Мы, народ... - Андрей Столяров

Он взялся было за автомат — разжал пальцы, опять тронул гладкое дерево, сомкнутое с железом, — опять отпустил. Вдруг бешено распрямился, словно его ударило изнутри, и, едва не задев студента локтем, крутанулся на месте.

Неслышимый за визгом манайцев, подкатил к самой луже новенький, наверное, лишь недавно купленный мотоцикл, сверкающий выпуклыми деталями, промытый, протертый, никелированный, правда, уже чувствительно забрызганный грязью, однако явно не из дешевых, с большим, нарисованным золотом, православным крестом на капоте. За рулем находился парень в десантном комбинезоне, из-за плеча его предупредительно высовывался автомат, а все пространство коляски, словно сделанной именно под него, заполнял собою священник, тоже — с громадным надраенным православным крестом на груди.

Он, не торопясь, сведя пышные брови, выпростался наружу, солидно одернул рясу, вдруг приоткрывшую тяжелые тупые носы армейских сапог, перекрестился на небесные купола, осенил широким благословением молча разглядывающих его майора, студента и Кабана (никто из них даже не шелохнулся в ответ), а затем, одной рукой подхватив широкогорлый сосуд со святой водой, а другой сжав метелочку, скрепленную потрепанной изолентой, сказал, ни к кому не обращаясь: “Ну, с Богом!”, и деловито зашагал вниз, к визжащему кругу манайцев. Метелочку он при этом окунал глубоко в сосуд и, мерно потряхивая, разбрасывал перед собой брызги воды.

На траве она поблескивала, словно роса, а вот кустик манайской “пшеницы”, раскинувший колоски, неожиданно потемнел и поник, будто его неделю не поливали.

Тогда майор тоже неторопливо поднялся, вразвалку подошел к мотоциклу, сделавшему тем временем разворот, осмотрел его по-хозяйски, точно собираясь купить, заодно осмотрел и десантника, будто не человек это был, а пластмассовый манекен, и лишь потом спросил начальственным хрипловатым баском:

— Откуда?

— Оттуда, — в тон ему ответил десантник.

— И как там?

— Хреново, — десантник продемонстрировал звероватый оскал. Он все время поворачивал голову вслед за майором. С мотоцикла, впрочем, не слез и ладоней с прорезиненных рукояток руля не убрал. — В поселок заводской заезжали вчера. Ни одного человека в поселке, полный абзац…

Последовала короткая пауза.

Майор выдернул из земли подсыхающую былинку и переломил ее пополам.

— А что бы вам не собрать десяток ребят, — сказал он, покусывая жесткую ость. — Десяток нормальных ребят, крепких таких, неужто уж не найти? Вот приехали бы сюда, ну — на рыбалку, поговорили бы заодно… Объяснили бы внятно, кому эта земля по праву принадлежит… Кстати, рыбы в здешних местах — до хрена…

— Пробовали уже за рыбой, — хмуро сказал десантник.

— И что?

— А то, что с рыбалки этой никто не вернулся. В Больших Будовцах, ну, слышал, наверное, собрался вот так вот пяток бодрых ребят. Манайцы там обнаглели: кумирню какую-то начали воздвигать. Ну, погрузились в джип, штыри с собой прихватили. До Будовиц-то они доехали, это по следам было видать, а дальше — ни машины, ни ребят, ничего… Следственная группа потом работала. Утром примчались, значит — вечером уже бумажки подписывали. Болота вокруг Будовиц знаешь какие?..

— Понятно, ёк-поперёк, — сказал майор.

Что ему тут было понятно, объяснить мог только он сам.

Оба они повернули головы.

Визг манайцев, по мере того как священник к ним приближался, становился все тише. Руки, обращенные к небу, двигались все медленнее и медленнее. Круг в своей ближней точке неожиданно разомкнулся, давая проход, но не распался совсем — края его разошлись, образовав подобие чаши. Священник оказался как раз в ее фокусе. Метелочка замерла в воздухе. Но потом все-таки опустилась в сосуд и резким движением выбросила оттуда веер продолговатых искр.

Студент видел это собственными глазами.

Сверкающие, будто из золота, брызги неторопливо поплыли к манайцам, те как бы чуть подтянулись, выставили перед собой ладони. Не произнесено было ни единого слова. Ни звука не раздалось ни с той, ни с другой стороны. Но золотистые капли вдруг зашипели в воздухе и длинными струйками пара рванулись вверх.

Десантник тут же потащил с плеча автомат, перехватил его и положил дулом на руль.

Все это, однако, без лишней спешки.

Майор, в свою очередь, сделал два шага назад, опустился на корточки и тоже нащупал рукой приклад.

Ничего страшного, впрочем, не произошло.

Священник бросил метелочку внутрь сосуда, повернулся и, даже не ускоряя шагов, возвратился к коляске. Здесь он привычно закрепил сосуд в особую ременную петельку, накрыл его крышкой, которую, чтоб не съезжала, защемил пружинной скобой. Снова перекрестился на невидимые небесные купола.

— Дай вам Бог, православные!..

— И вам того же, — после некоторого молчания, не убирая руки с приклада, отозвался майор.

Когда мотоцикл исчез, свернув за купы кустов, когда треск его растворился в жаре, а ветер унес запах душного выхлопа, Кабан, точно дожидавшийся именно такого момента, поворочался, покряхтел, по-видимому, отыскивая опору, и как-то по частям, напрягаясь, поднялся со своего лежбища.

Был он на удивление невысоким, коротконогим, тулово, словно вылепленное из глины, так и тянулось к земле, громадная голова выдавливала из шеи жирные складки: странно было, как он умудрялся дышать.

— Ладно, пойду… Собираться надо, однако…

Он выдержал огненный взгляд майора, который немедленно вскинул лицо, переступил с ноги на ногу, словно бы проверяя, насколько надежно стоит, и, осмотрев выцветший горизонт, добавил:

— К вечеру машина вернется. Утром, значит, погрузимся…

Больше он ничего не сказал. Пошел — без дороги, продавливая на каждом шагу хрусткий дерн.

Земля его держала с трудом.

Майор снова прищурился.

— Вот а президент все на лыжах съезжает, — не очень понятно прокомментировал он. — Все переговоры ведет на высоком международном уровне… А я вот тут недавно у приятеля был: город Багорач, километров сто от Саратова, ну какой там город, ну — тысяч десять всего людей. Так вот на весь город у них один-единственный православный храм, и то старый, облупился весь, страшно смотреть, зато тут же, ты не поверишь, — четыре мечети. И все — новенькие, из силикатного кирпича… А в деревнях там, поблизости, знаешь как? Вот живут наши, русские, триста лет живут, ничего, и вдруг — бац: слева их поселение, справа — их поселение. Никого не трогают, не пугают, не гонят, только пять раз в день оттуда: “Ал-ла-а-а!.. А-иль-ла-а-а!..” И всё: русские снимаются и уходят на север. Так — уже десять лет. Почему, спрашивается, не наоборот?.. Что за народ мы такой — и умирать страшно, и жить не хотим…

Он дернул щекой.

— История так сложилась, — неуверенно ответил студент. — Земли всегда было много. Всегда можно было куда-нибудь отойти… Географический детерминизм…

Майор как бы обдумал его слова. Откусил сорванную былинку и сплюнул жесткий остец.

— Это ты верно сказал. Отойти есть куда… Нет, хватит, ребята, наотходились… За Волгой земли нет…

Несколько мгновений они сидели в безмолвии. А потом майор тоже встал и, не прощаясь, даже не бросив взгляд, двинулся в сторону леса. Шел он через волнистый луг, начинавшийся сразу же за пригорком, и в, отличие от Кабана, ступал пружинисто и легко, будто вовсе не пил.

Ни разу не обернулся.

Автомат он нес за ремень — так, что в высокой траве его видно не было.

Студент дремал на пригорке, подложив руки под голову и сквозь тени слипающихся ресниц смотрел в солнечные просторы. Дремать ему сейчас, конечно, не следовало бы. Ему следовало бы сейчас трудолюбиво, как гномику, копошиться на развалинах капища: чертить схемы, обмеривать разнокалиберные менгиры, расчищать в поисках надписей окрестные валуны. Собственно, за этим он сюда и приехал. Неплохо было бы также пробить второй шурф, лучше наклонный, этак наискосок, и посмотреть, не попадется ли в “донном слое” чего-нибудь интересного. Чем больше конкретного археологического материала, тем лучше. Доктор Моммзен любит, когда в отчете наличествует множество схем и цифр. Такие отчеты проходят у него на ура. Делать, однако, ничего не хотелось: город, кафедра, институт казались сотканными из снов. Это была ложная память. Казалось совершенно невероятным, что где-то ходят сейчас по серой тверди асфальта, ездят на транспорте, спускаются в каменные глубины метро. В действительности ничего этого нет. Есть только пустошь, вечная комариная тишина, тысячи километров леса, полные древесного зноя. И в эту жаркую пустоту, в этот морок забвения медленно, как бесцветный яд, не обладающий к тому же ни вкусом, ни запахом, капля по капле втекает чужая кровь.

Он видел, как манайцы убирают последний мусор с очищенного Пилиного участка. Заметны были ямы, аккуратно присыпанные землей, вытоптанная мертвая плешь, остатки разоренного огорода… Завтра манайцы, вероятно, примутся за участок Данилы, а еще через день, через два — за крепенькую избу Кабана. Здесь им, кстати, повозиться придется: дом у Кабана — как он сам — грузный, будто литой, из толстых брусьев, сросшихся отесанными боками. Сколько сил надо, чтоб его разобрать. Ничего, манайцы с ним справятся, возникнет на месте жилья та же рыхлая пустота, травяное раздолье, копошение насекомых… Был русский народ — останется от него десяток полузабытых слов…