свойств. Я был очень неприятно поражен тем, что именно меня он решил огорошить своим открытием. С другой стороны, мы оба получили за домашнее задание по сто баллов.

Но если нейтрино есть нечто обладающее массой и присутствующее во вселенной повсеместно, то почему… оно не может быть той самой темной материей? И нельзя ли предположить, что космос не пуст, что он не емкость, измеряемая расстояниями между объектами, но и сам является обладающей качествами субстанцией, которая недоступна нашим органам чувств, как, например, свист собаки или призраки, что, невзирая на нашу хваленую науку, мы только начинаем понимать суть вещей и, мало того, находимся в самом начале этого начала? Этим я хочу сказать, что если вселенная имеет такую массу, то не прекратится ли со временем ее расширение? Это будет момент покоя, максимума приливной волны, все остановится, а потом, с тихим стоном и скрипом, начнет сморщиваться и уменьшаться, сначала медленно, а потом со всевозрастающей скоростью, всасываясь обратно, по направлению к самому себе. И что потом? Не забудьте о Большом Всхлипе. Но что останется после такого сокращения? Ничто? Но как может существовать ничто? Как раз именно это хотел знать Лейбниц: как, вопрошал он, может быть ничто? И что, если нейтрино, обладая массой и всеми свойствами темной материи и силой тяготения направляя движение вселенной… суть души умерших? Думали ли об этом самые горячие головы в средней школе Бронкса?