Переводы из Рахели - Рахель Блувштейн

Всем своим детям Блувштейны дали гимназическое, а затем и высшее образование – в европейских университетах, поскольку прием в российские вузы был тогда для евреев сильно ограничен. Рахель и ее любимая сестра Шошана решили учиться в Италии, где незадолго до того окончил университет их старший брат Яков. Впрочем, путешествовать в Рим они намеревались со вкусом. Отчего бы по дороге не посмотреть мир? Особо не торопясь, Рахель и Шошана переезжали из Полтавы в Киев, в Кременчуг, в Одессу – от сестры к сестре, от родственников к родственникам.

Возможно, и визит в Эрец-Исраэль затевался девушками всего лишь как еще одна промежуточная остановка. Но получилось иначе. 1909 год пришелся на разгар второй волны репатриации – волны идеологической, сионистской. Это были те самые восторженные уроженцы начала 90-х. Страну до краев наполнял энтузиазм двадцатилетних идеалистов-мечтателей. Они твердо намеревались не просто выстроить маленькое государство на крохотном клочке земли – где заболоченной, где пустынной, но повсюду бесплодной. Они строили Новый мир, ни больше ни меньше – мир свободного созидательного труда и всеобщего счастья. В их кудлатых головах кипели идеи Маркса, Толстого и Гордона, они были молоды, бесстрашны и удивительно красивы. Ну как тут было не влюбиться – если уж не в саму идею, то, по крайней мере, в одного из ее носителей?

Италия, университет, обучение искусствам и философии оказались забыты: сначала думалось – на время, но оказалось – навсегда. Рахель стала одной из тех, кто основывал первые социалистические сельскохозяйственные коммуны на озере Кинерет. Ее близкими друзьями были люди, составившие впоследствии цвет элиты будущего Израиля: Берл Каценельсон, Залман Шазар, Моше Бейлинсон, Ицхак Бен-Цви...

В 1913 году Рахель решает стать агрономом и уезжает учиться во Францию, в Тулузу. Война застает ее врасплох: обладательница российского паспорта, она не может вернуться в Эрец-Исраэль, на территорию враждебной Турции. Закончив обучение, в 1915 году Рахель отправляется к родственникам в Россию – как тогда казалось, совсем ненадолго – до окончания войны и открытия границ. Но времена уже наставали другие: век-людоед уверенно вступал в свои права.

Годы войны, революции, разрухи, “немыслимого быта” Рахель проводит на юге России, на Кавказе, в Баку, в Одессе. В Бердянске она работает в приюте для сирот – беженцев из прифронтовой полосы. Лишь в 1919 году при первой же возможности Рахель отплывает в направлении своего любимого Кинерета на знаменитом пароходе “Руслан”. Ей уже двадцать девять, прежние мечты о глобальном торжестве справедливости сильно поблекли на фоне ужасов нового времени: картин безжалостной гражданской резни, голода, эпидемий, умирающих детей, умирающей жизни. Но изначальные красивые лозунги звучат в этом кровавом месиве по-прежнему звонко, и лишь самые прозорливые усматривают непосредственную связь происходящего с розовым флером гуманистических теорий.

Рахель плывет в Эрец-Исраэль. Там, на берегах Кинерета, ее ждет осуществленная мечта. Пусть пока эта мечта не выходит за пределы ничтожного клочка земли, пусть пока она питается энтузиазмом горстки единомышленников. Но именно эта горстка станет лабораторией Нового человека, основой Нового мира! Именно из этой малой искры возгорится пламя – ровное, полезное, управляемое, дарующее тепло и счастье, не похожее на жуткий пожар, пожирающий издыхающую Европу.

Сестра Шошана встречает вернувшуюся счастливицу на берегу, осведомляется о природе кашля, который досаждает Рахели вот уже несколько месяцев. Та отмахивается: “Ерунда, продуло где-то, вот и кхекаю...” Мыслями она уже у Кинерета. Прежние друзья и в самом деле встречают ее приветливо. Работа немного тяжела, но это с непривычки… скоро все войдет в норму – и работа, и счастье.

Но в норму счастье не входит. Приглашенный кибуцниками доктор осматривает Рахель и ставит диагноз: открытая форма туберкулеза. Диагноз становится приговором. Одна из непосредственных участниц тех событий, Двора Даян, мать будущего генерала и министра Моше Даяна, оставила истории дословную формулировку, в которой этот приговор был объявлен Рахели: “Ты больна, а мы здоровы; тебе здесь не место”.

Ее просто выбрасывают за ворота. За ворота кибуца, за ворота Новой жизни, за ворота лаборатории, где куются “счастия ключи” и Новые человеки. Что ж, как писал Уэллс, мир не благотворительное заведение. А Новый мир – и подавно. Проявив некоторую непоследовательность, Новые человеки не ликвидировали неполноценную работницу, а всего лишь оставили подыхать в одиночестве. Бернард Шоу наверняка осудил бы их за малодушие. Куда гуманнее было бы воспользоваться газом.

Как и ее духовные братья и сестры – Осип, Анна, Марина и Борис, – Рахель превратилась в аутсайдера. Да и может ли не стать аутсайдером на полянах людоедского века тот, кто “не волк по крови своей”? Как заметил один из наиболее выдающихся гуманистов, “боль заставляет кудахтать кур и поэтов” (Ф. Ницше). Оставшееся ей время – одиннадцать лет – Рахель скиталась по любимой Стране, бездомная, одинокая, брошенная и друзьями, и родственниками. Переезжала из города в город, из лечебницы в лечебницу. Бедствовала, выживала. И писала великие стихи на иврите – неродном, выученном языке. Свой первый тоненький сборничек “Сафиах” она опубликовала в 1927 году, второй – в 30-ом. Третий вышел в 32-ом, когда Рахель уже лежала в могиле на берегу Кинерета. Ее мертвое тело Новые человеки приняли с охоткой: вреда от мертвых никакого, зато они очень полезны для строительства мифов, без которых не мыслит себя ни один истинный гуманист.

Говоря словами А. А. Галича, Рахель “не мылила петли в Елабуге”, как Цветаева, “и с ума не сходила в Сучане”, как Мандельштам. Ее не травили, как Ахматову и Пастернака, не расстреливали мужа, не сажали сына. Но их ровесница Рахель, как и они, вышла в мир, полный надежд и обещаний. Как и их, судьба щедро одарила ее мечтами, образованием, поэтическим гением. Как и они, Рахель была раздавлена веком-волкодавом, выброшена за обочину, где только и позволено было дышать таким аутсайдерам. Дышать до поры до времени – пока волкодав не переведет на них свои налитые кровью буркала.

Рядом бок о бок суетились Новые люди. Проводили индустриализацию, германизацию и коллективизацию. Строили газовые камеры и концлагеря. Вступали в Гистадрут и КПСС. Писали фашистские пьесы, объявленные позднее антифашистскими. А еще – по рецепту Уэллса, Шоу и Гитлера – Новые люди убивали тех, кто мешает, причем, чем больше они убивали, тем больше возникало помех, а значит – и больше убийств.

Остаться человеком в аду людоедского века можно было, лишь отказавшись стать Новым человеком – в полную противоположность сладким юношеским мечтам. Только вдуматься в эту сатанинскую шутку судьбы! Не уверен, что Рахель, Марина, Осип, Анна и Борис сделали свой выбор на сто процентов сознательно и добровольно. За человека часто выбирают жизненные обстоятельства. Но жизненные обстоятельства – такая же часть, такое же свойство человеческого существа, как талант, ум и честность.

На твой безумный мир один ответ: отказ! – писала Марина. Рахель, умирающая от чахотки, выброшенная за ворота подобно прокаженному, держит ту же высокую ноту:

 Мы сегодня, как прежде, в осадном дыму –

тот же голод и та же мечта,

но известий спасительных я не приму

из больного, поганого рта.

 Только чистый избавит, и честный спасёт,

сохранит, сбережет от огня...

А иначе – пусть гибель меня унесёт

на заре благовестного дня!

 Горстка аутсайдеров, своим гордым самоубийственным отказом они спасли человеческое в нечеловеческих условиях Нового мира. Больные и слабые, поправ смерть честностью и чистотой, они пережили гитлеров и сталиных, уэллсов и энгельсов… Они и сейчас здесь, с нами – в том числе и на этих страницах.

Опубликовано 03.11.2010.