Мои останкинские сны и субъективные мысли - Эльхан Мирзоев

Но всё-таки воздух — это не самое главное. Главное — свет. Настоящий свет. Живой и тёплый. Солнца. Которого здесь нет. От полутьмы, от мерцания электрических ламп и мониторов оборудования люди-коллеги портят зрение — резь, мутность, внутриглазное давление, дряхлость мышц. С каждым годом… нет, нет ежеминутно оно становится хуже и хуже. Они смотрят и видят уже по-другому. Они смотрят на окружающий мир и видят его уже по-другому. Не таким, какой он есть… Калеки…

Человек здесь меняется. Со временем. И каждое утро. Лишь только переступит-проскользнёт подъезд-воронку — становится другим. Уже не совсем человеком что ли…

В этом его добровольном рабстве есть что-то от зомби, робота. Какая-то сила словно управляет им. Она забирает душу, поглощает человеческие мечты. Силы. Соки. И люди через несколько лет иссыхают внутренней энергией. Любой.

Дух Стакана. Ему нужно, чтобы человек сломался, согласился, потерял волю. Как в концлагере. Но тут человек может уйти. Но не уходит. Как зомби. Или как монстр. Иначе как можно жить по собственному желанию в таких катакомбах. А сколько людей сюда сами стремятся. Умоляют, чтобы их сюда взяли.

Даже хорошие люди. Честные. Нормальные люди. Попав в Останкино, они превращаются потом либо в страдающих узников, либо в ужасных монстров. И редко кто может сохранить свою душу чистой, она покрывается копотью цинизма и бесчестия.

Раньше я думал, всё дело всего лишь в архитектуре. В тягостном, выхолащивающем мысль, убивающем жизнь и чувства окружающем пространстве. Ну, в так спроектированном рабочем месте.

Да, в архитектуре. Оно же так задумывалось — чтобы люди приходили сюда как на фабрику пропаганды, завод идеологии. Ещё в советское время. Наше прошлое.

Так задумывалось, чтобы люди здесь меньше думали. Архитектурная кульминация духа застоя. Закат системы. Философия самовосхваления советского строя в камне. Нет, в железобетоне. Телевидение — это конвейер. Телевидение — это план. Здесь не место для неконтролируемых эмоций. Эмоций без разнарядки…

Но как же так? Но как же в 90-е? Говорят, в 90-е здесь можно было оставаться человеком. И Останкино было светлее — тут легче было работать, легче было дышать.

Я же был здесь в 90-е — Оно было другим.

Можёт всё дело в останкинском проклятии? Я об этом тоже думал…

Якобы, в раннее средневековье здесь в Останкино находился языческий храм, где совершались жертвоприношения — в том числе, человеческие. Потом тут образовалось кладбище для самоубийц и неопознанных тел — предположительно, на месте АСК-3, Останкинской башни и нескольких близлежащих жилых многоэтажек. А в 19 веке в располагавшихся на месте нынешних двух соседних улиц, Аргуновской и Цандера, прудах — их ещё называли «актёркины пруды» — якобы, постоянно топились крепостные актрисы Шереметевского театра.

Эти легенды почему-то очень нравятся многим работающим в Останкино — ну, как сатанисты считают очаровательной идею отметить свадьбу на городском кладбище, проведя брачную ночь на одной из могильных плит. Может, в этих погостных историях коллеги находят себе оправдание? Легко ведь сослаться на них, на их магическое влияние, а потом с успокоенной совестью самим устраивать некрополь и морг в эфире. И до сих пор не понимаю, почему почти все коллеги, упоминая такое историческое прошлое этой местности, щурятся от блаженства…

Да, кстати, ещё многие в Останкино любят рассказывать про мрачную старуху, горбунью-вещунью с клюкой — якобы, её многие видели: кто у останкинской башни, кто у входа в АСК-1, пару человек в самом телецентре. Иногда эта женщина с кем-то даже разговаривает — может подойти и предсказать надвигающуюся катастрофу, трагедию. Впервые мне про неё рассказывали операторы НТВ утром 1 января 2004 года — они еле-еле держались на ногах, но порывались её отыскать в одном из длинных коридоров недалеко от 2-го подъезда — мол, там старуха точно должна была быть в тот день. Планы в отношении неё у ребят были негуманные, и мне пришлось «спасать» пожилую женщину.

Это всё смешно. Смешно и несерьёзно. Наверное, эта горбунья-вещунья с клюкой символ апокалипсических ожиданий-настроений, которыми живёт Останкино — как и почти вся Россия — жаждёт Останкино, верит.

Да и название «Останкино» — это не от слова «останки», то есть человеческий прах, а редуцированное от «Осташково». До XVII века так называлось это место…

Потом я понял. Это здание — живое.

Всё, что соприкасается с человеком, любая материя, словно обладает жизнью, начинает существовать. Иногда, кажется, что имеет душу. Испытывает боль. Может чувствовать. Любовь, ожесточение, ненависть.

Особенно созданное человеком. Особенно здания. Они впитывают тепло людей, мысли, страхи, нашу энергию. Добрую. Или злую. И оживают. У них своя аура — мрачная либо жизнерадостная и светлая. Благодушная, трогательная, злобная, зловещая. Разная.

Да, у каждого здания появляется свой характер. Даже у дряхлой хрущёвки, в которой я живу, особый старческий норов.

И Останкино ведёт себя как живое существо. Сейчас — жестокое, нечистое в помыслах. Огромное грозное чудище.

Это можно почувствовать. Это даже можно понять. Надо лишь приложить усилия, захотеть. Не испугаться.

Самая благоприятная возможность сконцентрироваться на этой цели — глубокой ночью, когда в Останкино остаётся очень мало людей. Когда никто не будет мешать…

В опустевших коридорах, комнатках, кабинетах, студиях раздаются зловещие непонятные звуки. Разные, многочисленные. Тихие. Но самое пугающее — это гулкий скрип. Обычно с ощутимым вздрагиванием. Будто кто-то скрежещет — видимо, с затаённой яростью. Кто-то сильный, исполинский.

Внизу в пустынных длинных тоннелях звук шагов разный — либо он звонко отскакивает от массивных толстых железобетонных стен, либо отдается глухим стуком, а бывает (очень часто!) отвечает полной тишиной — словно здание потешается, играется над тобой, словно, Оно разумно. Надо остановиться и вслушаться. Вот оно! Нет, это не ветерок. Это равномерное холодное дуновение — дыхание. Равномерное! С длинными интервалами, но равномерное!

Нередко в этих железобетонных обшарпанных изнутри внутренностях чудища хорошо слышен далёкий глухой, но явный рокот. Неуловимое ощущение, что Оно так ворчит, рычит. Одновременная с этим пульсирующая дрожь этих толстых стен — и подозрение в одушевлённости Останкино превращается в убеждённость…

Я об этом не сразу догадался…

Сижу однажды у Останкинского пруда — вышел прогуляться, развеять тягость от долгого пребывания в Стакане.

Апрель. Воздух прохладный, но уже с дурманящим весенним привкусом. Запахом почвы, нагой, сбросившей холодное покрывало. Запахом новой и просыпающейся травы. У воды дурачились голуби. Шумно игрались воробьи. А утки, постоянные обитатели пруда, сбивались в пары и бесцельно летали с одного берега на другой. Но, возможно, они так потешались своему отражению на гладкой зеркальной поверхности водоёма…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});