И бегемоты сварились в своих бассейнах - Джек Керуак

Джейни тоже из хорошей семьи, но в ней больше непринужденности Среднего Запада. Это высокая стройная блондинка с мужской походкой, которая ругается как мужик и пьет как мужик. Кокетство Барбары заметно действует ей на нервы.

Они сидели в гостиной и обсуждали платья или что-то там еще, а я взял на кухне стакан с присохшим на дне тараканом и стал отмывать, чтобы допить молока, и тут пришел Фил. Я вышел из кухни с молоком и ливерной колбасой на куске хлеба и спросил, как дела.

— Все готово! — объявил он.

Опустив на пол синий матросский мешок с одеждой и книгами, Фил гордо показал новенькие документы: пропуск береговой охраны, разрешение военно-морской администрации и билет члена профсоюза. Я спросил, откуда у него деньги на профсоюз — оказалось, что дядюшка отстегнул, да еще и благословил.

— Отлично, — говорю, — завтра первым делом с утра идем и регистрируемся.

Он плюхнулся на диван рядом с Барбарой и показал ей бумаги.

— Честно говоря, я не думала, что ты ив самом деле решишься, — вздохнула она.

— Бедняжка Бабси, — ухмыльнулся Фил, целуя ее. — Кто теперь вольет рюмочку перно в твое нежное горлышко?

— Вот все вы так, — вскинулась Джейни. — Бросаете нас и думаете, мы будем сидеть и ждать сложа руки. По-вашему, все женщины -

Фил приосанился.

— Вы должны хранить верность парням, ушедшим в дальние края.

— Вот как? — фыркнула она, бросив в мою сторону иронический взгляд.

Я включил радио и растянулся на полу, подложив под голову Подушку.

— Я съезжаю из Вашингтон-Холла, — сказал Фил. — Можно перекантоваться здесь до отплытия?

Джейни пожала плечами.

— Мне все равно.

Фил встал и засунул мешок за диван.

Тут вошел Джеймс Кэткарт и бросил на стул свои книги. Шестнадцатилетний первокурсник, высокий и неуклюжий, он вечно цитирует диалоги Ноэля Коуарда и похож на вальяжного литературного критика в голливудском исполнении.

— Салют, ребята! — воскликнул он и спросил Фила, не передумал ли тот уходить в море.

— Поможешь переправить мои вещи к дяде? — напомнил Фил.

— Конечно! — просиял Кэткарт.

— Никто не забыл насчет Рэмси Аллена? Главное, чтобы он ничего не узнал.

Мы принялись обсуждать, что сделает Ал, если узнает, и как он может узнать, а потом перешли на общие темы. Фил с Барбарой заспорили, как обычно, об идеальном обществе.

— Там будут одни художники и артисты, — стал объяснять он. — Идеальное общество — это непременно артистическое общество, и каждый его гражданин обязан за свою жизнь пройти полный духовный цикл.

— Какой еще цикл? — не поняла Барбара. — Что ты имеешь в виду?

По радио передают ежедневную мыльную оперу: благодушный сельский старичок-врач, который только что помог молодой паре в трудной ситуации, давал жизненные советы под переливы органной музыки. «Запомните, — говорит он, — в жизни иногда приходится делать то, что не хочется, но делать это все равно нужно».

Фил продолжал излагать свою теорию:

— Я имею в виду цикл духовного развития. Каждый совершает жизненный круг, в артистическом смысле, посредством искусства, и это его личный творческий вклад в дело всего общества.

«Я практикую в Элмсвилле уже почти сорок пять лет, — объясняет старичок, — и понял одну очень важную вещь про людей».

— Как же достичь такого уровня общества? Ш спрашивает Кэткарт.

— Не знаю, — отвечает Фил. — Наше общество слишком далеко от идеала, так что о подробностях ничего сказать не могу.

«Плохих людей, в сущности, нет… — изрекает сельский врач, задумчиво попыхивая трубкой. — Погоди, сынок, не перебивай, я знаю, что Ты хочешь сказать. Я прожил намного больше вас. Вы делаете первые шаги по дороге жизни, так выслушайте меня, это будет вам полезно. Может быть, я и старый дурак, но…»

— Даже в нашем неидеальном обществе есть люди, — продолжает Фил, — которые могут служить прототипом будущих артистических граждан. Чем больше появится таких деятелей искусства, тем скорее реализуется идеальное мироустройство.

— А первый шаг к идеальному обществу — это Атлантическая хартия? — перебивает Барбара. — Что-то не похожи Рузвельт и Черчилль на деятелей искусства.

«Бывают, конечно, и трудные времена, — вздыхает сельский врач. — Жизнь прожить — не поле перейти. Случается, падаешь духом, опускаешь руки… а потом вдруг…»

— Про Рузвельта и Черчилля ничего не могу сказать, — кривится Фил, — скорее всего их задача — выполнить грязную работу, необходимую для прогресса.

«А потом вдруг, — энергично восклицает старичок, — что-то происходит! Удача поворачивается к тебе лицом, проблемы решаются словно сами собой, разбитая дорога жизни оборачивается цветущим садом, и понимаешь…»

— Только артистическая натура способна открыть Новое видение! — горячо доказывает Фил. — Черт побери, да заткните вы, наконец, этого придурка!

Я вскочил и выключил радио. На этом дискуссия и закончилась. Кэткарт пошел в ванную, а Фил с Барбарой стали обниматься.

— Развлекайтесь, детишки, — сказал я и пошел за перегородку в кабинет. Джейни пристроилась рядом на ручке кресла.

— Мики, не уезжай!

— Да успокойся ты. Всего месяц-другой, а потом мы вернемся с кучей денег.

— Мики, не надо.

— Ерунда.

Она начала всхлипывать. Я взял ее руку и нежно прикусил костяшки пальцев.

— Вот вернусь, и поедем во Флориду.

— Я люблю тебя.

— А я тебя.

— Почему бы нам не пожениться?

— Когда-нибудь — обязательно.

— Врешь, ты сам знаешь, что никогда не решишься.

— Вот увидишь. Помнишь письмо, которое я написал из Нью-Орлеана?

— Это было не всерьез, — отмахнулась она, — тебя просто похоть одолела.

— Глупости.

Я познакомился с Джейни год назад, когда еще мнил себя доктором Фаустом, и с тех пор живу с ней в Нью-Йорке в перерывах между плаваниями. Не женился до сих пор только потому, что с деньгами плохо. Вечно ною, как мне осточертела работа, так что ничего пока не меняется.

Мы вышли в гостиную, Фил с Барбарой все еще миловались. Он лежал сверху, сбоку виднелось ее голое бедро. Странно, но они никогда не спят вместе по-настоящему — могут всю ночь провозиться вот так на диване, даже раздетые, и все впустую. Что за полудевственность, не понимаю.

Наконец Фил поднялся и сказал:

— Давайте все вместе перевезем мои вещи к дяде.

Мне не очень хотелось, но он обещал, что потом будет выпивка. Дядя даст еще денег. В результате пошли все, кроме Джейни, которая надулась на меня и ушла в спальню. Я заглянул туда, поцеловал в макушку и стал уговаривать, но она не ответила. Даже кошка, и та на меня злобно поглядела.

Кэткарт, Фил с Барбарой и я завернули за угол и пошли к семейному отелю, где жил Фил. Увязали все его пожитки и спустили в несколько приемов на лифте.

На стенке висел плакат с фотографией его отца и надписью «Разыскивается». Рядом — мазохистская плетка. Фил любовно уложил их рядышком в коробку. Еще там были репродукции, книги, грампластинки, мольберты и полные коробки всякого барахла, которое он вечно копит.

Мы выволокли все это к подъезду и отправили Кэткарта ловить такси. Он из тех, кто обожает ловить такси. Пока ехали, Барбара все приставала ко мне с разговорами. В конце концов зациклились на негритянском вопросе.

— Я негров люблю, — заявил я, — хотя, может, я и пристрастен, потому что со многими знаком.

— А если бы твоя сестра вышла замуж за негра? — спросила Барбара.

— Что? — воскликнул Фил и взглянул на нее, словно видит в первый раз.

Мы как раз ехали на такси по Пятьдесят седьмой мимо Карнеги-Холла, и рядом пристроился блестящий черный катафалк. Вместо того, чтобы сказать Барбаре еще что-то, Фил высунулся в окно и крикнул водителю катафалка:

— Что, совсем мертвый?

Тот был при полном параде, в черном костюме, фуражке и все такое, но лицо его выдавало.

— Мертвее не бывает! — крикнул он в ответ и нажал на газ.

Катафалк вклинился между двумя машинами, скользнул вдоль самого тротуара и погнал по Седьмой авеню. Водитель оказался еще тот. Мы здорово посмеялись, и вскоре такси подъехало к Центральному парку, рядом с которым жил дядюшка Фила.

Вещи свалили в холле шикарного здания. Фил велел швейцару заплатить за такси. Когда все пошли к лифту, я сказал, что подожду внизу. Я два дня не брился и вообще одет был не по случаю — голубой свитер с пятнам и от виски и парусиновые брюки. Уселся на тротуаре — под навесом возле палатки с апельсинами, — и стал дышать свежим воздухом; Парк был совсем рядом, прохладный, полный темной пышной зелени. Спускались сумерки, я сидел и думал о том, что совсем скоро окажусь на корабле.

Минут через пять все спустились, и мы рванули в коктейль-бар за углом. Барбара и Кэткарт сели рядышком и спросили пива, а мы с Филом предпочли мартини. Потом заказали по второму кругу. Это было приличное местечко на Седьмой авеню, и бармен неодобрительно поглядывал на нашу одежду.