Слишком большие крылья (Скандальная история любви Джона и Йоко) - Ника Черникова

На фото они стояли рядом, близко-близко, обнявшись, на белоснежном фоне их спальни с измятой постелью на заднем плане, скромные, влюбленные и совершенно голые. Они глядели прямо в глаза тем, кто смотрел на них — и в их взглядах было столько неподдельной нежности друг к другу, что, казалось, они готовы были поделиться ею с каждым.

Джон и Йоко

Вскоре они поженились на Гибралтаре, под звуки испанский гитары и трескучих кастаньет, а потом Джон Леннон и Йоко Оно, музыкант и авангардистка, мужчина и женщина, исчезли. Но остались Джон и Йоко, величайшие влюбленные своего времени, два девственника, белым цветом свадебных нарядов подтверждающие непорочность своей любви. Они уже не были двумя разными людьми, чем больше проходило времени, тем глубже, сильнее, прочнее прорастали они в мысли друг друга, наполняясь один другим, дыша один другим, они были словно сказочное существо с двумя головами и одним на двоих сердцем, мифическими андрогинами, нашедшими, наконец, свои потерянные половинки. Их сердце билось так громко, в двойную силу, что эхо отдавалось везде, повсюду, во всем, что так или иначе касалось этих двоих.

— Я всюду последую за тобой. — Говорил Джон, наблюдая, как поутру босая Йоко танцует в косом солнечном луче под неслышную музыку, запрокинув голову и закрыв глаза, вся — движение, красота и гармония.

— Я всюду последую за тобой. — Не открывая глаз, эхом вторила она. — Потому что мы уже не-де-ли-мы.

И всегда при этих словах что-то тоненькое, пронзительное, невыносимое кололо Джона, как будто предупреждая, остерегая, пророчествуя…

Дай миру шанс

Их амстердамский медовый месяц, освещенный светом фотовспышек и газетными таблоидами, наделал много шума. Они искренне хотели донести до общественности свою главную идею, идею мира во всем мире, позволив каждому заглянуть в свою спальню и разглядеть за маской мировой знаменитости простого гражданина своей страны, протестующего против бессмысленного смертоубийства. Они предлагали самое простое решение, призывая дать миру шанс, но их снова не услышали. В погоне за бесплатной «клубничкой», неприкрытым и нарочно усугубляемым скандалом, газеты писали о том, что «Ленноны выставляют свою интимную жизнь на всеобщее обозрение», приправляя заметки смачными снимками молодоженов в постельном антураже гостиничного номера. Джон и Йоко открыли самое личное — свою любовь без купюр, без ложной скромности, а мир истекал слюной при возможности в очередной раз перемыть кости «этим эксгибиционистам». «Война закончена! Если ты захочешь» — так звучало новогоднее поздравление Джона и Йоко для тех, кому было наплевать на войну. В пижамных демонстрациях люди хотели видеть только нижнее белье, и хуже всего было не непонимание, а нежелание понять.

— Это страна глухих, — повторяла Йоко, когда они гуляли по улицам Лондона, а из-за витрин на них смотрели пустоглазые манекены, точь-в-точь похожие на встречных прохожих.

Надкушенное яблоко

Побег в Нью-Йорк оказался для них одной из первых общих удач, первых по-настоящему судьбоносных решений, которое они приняли, почти не сговариваясь. С облегчением выдохнув английский туман, они вгрызлись в зеленое яблоко Америки, еще не зная, что значит этот новый вкус, но принимая его с наслаждением. Казалось, они нашли то место, где могут быть вполне счастливы. Огромный незнакомый город с неразгаданными тайнами, неизученными местами не шел ни в какое сравнение с тесным Лондоном, где на каждом шагу они рисковали наткнуться на папарацци, где приходилось прятаться и убегать.

«Приезжай в Нью-Йорк, Макка, тебе понравится!»-писал Джон Маккартни. — «Черт побери, мне следовало бы родиться не в Ливерпуле, а где-нибудь в Гринвич-Виллидж. Мы катаемся на велосипедах по Бэнк-стрит, как добропорядочные граждане, и не приходится даже надевать темные очки!..».

Но зерна были брошены раньше, еще на другой земле, а прорасти должны были на этой. И скоро начался сезон дождей.

Йоко, мучимая необъяснимой тревогой, все больше хмурилась и молчала, глядя на сбегавшие по стеклу крупные капли, но окрыленный Джон и не подозревал, что так опрометчиво надкушенное яблоко приведет его к первому изгнанию из едва обретенного рая.

Враг государства

Наверное, Америка так и не простила Джону его заявления об Иисусе Христе, а, может быть, их с Йоко антивоенные акции или борьба за права индейцев, в которую он вступил, едва приехав в США, так подорвали его репутацию, но американское правительство расценивало Леннона как личного, очень опасного врага, которого следовало незамедлительно стереть с лица земли. Или, по меньшей мере, удалить со своей территории.

— Йоко, они следят за мной! — Джон был в ужасе, когда его подозрения подтвердились. Измученный бесконечными угрозами и постоянным контролем, он задыхался и постепенно впадал в депрессию, из которой даже Йоко с ее любовью не могла его вывести. Он словно опять разочаровался во всем мире, как тот маленький мальчик много лет назад, которого не хотели выслушать, понять, принять таким, какой он есть, заставляя снова и снова выбирать. Джон не хотел прогибаться, чувствуя поддержку американской общественности, которой этот дерзкий англичанин своим примером показал, к какой жизни можно стремиться — свободной, независимой, новой.

Но поддержка никак не помогала Джону в получении визы на проживание в США. Ее получила Йоко, и это стало последней каплей для него. Они оба разгадали страшные планы американских властей, но только Джон осмелился, наконец, произнести эти слова вслух.

Нет сил

— Они хотят, чтобы мы расстались!..

Впервые за долгое время Джон напился до полубессознательного состояния, круша мебель и несвязно выкрикивая ругательства и угрозы. Животный страх потерять Йоко, поддавшись провокации правительства, доводил его до такого отчаяния, что он, как ребенок, не понимающий своей вины, сложившись пополам на полу в их недавно купленном новом доме возле Центрального парка, рыдал несколько часов без остановки среди пустых бутылок из-под виски. И только почувствовав спиной ледяной взгляд, молчаливо сверлящий его насквозь, Джон понял, что она вернулась домой.

Теперь, обратив к стоящей в дверях комнаты Йоко мокрые глаза, он шептал эти бессильные слова, ожидая, что она утешит, объяснит, убедит в счастливом конце. Но Йоко вдруг отшатнулась с таким выражением лица, что он не поверил своим глазам.

Она заговорила; никогда после Джон не слышал в голосе любимой женщины столько презрения, фатального разочарования, боли и обиды.

— Если у тебя нет сил справиться с этим недоразумением, то с чего ты взял, что их достаточно, чтобы удержать меня?

Она смотрела прямо и равнодушно, моментально и бесповоротно все решив. Она хотела мужчину, воина, победителя, а он стоял с заплаканными глазами, и, потеряв веру, беспомощно тянул к ней руки.

— Нет. — Она покачала головой. — Нет.

Доктор Уинстон О’Буги

Стремительное, как вихрь, расставание с Йоко надломило Джона. Он уехал в Калифорнию, оставив ей их новый дом, не подписывая никаких бумаг, просто уехал, чувствуя, что нуждается в полном уединении, чтобы принять, наконец-то, самые важные решения в своей жизни и до конца проститься со всем прошлым.

Он отчаянно пил и скандалил под придуманным псевдонимом Доктор Уинстон О'Буги, но между тем писал музыку, которая немедленно занимала высшие строки хит-парадов и приносила ему не одну сотню тысяч долларов. Но все было не то. Доктор Уинстон, дарящий миру исцеляющую душу музыку и надежду, не мог вылечить свое сердце, которое невыносимо тянуло его к Йоко.

Элтон Джон, с которым Джон работал в это время, тонко чувствовал внутреннее беспокойство своего нового друга.

— Она лучшая из женщин, Джон. — С убеждением говорил он. — И она не будет ждать долго.

Джон тосковал так сильно, что ежедневно писал Йоко нежные письма, в память о том времени, когда сам получал от нее таинственные послания, но ни разу так и не решился отправить их. Часы выливались в дни, дни — в месяцы, и чем больше проходило времени, тем чаще Джон задавался одним и тем же вопросом: «Где я?». Но не мог найти ответа.

Ответ

Когда Марку исполнилось двадцать два, произошло то, чего он боялся больше всего. Мир оскалился. И сошел с ума. Улицы червяками изгибались под ногами, стены домов сдвигались, будто желая раздавить его, стереть в пыль, в муку, в ничто. Этот страх, который преследовал его, липким холодным потом стекая по спине, не давал спать, есть, думать. Каждый второй прохожий хохотал ему в лицо ощеренной окровавленной пастью и тянулся когтистой лапой. И некуда было деться, негде спастись.