От святого до горемыки - Михаил Жигжитов

Плывут они с отцом на блестящем светло-голубом катере, который стрелой несется по голубой глади моря, словно у этого дивного судна приделаны невидимые крылья. Петька стоит в рулевой будке и крутит взад-вперед колесо штурвала. А отец сидит нарядный, на полном румяном лице искрятся счастьем черные глаза. Нет-нет да взглянет он на часы и с усмешкой говорит:

— Петруха, ты добрый башлык, да и посудина твоя что «ковер-самолет» — несется наравне с чайкой… Мы с тобой от Святого Носа оторвались в десять утра, а сейчас только двенадцать… Стало быть, два часа ходу, и на́ тебе — уже Горемыки рядом.

Петька видит на высоком пологом берегу большое село. Дома многоэтажные, белые, со множеством окон. Спрашивает у отца:

— Неужели, тятя, это Горемыки?

— А ты как думал, конечно, это Горемыки. Видишь, какие дома отгрохали! Совсем не узнать деревни, и название ей дали новое, гордое… Нет теперь Горемыки. Все, шабаш! Отгоремыкали поморы.

— Значит, тятя, первые-то поморы здорово горе мыкали?

— Еще как! Бабы по воду пойдут — в ведрах рыбу с водой принесут. Наедятся, а засолить-то ее впрок нечем, соли-то не было. Утром, прежде чем растопить печку, бедная бабенка бежит с горшком по соседям за горячим углем. Ладно, если мужик дома, у того и огниво есть, он добудет искру, распалит огонь. Во как, паря, жили… По деревне медведи шатались. Ночью заберется косолапый в стайку и буренку слопает… Из овчин штаны шили, юбки… Товару-то не было. Кругом безлюдье… А уж ежели заболел, то капут тебе — лекаря на пятьсот верст кругом днем с огнем не сыщешь. Мыкали горе поморы-то, вот и дали название своей деревне Горемыки…

— Тятя, а мне кажется, что зря название-то переменили… Горемыки… пусть бы они и остались Горемыками, чтоб люди помнили, как раньше народ мыкал нужду…

— Не желают и поминать.

— А зря… историческая память была бы.

— Эх, Петруха, люди-то ведь не любят худое вспоминать, оно и правильно, зачем бередить сердце…

— Эх, Петруха!.. Петька, дьявол, вставай обедать! — слышит парень сквозь сон.

Петька открыл глаза. Над ним наклонился Ванька Зеленин и горланит во всю глотку.

— Обедайте без меня.

— Вставай! Вставай!

Под дощатой палубой монотонно отстукивал «болиндер»: тук-тук-тук. Петр с благодарностью подумал о моторе: «Мы с Федюхой дрыхнем, как нерпы на солнце, а он, бедняга, тащит лодку, рыбу, шмутье… Руки не мозолим… Вот бы батю посадить на наш катер…» Петька вдруг вспомнил тот страшный день, когда унесло больного отца в море, в неизвестность. Тяжело вздохнув, опустил голову.

— Эй, бригадир, чево головушку повесил?! Топай к нам, дернем по чеплашке, — зовет его Степан Кузин.

Приподнявшись, Петька увидел на палубе низенький рыбацкий столик, весь заставленный рыбой в разных приготовлениях. На опрокинутом рыбном ящике сидит рыжий Степан Кузин. Он расплылся в гостеприимной улыбке. Зеленоватые глаза искрятся сквозь узкие щелки припухших век. Красное веснушчатое лицо с белесыми усами, толстые губы — все выражало добродушие и широкую натуру бывалого моряка. Ему было лет тридцать пять. Выпуклая грудь и здоровенные волосатые ручищи красноречиво говорили о его силе.

— Ну, чево царапаешься, падай за стол! — пробасил Степан и разлил по кружкам водку.

Ванька Зеленин пододвинул чашку с золотистой ухой.

— Ешьте с Федюхой из одной.

Поморы подняли кружки.

— С промыслом вас, ребята, дай бог вам хороших невест! — подмигнул Кузин парням.

— Дядя Степан, мы и тут не растеряемся! — ответил Петр.

— Дядя Степа, а как рыбачат в Кабаньей, в Урбукане?

— Хуже вас… Вы всех лучше промышляли.

Темно-серые глаза Петра заискрились довольными огоньками.

— Спать не давал, — Федор мотнул в сторону своего бригадира.

— Ха-ха-ха! Вижу, вижу хватку Сидора Стрельцова! Батя у Петрухи был первейшим башлыком. Волчина, каких мало! Хаживал я с ним в сетовой лодке… Омуля промышляли. Бывало, гоняет, гоняет нас, уж руки отваливаются от весел, меж пальцев кровь сочится, а он все ищет омулевую воду, высматривает плавеж рыбы. Уже все лодки вымечут сети и ложатся спать, а нас все леший гоняет. В темноте, в другой раз в глухую полночь, на ощупь вымечем сети и валимся с ног… Но зато, бывало, утром — одна радость выбирать сети! Рыбы попадет — все снасти залепит. Вот и заработок… Вечером проклинали башлыка, а утром чуть в ноги не кланялись, благодарили.

А нерповать, бывало, пойдет, только успевай за ним на коне нерпу подбирать. Шибко жадный был на промыслу — скрадку делал бегом, а пуля у него не знала промаха. Вот уж был помор дак помор! — Степан весело посмотрел на парней и тряхнул медной шевелюрой.

После обеда все разошлись по своим местам. На море тихо-тихо. Жар, посылаемый июньским солнцем, смягчается прохладой, исходящей от голубой громады холодной воды. Чудесный воздух разливает по всему телу бодрость, дышится легко и свободно.

Петька сел на битенг[11], закурил. «Красный помор» напористо двигается вперед, нацелясь своим тупым носом на синеющие вдали отроги Байкальского хребта, под которыми раскинулся родной Аминдакан.

Едва заметное величественное колыхание голубой глади медленно-медленно чуть приподнимет катер и с такой же ленивой медлительностью плавно опустит его.

Впереди, под бездонной глубью синего неба, висят кучевые облака, снизу обрамленные прозрачней дымчато-серой каймой.

Недавний сон, рассказ Степана об отце и этот торжественный покой наводят на грустные воспоминания. Взглянув в сторону берега, Петька увидел крутые горы, густо поросшие темно-зеленым лесом. Над морем грозно нависли гранитные скалы, а под ними виднеются темно-серые, отшлифованные морской волной валуны, на которых в тихие летние часы любят отдыхать серебристые нерпы.

— Вот и мыс Погони… Не расскажут же эти твердолобые утесы, что произошло с отцом, — вслух проговорил парень.

В ту страшную штормовую погоду, когда осиротел Петька, разгневанный Байкал выбросил на этот скалистый мыс лодку с больным Сидором Стрельцовым. Тонкие кедровые доски оторвало от водореза и упругое, а затем раскидало по берегу. На одной из досок было вырезано ножом клеймо «С. С.», что означало Сидор Стрельцов. А самого помора так и не нашли.

— Черный зверь сожрал, — решили мужики, перекрестились и поклонились погибшему товарищу. — Царство небесное те, Сидор Пахомыч, не обессудь нас. А Петьку не бросим, наставим на путь поморский, сделаем человеком.

Крепки на слово поморы. Говорят мало, но твердо. Помогали во всем семье погибшего. Не нежили Петьку, заставляли рыбачить наравне со взрослыми и пай отламывали равный. И из Петьки получился добрый рыбак. Даже на бригадирство стали назначать. Сдержали свое слово поморы.