Слишком большие крылья (Скандальная история любви Джона и Йоко) - Ника Черникова

Он был сумасшедшим. Совершенно невменяемым и совершенно гениальным. Марк удивлялся, что этого не замечает никто, и — болезненно обожал его, заслушивая до дыр битловские пластинки, на которых во всем слышал только один голос и одну гитару — его, Джона Леннона, кумира, идола, икону, единственного человека во всем мире, который был достоин того, чтобы к нему прислушаться. У него на все было свое неповторимое мнение, которое он не боялся высказать публично, и особенный взгляд на жизнь. Он относился к жизни, как к игре, правила которой ему неизвестны, поэтому шел напролом и всячески нарушал их, насмешливо поблескивая стеклами очков. Он говорил: "«Битлз» популярнее, чем Иисус Христос!", и общественность ахала и падала в обморок. Он возвратил Королеве орден Члена Британской Империи, которыми все участники квартета были награждены «за заслуги перед родиной», снабдив сопроводительной запиской: «"Возвращаю Ваш орден в знак протеста против войны во Вьетнаме и Биафре, а также в честь того, что моя песня "Ломка" провалилась в хит-параде"». И хохотал в лицо осуждающим его. Он создал и собственноручно развалил величайшую легенду рок-н-ролла, в которую перестал верить, не усомнившись в своей правоте.

И он был свободным, свободным, свободным — таким, каким Марку никогда не суждено было стать.

Сумасшедшая

— Вы?!.. Почему? — Джон захлебнулся собственными вопросами, сбившимся дыханием, необъяснимым чувством внезапной опустошенности. Долгожданная, но, в то же время, такая неожиданная разгадка горчила на языке, затрудняла речь. Он был словно разочарован тем, что его лишили интересной игры, маленький мальчик, которому дали поиграть сказочной вещицей, и вдруг отняли ее, когда он только-только увлекся вполне, настолько, чтобы посвятить ей, возможно, целую жизнь. Но Йоко не выглядела растерянной, она как будто знала, какой будет его реакция.

— Мне кажется, мы достаточно пожили порознь. — Сказала она, не отводя пристального взгляда от лица Джона. — Жизнь длинна, но нам многое нужно успеть.

Потрясенный таким откровенным напором, Джон в первую секунду опешил, но потом расхохотался.

— А, так это специфический японский юмор!.. Шутка! Но зачем столько времени?.. Извините, я не сразу понял, думал, что Вы… — бросив взгляд на ее лицо, он вдруг осекся. И шепотом, словно опасаясь спугнуть редкое животное, спросил:

— Вы сумасшедшая?

— Да. Как и ты.

Крайняя степень безумия

Не дожидаясь очередного всплеска негодования, японка вдруг взяла его за руку, и Джон готов был поклясться, что между их ладоней проскочила голубая искра. От курившихся по всей галерее восточных благовоний или духоты, а может быть, от мускусного запаха, исходящего от Йоко, у него закружилась голова. «Ведьма» — второй раз за вечер промелькнуло у Джона.

— Пойдем, я покажу тебе.

Сопротивляться он больше не мог. Когда-то он читал, что крайняя степень безумия иногда неотличима от нормального состояния психики, поэтому так сложно бывает определить, какой человек перед тобой — вменяемый или абсолютный псих. Эта дикая японка, гипнотизирующая его своими глазами и шокирующая эксцентричными выходками, была как раз из таких людей. Но что она делает? Почему пишет ему странные письма? Чего хочет добиться? Вопросы свистели в растерянном сознании Джона, как пули, не достигающие цели, пока они шли по темному коридору и, наконец, оказались в маленьком зале с проектором и небольшим экраном.

— Садись. — Она отпустила руку и Джона словно бросило в одно из мягких кресел.

Йоко погасила свет, включила проектор и опустилась на соседнее с ним сидение.

Кусочек мира

Начавшийся фильм оказался записью одной из самых известных пацифистских акций Йоко против войны во Вьетнаме. На экране она стояла в длинном белом платье на невысоком постаменте, держа в руках большие ножницы. К ней подходили люди и отрезали от платья по небольшому куску ткани, постепенно открывая гибкое тело художницы. Оператор сосредоточился на крупном плане, но, даже растянутые во весь экран, последовательно появляющиеся из под складок ткани ступни, щиколотки, икры, колени все равно казались крошечными. Завороженный зрелищем, Джон вдруг подумал, что не видел в своей жизни ничего красивее и изящнее, чем эти маленькие женские ноги.

Скосив глаза на Йоко, Джон неожиданно встретился с ней взглядом. Сама она не смотрела фильм, она, не отрываясь, глядела на его лицо, но, взяв Джона за подбородок, повернула его голову к экрану. Она хотела, чтобы он смотрел, чтобы не пропустил ни одной детали, не ее тела, а ее мысли, ее идеи, которую она вкладывала в скандальную акцию. Зрители, отрезав кусок ткани, помещали их в лежащие рядом конверты — Джона словно ударило током, те самые, голубые, самодельные, он знал их по запаху, на ощупь, по хрусту бумаги — и посылали своим друзьям. Как символ мира, как кусочек чистоты. Как тихое, но твердое заявление против войны.

— Ты понимаешь?…

Крик в тишине

Джон сидел, как будто прикованный к креслу, во все глаза глядя на мерцающий в темноте экран. Не потому, что экранная Йоко с каждым очередным подходившим к ней зрителем теряла все больше своего наряда и скоро осталась обнаженной; без тени смущения, с прямой спиной стояла она на своем постаменте ослепительно нагая. Женское тело как таковое Джон, известный своими многочисленными связями, воспринимал как, безусловно, красивую, приятную, но изрядно наскучившую игрушку. Правда, в числе его любовниц никогда не было японок, и цепким взглядом мужчины-завоевателя он отметил соблазнительные черты восточной красоты.

Но что действительно поразило его, потрясло до глубины души, так это смелость этой миниатюрной женщины с раскосыми глазами, маленького творца, своим искусством бросившей вызов общественности, громко и членораздельно заявившей о своем мнении. Йоко не побоялась быть честной, в отличие от многих других публичных людей, предпочетших закрыть глаза на происходящее в мире, среди которых — Джон был вынужден это признать — находился и он сам. Это было как одинокий пронзительный крик в абсолютной тишине, адресованный всем людям Земли с надеждой на то, что его услышат.

Левушка без лица

Некоторое время они сидели молча: Джон, уставившись невидящим взглядом в пустоту прямо перед собой, Йоко по-прежнему не отводя глаз от его лица, словно пытаясь прочитать на нем переполнявшие его чувства. Он не мог поверить, что это случилось. Он наконец-то нашел того, кого, казалось, ждал целую жизнь. Маленькая японская женщина, еще пару часов назад бывшая совершенно чужой, неожиданно оказалась тем самым человеком, которого он, сам того не осознавая, искал столько лет.

Джон вспомнил, как в юности, только-только потеряв мать, нестерпимо тоскуя по ней, он в задумчивости часами рисовал одну и ту же картинку: черноволосую девушку без лица, стоящую на пристани и вглядывающуюся в пустую линию горизонта, будто в ожидании корабля. Он почему-то больше всего любил именно эти свои рисунки, которые, несмотря на это, сразу сжигал. Сохранился лишь самый последний, на котором лицо таинственной незнакомки приобрело чуть более определенные черты, а на горизонте появилась маленькая точка — как надежда на тот самый корабль, то самое долгожданное будущее.

Глядя на Йоко влажными от волнения глазами, он тихо произнес:

— Я узнал тебя.

И она ласково ответила:

— Я знаю.

На ее посветлевшем лице играли причудливые тени, похожие на морские волны.

Старое кафе

Маленькое уютное кафе-мороженое на пересечении Тридцать четвертой улицы и Седьмой авеню, несмотря на вечерний час, пустовало. Негромко передавало покашливающее радио, да худощавая официантка, гремя тарелками, убирала со стола. Оформленное в модном ретро-ключе — потускневшие обои на стенах, старые афиши и сломанный граммофон в углу, — кафе имело какую-то особенную атмосферу. Йоко никогда раньше не бывала здесь, но неожиданно почувствовала себя как дома, и, усевшись на потертый диванчик у окна, поняла почему. Старомодная обстановка, показавшаяся на первый взгляд изысками нью-йоркских дизайнеров, на деле оказалась подлинной. Судя по всему, это кафе уже не одно десятилетие принимало посетителей, и, проведя ладонью по шершавой поверхности столика, много повидавшего на своем веку, Йоко словно оказалась во временах своей молодости.

Дети, в восторге от необычного места, внимательно осмотрели все достопримечательности и, наконец успокоившись, стали сосредоточенно изучать меню. Все еще погруженная в собственные мысли, Йоко задумчиво курила, глядя на оживленную, расцвеченную огнями улицу, где нескончаемый людской поток торопился по своим делам, даже не подозревая, что за стеклом, на расстоянии вытянутой руки неторопливо протекает совсем другое время.