Все, что дозволено небесами - Татьяна Олеговна Воронцова

месте.

Воспоминания о том, как она стояла на берегу Святого озера, запрокинув голову, любуясь этой небесной вакханалией и изредка поглядывая на четкий, заостренный профиль стоящего рядом Германа, заставили ее улыбнуться.

Я же говорил, ты видела еще не все здешние чудеса.

Несколько раз они выбирались втроем на лыжную прогулку: Нора, Герман и Леонид. Было нереально здорово скользить по сверкающей лыжне, вдыхая свежий студеный воздух, и вдруг резко замереть под громадной сосной, наслаждаясь волшебным ощущением безвременья, междумирья… Марго такие вылазки не нравились, свободное от домашних дел время она предпочитала проводить в кресле с книгой.

Книги ей привозила с фермы Нора – иногда из библиотеки, расположенной в Первом корпусе, но чаще из личной библиотеки Аркадия и Леры. Лера не возражала. То, что такая странная и дикая девушка как Марго, справившись с наркотической зависимостью, нашла себе семью, пусть тоже не совсем обычную, казалось ей чудом, достойным всяческого поощрения.

«Знаешь, у меня ведь нет нормального образования, – смущенно призналась Марго, передавая Норе первый список книг, которые хотела прочесть. – Сначала не было желания, потом не было возможности… Может, хоть сейчас удастся немного поумнеть».

«Образованный человек может быть круглым дураком, ты уж мне поверь, – с чувством сказала Нора. – И прямо перед собой ты видишь живой пример».

Мысли ее вернулись к утреннему гостю. Самый параноидальный сценарий заключался в том, что некие охотники за сокровищами наняли его для того, чтобы расспросить Германа, не вызывая подозрений. Антон Максимович Литвак – географ, историк, этнограф. Краткая биография есть в интернете. При желании можно скачать книги и статьи. Его интерес к подземному комплексу, о котором на сегодняшний день мало что неизвестно, вполне оправдан.

Он говорил с Варданяном. Что мог разболтать Самвел, трус и паникер? Он проработал довольно долго в составе группы археологов, занимающейся раскопками на территории Соловецкого архипелага, был знаком и с сотрудниками местного Научного архива, и с реставраторами, и с экскурсоводами, и с хозяйственниками, и бог знает с кем еще.

И он имел зуб на Германа. Точнее, мог иметь. У него была на то веская причина.

Собрать все сплетни, гуляющие по поселку, и слить тому, кто проявил интерес – почему нет? Нора не удивилась бы, узнав, что он так и сделал. Образ жизни Германа, его привычки и повадки всегда служили пищей для сплетен, а после того, как Александр стал привлекать его к расследованию особо мутных, даже загадочных, дел, его репутация погибла безвозвратно. Теперь при всем желании ему не удалось бы сойти за добропорядочного обывателя. На нем горела печать ведьмака. Нора собственными глазами видела, как женщины в поселке торопливо переходили на другую сторону улицы, стоило Герману появиться на горизонте. Переходили и отворачивались, стараясь не привлекать его внимания.

А ведь он не причинил вреда никому из местных жителей. Наоборот. Когда у Настасьи Ракитиной долго не выздоравливала двенадцатилетняя дочь, Герман, которого рискнул пригласить ее муж, поговорил с девочкой наедине, медленно обошел дом, затем вернулся в комнату, где лежала больная, и попросил мужчин семьи помочь ему немного отодвинуть от стены большой платяной шкаф. К задней стенке шкафа был приклеен скотчем маленький полотняный мешочек, зашитый со всех сторон. Настасья хотела заглянуть в него, но Герман не позволил. Он унес мешочек с собой, и с этого дня девочка пошла на поправку.

«У них гостила родственница, – нехотя пояснил Герман в ответ на расспросы Норы. – И чем-то они ее обидели. Так и не поняли чем. Но она уехала с поджатыми губами, даже не попрощавшись. Несколько лет назад у родственницы этой при странных обстоятельствах скончался муж. Крепкий, здоровый парень. Сходил налево, от жены этот факт утаить не сумел и буквально через неделю отдал богу душу».

«То есть… ты хочешь сказать…»

Герман развел руками.

«А как ты догадался, где искать… ну, эту вещь?»

«Ты же знаешь, я чувствую энергетику места, назовем это так. Чувствую и могу производить изменения в этой сфере. Я всегда ее чувствовал, и в детстве, и в юности, но не умел пользоваться своим даром. Можно сказать, только здесь и научился».

Впервые он говорил так откровенно о своих необычных способностях.

Нечеловеческих.

«В виде чего к тебе пришло ощущение темной энергии от мешочка за шкафом? Может, название не совсем удачное, но я не могу придумать другого. На что это было похоже?»

«Трудно сказать, – не сразу ответил Герман, хмуря ровные темные брови. – Но точно не в виде черного облака или дымных щупалец каких-нибудь. Просто появилась уверенность, что надо пройти именно в тот угол комнаты и внимательно все осмотреть. Тут главное – настройка на место или человека. Когда удается чисто, без помех, войти в это живое поле, все остальное уже не проблема. Львиная доля времени обычно уходит на настройку».

«Что же мешает?»

«Чаще всего эмоции присутствующих. Страх, злость, тревога, скепсис… не обязательно связанные со мной. Они создают чудовищные помехи. Иногда хочется рявкнуть: да заткнитесь же вы наконец! Но они, разумеется, не могут. Эмоции накрывают их с головой».

Можно было вспомнить и другие случаи. Жители архипелага сторонились Германа, но, оказываясь в затруднительном положении, преодолевали свою неприязнь и обращались к нему. Хотя неприязнь – не совсем правильное слово. Сила, которой он обладал, внушала им первобытный иррациональный ужас. Ужас перед шаманом чужого племени.

На острове Большая Муксалма, соединенном с Большим Соловецким каменной дамбой, неподалеку от заброшенного Сергиевского скита, жил в маленькой избушке старый нойда [1]. Жил в полном одиночестве, общаясь только с рыбаками, которые привозили ему рыбу из собственного улова, а также хлеб и крупу из поселкового магазина. Прослышав о нем, Герман набрал целый рюкзак чая, сухофруктов, пирожков с мясом и капустой, испеченных Норой по рецепту Зинаиды, поварихи с фермы, и со всей этой благодатью заявился к старику.

Нойда не прогнал его, как прогонял последние годы всех незнакомцев, пригласил в дом и, с благодарностью приняв подношение, проговорил с ним до глубокой ночи.

«Он сказал, что на мне печать, – позже вспоминал Герман, лежа рядом с Норой. – И что бог, который прикоснулся ко мне, это бог мужчин. Суровый бог. Он подвергает испытаниям всех своих избранников».

«Что это значит?» – похолодев, спросила Нора.

«Ну, все эти вещи, которые мне приходилось делать здесь и на Анзере… – Герман тихонько хмыкнул. – Не сказать, что это тот образ жизни, к которому я привык».

Действительно. Тихое счастье зимних месяцев почти стерло из ее памяти кошмары середины лета и начала осени, когда Герман, то в