Меняла - Андрей Снегов

сам! Или тебе денег одолжить?

– Я говорю абсолютно серьезно, – с этими словами я протянул ему фото Анастасии.

– Хороша, чертовка! – Мой собеседник взял в руки фотографию и откинулся на спинку кресла. – Для нее?

– Для себя! – с напускным спокойствием сказал я.

– Понимаю, понимаю! – Бог сочувственно покачал головой и, бросив цветной прямоугольник на стол, скрестил руки на груди.

– Балерина? – он указал пальцем на фото, не разнимая рук. – Говорят, у них потрясающая растяжка.

– Да, танцует она профессионально, – багровея, ответил я.

– Неразделенная любовь – самое тяжкое испытание для смертного, – с пафосом изрек Бог, с любопытством посмотрев на меня. – И для бессмертного тоже.

– Так что насчет души? – вкрадчиво произнес я.

– Душа – не кусок цветного картона, ее так просто не подаришь, – Бог встал из-за стола, и, взяв в руки лейку, принялся поливать цветы. – Я, знаешь ли, стою перед моральной дилеммой, даже не знаю, как правильнее сформулировать…

– Говори, говори, не стесняйся, я и не такое от тебя слышал!

– Чтобы одарить тебя душой, кого-то нужно ее лишить. Логично? – он обернулся и вопросительно на меня посмотрел.

– Безусловно, – уверенно заявил я, – но все имеет свою цену.

– О цене ты к месту заговорил, – Бог подошел ко мне и опустил на плечо правую руку. – Наличие души предполагает смертность ее обладателя.

– Я согласен стать смертным.

– А зачем тебе, смертному, огромная коллекция чужих душ?

– Считай, что она твоя.

– Но без коллекции у тебя не будет всепоглощающей цели в жизни, зачем тебе сверхъестественные способности? – хитро прищурившись, спросил Бог.

– Забирай, искуситель чертов!

– Отлично, вот и договорились! – подытожил всевышний и, потирая руки, решительно направился к рабочему месту.

Он снова взял в руки фотографию Насти, и изображение на ней поплыло. Через пару секунд вместо прекрасной блондинки с тонкими чертами лица на фото красовался ее же возлюбленный-неудачник.

– Ты хочешь стать этим ничтожеством? Он совершенно не в моем вкусе!

– Да, – резко сказал я.

– Ты уверен? – спросил Бог уже без иронии и подковырок.

– Да!

– Что ж, прощай, Люцифер, мне будет тебя не хватать, – с отеческой улыбкой заявил он и протянул руку.

Крепкое рукопожатие – и белесый туман вокруг. Когда он рассеялся, я увидел выцветшие обои, облупленную штукатурку и протертый до дыр ковер, стыдливо прячущий свои изъеденные временем и молью края под старыми трухлявыми шкафами. Подойдя к древнему зеркальному трюмо, я обнаружил, что стал тем самым неудачником, который имел счастье влюбить в себя Анастасию. На всякий случай я порылся в тайниках моего темного естества, но не нашел ни самого естества, ни намеков на аккуратные залежи чужих душ. Тогда я попытался переместить в комнату содержание ближайшего модного бутика, но все мои попытки оказались тщетными. Проверять, смертен я или нет, не имело смысла, так как по всему выходило, что Бог выполнил свое обещание и сделал меня самым, что ни на есть, обычным человеком.

В прихожей раздался звонок, и я, путаясь в таких же старых, как и сама квартира, замках, открыл дверь. На пороге стояла Настя.

– Привет, – холодно сказала она, и прошла мимо, проигнорировав мое желание осчастливить ее поцелуем.

– Здравствуй! – изумленно ответил я. – Что произошло?

– Нам нужно поговорить! – она села в кресло и отвела глаза.

– Давай поговорим, – предчувствуя недоброе, проворчал я.

– Мы знакомы с тобой уже два с половиной, почти три года, – запинаясь, начала она. – Бог – свидетель, все это время я была тебе верна, но… Все когда-нибудь заканчивается. Сегодня я осознала, что полюбила другого. Понимаешь, все эти годы я обманывала себя, я думала, что люблю тебя и смогу прожить с тобою жизнь…

– А что изменилось теперь? – скорее прошипел, чем прошептал я.

– В первую очередь – я сама, – она подарила мне грустный и одновременно ласковый взгляд. – С тобой было хорошо. Спасибо. Но свадьбы не будет. И я ухожу прямо сейчас, какое-то время мне будет необходимо находиться в больнице…

– И кто этот счастливчик? – спросил я, пытаясь заглушить поднимающуюся не иначе как из темных глубин моего прошлого истерику.

– Ты его не знаешь, он – студент ГИТИСа, будущий режиссер…

– Конечно, я понятия не имею, кто он, – сдерживая нервный смех, пробормотал я.

– Пойми и прости – я люблю другого. Прощай…

Она ушла, а я молча сидел на полу и пытался постичь душонку, которую только что обрел. Что ж, за любовь, рано или поздно приходится платить. Не спокойствием собственной души, так бессмертием.

Я поднял глаза и увидел плакат, висящий под матовым с трещиной светильником. На нем поющий Элвис медленно превращался в Бога. От его лучезарной улыбки веяло привычной иронией и сарказмом.

Идеальные носители

Звездолёт, всхрапывая и тряся соплами, пятился от гончих. Глаза его выкатились и покраснели, невесомое тело стало фиолетово-чёрным, а из пасти-воронки доносились шипение и фырканье. Он судорожно, рывками втягивал воздух и выпускал его в чистое голубое небо компактными оранжевыми сгустками.

– И почему их назвали звездолётами? – Панин задумчиво пожевал нижнюю губу и сплюнул. – “Ирис” мне нравится гораздо больше.

– Ты не видел, каков он в свободном полёте, – прошептал я и, прицелившись, нажал на курок.

Раздались четыре приглушенных хлопка, и полупрозрачные гончие, названные так за характерные поджарые силуэты, как продырявленные воздушные шарики, один за другим начали падать на землю. Воздух тугими струями бил из пулевых отверстий, и лёгкие, почти невесомые тельца кружились в беспорядочном сюрреалистическом танце. Звездолёт на мгновение замер, будто не понимая, что произошло с его преследователями, затем развернулся и медленно полетел прочь. Он напоминал движущуюся по воздуху половинку мыльного пузыря, которая переливалась всеми цветами радуги и медленно пульсировала, выстреливая позади себя разноцветные воздушные брызги. Ирис парил легко и бесшумно, казалось, что это призрачное нереальное существо, мираж, неведомо как появившийся на фоне голубого до одури неба. Прищурившись, я с удовольствием любовался чудным творением природы, ритмично взблескивающим в рассеянном предзакатном свете, и уже в который раз восторженно им восхищался.

– Это достойно кисти Дали, – сказал Панин и достал камеру.

– Вот потому их и назвали звездолётами, – я отёр пот со лба, и, не в силах оторвать взгляд от завораживающей картины, опустил винтовку. – Они величественны и прекрасны, как корабли в открытом космосе. А ты снимай, снимай, может, ещё и запись продадим.

– Я записываю для своего архива, зачем продавать? – Панин присел на корточки, выбирая более подходящий ракурс. – Такие файлы на самом затрапезном сервисе найти можно.

– Можно-то можно, – устало ответил я, – вот только этот ирис – последний.

– Первый или последний – какая разница, – Панин продолжал снимать, фиксируя все новые и новые цветовые комбинации, окрашивающие прозрачную кожу нежного создания. – Всё одно: пульсар уже близко, и жизнь на планете скоро погибнет.

– Да, раньше местное солнце было смертельным, без защитных очков вмиг сетчатку сжигало, а сейчас любуйся светилом, пожалуйста, – я достал из сумки военный Buttonholes, обычно именуемый Батоном, и приставил окуляр к правому глазу. – Одним словом, курорт, а не планета.

Опрокинутая