Второй медовый месяц - Джоанна Троллоп

— Я так жутко себя чувствую, что даже подбодрить тебя не могу, — призналась Кейт.

— А я до сих пор бешусь. Пока я в ярости, со мной все в порядке.

— И не переживаешь?

Последовала длинная пауза. Кейт сползла с подушки.

— Роза!

— Конечно, переживаю, — сказала Роза. — Не припомню, чтобы я когда-нибудь не переживала. Из-за денег.

— Но все эти… расходы…

— Да, — прервала Роза. — Меня они тоже пугают, но остановиться я не могу. Пока я была с Джошем… — Она осеклась.

— Да?..

— Ну, в то время хоть были причины — ужины, поездки в отпуск…

— Он тебя использовал.

— Ты всегда это твердила.

— И как видишь, я была права.

— Хм-м.

— Что же ты будешь делать?

Роза ответила с расстановкой, делая длинные паузы между словами:

— Не знаю. Не думала. Пока что.

— Вот если бы я могла…

— От тебя ничего не требуется. Я просто поделилась с тобой, но не для того, чтобы ты чувствовала себя обязанной хоть что-нибудь предпринять.

— Когда мне немного полегчает, чтобы не хотелось умереть каждую минуту, от меня будет больше толку.

— Тебе радоваться надо…

— Потому, что у меня есть все? — жестко, напрямик уточнила Кейт.

— Я не это хотела сказать…

— Но подумала.

— Конечно, подумала, — раздраженным тоном созналась Роза. — А ты чего ждала?

Кейт закрыла глаза.

— Иди.

— Уже иду. Просить милостыню у банкоматов.

— Я серьезно. Насчет твоего переезда к нам.

— Знаю. Спасибо.

Желудок Кейт налился тяжестью. Бросив телефон в продавленную среди подушек вмятину, она поспешно соскочила с постели, крикнула «пока!» и метнулась в ванную.

В сандвич-баре Роза купила мексиканскую лепешку с завернутым в нее салатом из фасоли и унесла ее на скамейку на Сохо-сквер. На противоположном конце скамейки сутулилась девушка в длинном сером плаще и темных очках, приглушенно и монотонно втолковывающая что-то по мобильнику. Она говорила не по-английски, в ее внешности было что-то неопределенное, неуловимое, но не английское. «Вероятно, латышка, или румынка, или даже чеченка, — подумала Роза. — Или эмигрантка, или в бегах; может, раньше она была секс-рабыней, сидела в комнате без окон с пятью другими девушками и обслуживала по двадцать мужчин за ночь». А может, продолжала размышлять Роза, разглядывая свою лепешку и жалея, что не выбрала другую начинку — неудачный какой-то цвет, — этой девушке жилось так тяжко, что по сравнению с ней нынешнее положение Розы — не более чем крошечное и ничем не примечательное пятнышко на сплошном фоне сибаритства и относительного процветания. Может, ее, Розина, беда — не обстоятельства, а извечные ожидания, ее убежденность в том, что стоит только постараться, захотеть, сосредоточиться, и желанный результат будет гарантирован, ведь существует же он где-то как награда для отважных.

Она отогнула прозрачную пленку от края лепешки и неловко надкусила ее. Три красные фасолины в соусе тут же шмякнулись на колено, на джинсы только что из чистки, а с колена на землю, где образовали яркий, экзотический и смутно-зловещий рисунок. Разглядывая его, Роза думала: как странно, что в жизни мало кто уделяет внимание мелочам — или по крайней мере придает им значение, — до тех пор, пока в состоянии обостренного восприятия, вызванном радостью, горем, разочарованием или страхом, не обнаружит, что все его существование, от значительных событий до последнего штриха, подчинено сюжету исполненной смысла драмы. Три красные фасолины на земле и девушка в сером плаще, тихо разговаривающая по мобильнику на незнакомом языке, вдруг стали символами, обрели значение. И вместе с тем оба оставались не более чем никак не связанными подробностями, сопровождающими миг, без которого Роза отчаянно и страстно мечтала обойтись.

Она положила лепешку на скамейку возле себя. В нынешнем состоянии ее вкус казался не экзотическим и оригинальным, а попросту чуждым. Откинувшись на спинку скамьи, Роза подняла голову, засмотрелась в монотонно серое небо и паутину веток, покрытых бугорками почек, и задумалась о том, что в сложившейся ситуации обиднее всего ее непредсказуемость. Роза никак не могла ее предвидеть. Ей и в голову не могло прийти, что через пять лет после окончания университета она провалит поиски интересной работы, провалит попытку завязать прочные романтические отношения и потерпит фиаско, добиваясь возможности распоряжаться своей жизнью именно тем образом, который она считала автоматически предлагающимся к взрослой жизни.

Учиться было сравнительно легко. Роза любила учиться, умела заводить друзей, спокойно принимала успехи. С одиннадцатилетнего возраста она встала на рискованный, но многообещающий путь точно посередине между рассудительностью и бунтарством — ее старший брат восхищался этим путем, а младший умело притворялся, будто следует ему. Все долгие, насыщенные, направленные к одной цели годы учебы она культивировала в себе утонченную оригинальность и дерзость, уверенная, что та спасет ее и от скуки, и от трудностей. Так и было — пока Роза не влюбилась в человека, который предпочел поверить скорее в ее маску, чем в уязвимую сущность, которая скрывалась под ней, и тем самым вмиг уничтожил всю показную уверенность, создававшуюся годами.

Все близкие взяли на себя труд объяснить ей, насколько неприятен им был Джош. Под традиционным, но лживым лозунгом «откроем ей глаза ради ее же блага» родные и друзья растолковали ей, что Джош избалован, ненадежен, инфантилен и эгоистичен. В ответ она просто повторяла: «Знаю». Она и вправду знала. С первых волнующих, но нервозных свиданий знала, что Джош не способен и не готов подарить ей ровное сияние надежной любви, на которую, по уверениям женских журналов, имеет полное право каждая девушка. Но с Джошем у нее не получилось ни ровных, ни надежных отношений. Они оказались неожиданными во всех смыслах слова: врасплох заставало его будоражащее, непредсказуемое присутствие, сбивало с ног влечение. Влюбленность в Джоша стала опрометчивым, рискованным шагом, после которого Роза, привыкшая к безмятежному существованию в роли всеобщего кумира, вдруг пополнила ряды беззащитных поклонников. Джош мог потребовать и получить что угодно, лишь бы он не ушел.

Он продержался почти два года, перебрался к Розе и целыми часами играл в покер на ее компьютере или звонил по межгороду с ее телефона. Заказывал билеты на спектакли и балеты, бронировал номера в отелях и столики в ресторанах, таинственным образом ухитряясь не платить за них. Оставлял розы на ее подушке, послания на зеркале в ванной и крохотные, соблазнительные подарки, завернутые в салфетки, — в ее туфлях. Рядом с ним она словно раскачивалась на эмоциональных качелях, и когда он наконец ушел, она еще несколько месяцев была убеждена: по его милости она не только разорена и погрязла в долгах, но и навсегда утратила способность чувствовать себя по-настоящему живой.

— Да, он герой — только не драмы, — сказала Розе Кейт, — а мелодрамы.

Роза взглянула на лист в руке подруги. Это была первая страница списка ее свадебных подарков, среди которых значились кастрюли, коврики для ванной и кофеварки-эспрессо.

— Мелодрамы я готова смотреть хоть каждый день, — отшутилась Роза.

Сидя на скамье рядом с ненужным обедом, она думала, что теперь так не сказала бы. Джош вызывал зависимость, и когда он ушел, она сразу почувствовала, как ей недостает мрачного обаяния этой зависимости, недостает напряжения и ощущения, что она живет на постоянном всплеске адреналина. Час за часом, день за днем из ее вен выводился порабощающий наркотик Джоша, оставив если не сожаления, то явную дезориентацию, чувство потери, словно она всецело утратила свою прежнюю личность, которую вырастила в себе, и вдобавок этот опыт изменил ее настолько, что вернуть прошлое было уже невозможно.

Роза бросила взгляд на соседку по скамье. Девушка в сером плаще закончила разговор по мобильнику и теперь читала греческую газету. Роза брезгливо взяла со скамьи свою лепешку и поднялась. Она донесла неудавшийся обед до ближайшей урны и целеустремленно направилась на юг, к Шафтсбери-авеню.

* * *

Рассел висел на телефоне. Актер, обладавший универсальным голосом и полным отсутствием ответственности, особенно если хорошо оплачиваемую работу он считал ниже своего достоинства, пространно объяснял, почему он уже второй раз не явился к назначенному часу в студию на озвучивание мультяшного тигра — символа крупной страховой компании.

— Сожалею, — периодически вклинивался в его монолог Рассел. — Но это бессмысленно. Нет смысла тратить время, если вы не хотите хотя бы попытаться приложить усилия.

Дверь кабинета Рассела была открыта. За дверью, в тесной приемной, обстановка которой состояла из плетеных диванов и номеров «Прожектора» и «Сцены», бессменная помощница Рассела, Мейв, управляла агентством с помощью компьютера, за престарелый возраст прозванного ею Прототипом. Рассел предпочитал, чтобы Мейв слышала его разговоры. Ему нравилось, что его сдержанности, непоколебимой, несмотря на частые провокации, всегда есть свидетель.