Сатанинский рейс - Лев Князев

— Назад! Ходить только по левому борту!

— Доброе утро, Лиза, — окликнул девушку Николай.

Она приподняла руку.

— Ступай отдыхай, Коля, наше доброе далеко осталось.

— Разговаривать не положено! — снова окрикнул охранник.

«Чтоб ты сдох, пес», — думал Николай, идя в каюту. Жуков уже принял душ после вахты, выпил в столовой чаю, приготовленного кок-пекарем Верочкой для вахты, и теперь лежал, растянувшись на своей койке под включенным ночником.

— Че не спишь, Макарыч? — спросил Николай устало.

— О тебе забочусь, малыш. — Жуков преувеличенно громко вздохнул. — Что ж ты так теперь и будешь возле нее кругаля давать? Сказано тебе — ноль впереди. Не тревожь девку и сам не майся.

— Все знаю, Константин Макарыч. — Николай сбросил сапоги и робу, сполоснул над раковиной лицо, ступни, после чего легко взлетел на заскрипевшую под ним верхнюю койку, ввинтился под заправленные простыню и одеяло. — Знаю, Макарыч, и не пойму, отчего люди стали зверями друг к другу. И слов других не знают, кроме команд: «Стой!», «Назад!» Я бы эту гниду в белом полушубке за шиворот — и за борт, пусть там сивучам кричит: «Стой!»

— Вишь, и ты такой воспитался, что сразу за борт — и хрен с ним. А другими недоволен, — заговорил внизу Жуков. — Не в них, друг, дело и не в нас. Система такая. Конвойного сверху настропалили, как хозяин травит пса, чтоб сделать его позлей. Вот он теперь и свирепствует. Придет время — и ты кого-нибудь за горло схватишь, воспитаешься, значит. Так оно и идет. А чтобы такая система не сорвалась, то устроены подпорки — ты, к примеру, вот сейчас наденешь сапоги и пойдешь стукнешь на меня, а я про тебя тоже кому надо: «стук-стук!» И вперед, на Колыму или даже подальше.

— Кончай, Макарыч! Мы кто, моряки или дешевки, чтобы стучать друг на друга?

— Не веришь? Почему я о тебе, корешок, и страдаю. И сон ко мне не идет. Хороший, думаю, хлопчик, а загремит ни за грош… Учти, так у нас устроено, что на любой коробке есть свои сексоты. И на палубе, и в машине, и среди комсостава. Спросишь — кто сексот? Да такой же, как ты, мариман, отличный мужик, но подписался сотрудничать. Он бы и рад не донести, да знает, что за ним тоже следят, капнут в случае чего. Тот, кому он докладывает, тоже мужик, наверное, нормальный, видит, что не надо, не стоило бы так делать, а не может иначе, потому как в ухо ему еще сексот дышит. И так до самого, кореш, верха. Учти… — Наступила долгая пауза. Жуков беспокойно заворочался внизу, потом, вскочив с койки, заглянул на лежащего Николая. — Заснул? Нет? Тогда почему молчишь?

— Тяжело все это, Макарыч. Не хочется верить.

— А-а! — Жуков снова исчез внизу. — Ну, гляди. Если что, я откажусь. Свидетелей нет, не докажешь.

Николая подбросило.

— Ты че?! Ты че, с роликов съехал?! — Перегнулся он через бортик. Жуков выключил свет в изголовье и, повернувшись лицом к переборке, изо всей силы всхрапывал, будто спал уже давно и крепко.

* * *

— Кажется, нам везет с погодой, товарищ капитан. — Майский стоял на крыле мостика, подняв воротник белого полушубка, в шапке, надвинутой на самые очки. Капитан Берестов в кожаной с каракулем шапке и хромовой канадке поднял к глазам бинокль, всматриваясь в тусклый клинышек берега, возникший слева на горизонте. Солнце опускалось за кормой в сиреневый шершавый океан, десяток ослепительно белых чаек, лениво взмахивая крыльями, висели над мачтами, глядя сверху на железную коробку парохода и копошащихся на ее палубе людей.

— До Лаперуза дошли благополучно, Роберт Иванович, но барометр падает.

— У меня даже фитили в твиндеках не укачались, наоборот, выспались и отдохнули за сутки.

— Фитили? — Берестов опустил бинокль.

— Да. Доходяги. Единиц триста наберется в этом этапе. — Майский повернул к капитану спокойное интеллигентное лицо. — В основном это те, кто по пятьдесят восьмой пункты восемь и десять осужден — предатели, болтуны, сотрудники германских контор. Короче, паршивые интеллигенты. Там они привыкли к кофе с бутербродами и здесь вначале нос воротили от баланды, а когда перестали разбираться, что вкусно, что нет, — уже дошли. Принялись жрать сырые очистки, к помойкам прибились и, естественно, сошли на нет. Да вон они, красавчики, хромают в сортир, в обнимку, полюбуйтесь, — Майский маленькой смуглой рукой показал вниз. По палубе к скворечне брели, поддерживая друг друга, двое: один с багровым, опухшим лицом еле переставляя отекшие ноги, его поддерживал седобородый сухой старичок в пенсне, оседлавшем горбатый нос.

— Известные люди, я их запомнил, — проговорил Майский. — Опухший — это так называемый ученый: селекционер. Думаете, он вывел продуктивный скот или особо стойкие зерновые, чтобы помочь изголодавшемуся за время войны народу? Нет! Зато он сам никогда в жизни не знал, что такое лечь спать без сытного ужина. Отчего теперь и разваливается на ходу. А поддерживает его известный в свое время врач…

— Где, кстати, врач вашего этапа, Роберт Иванович? — прервал его капитан. Майский улыбнулся ему как человеку, упрямо не желающему его понимать.

— Где же ему быть? В твиндеках, следит за здоровьем контингента и оказывает посильную помощь.

— Он тоже из приговоренных?

— Естественно. Но живет в пятом твиндеке вместе с охраной, так что врач на посту, товарищ капитан. Но что может сделать медицина, если человек регулярно набивал утробу объедками или, простите, калом?

— Команда могла бы поделиться с контингентом, как вы их называете, качественной пищей, — не отводя глаз от стариков, сказал Берестов.

— Ай, бросьте сказать, говаривали в Одессе, — отмахнулся Майский. — Все они получили наказание по заслугам и пусть искупают свою вину. Оставим благотворительность для честных людей.

* * *

Ночью миновали пролив Лаперуза. Слева мерцал маячок на мысе Анива, справа, у темных скал Хоккайдо, скользили светлячки рыбацких шхун. Едва вывернули из-за мыса, как норд-ост шибанул по левой скуле, загудел в антеннах. Судно ударилось о волну, раз и другой, носовую палубу обдало веером ледяных брызг. В тесноте рулевой рубки Леонид Сергеевич сунул Николаю вертушку анемометра.

— Давай наверх, замерь ветер. Фонарь-то есть? — крикнул он уже вдогонку.

— У меня! — откликнулся Николай, карабкаясь по скобтрапу. Ветер бил в лицо. Николай выпрямился, вцепившись одной рукой в поручни, а в другой держа над головой прибор с бешено закрутившимися лопаточками — полушариями. Внизу на раскачавшейся палубе метались смутные тени. Кто-то глухо крикнул. Нос судна вскарабкался на гору, рухнул в пропасть, приняв на себя пенный гребень встречной волны, и она прокатилась по палубе метровым потоком, смывая все на своем пути. Грохнул выстрел. Николай, скатившись со скобтрапа, вбежал в рулевую.