Адрес командировки - тюрьма - Даниил Корецкий

— Ништяк, захорошело. — Расписной отдал кружку, и к ней по очереди приложились Калик, Меченый и Зубач.

Это было не просто угощение, но и проверка. Если вновь прибывший опущенный — гребень, петух, пидор, то он обязан сразу же объявиться, в противном случае "зашкваренными" окажутся все, кто с ним общался. Но любому человеку свойственно откладывать момент объявки, поэтому угощение из общей кружки есть своеобразный тест, понуждающий к этому: зашкварить авторитетных людей может только самоубийца.

Расписной знал: здесь никто никому и никогда не верит, все постоянно проверяют друг друга. И его, несмотря на козырные регалки[16], проверяют с первых слов и первых поступков. Недаром Калик внимательно изучил его роспись, особо осмотрел розу за колючей проволокой, потом пять точек на косточке у правого запястья, а потом глянул на ромбовидный перстень со светлой полосой. Эти знаки дополняли друг друга, подтверждая, что он действительно мотал срок на малолетке.

Придраться пока не к чему, главное, он правильно вошел в хату, как авторитет: поинтересовался общественными делами, сделал щедрый взнос в общак, задал вопросы, которые не приходят в голову обычному босяку. В общем, сделал все по "закону".

А кстати, сам Калик, обирая Ероху, нарушил закон справедливости, что недопустимо для честняги[17], тем более для смотрящего. Если бы у Расписного имелись две-три торпеды[18], можно было устроить разбор и занять место пахана самому. Но торпед пока нет…

 Расписной круто посолил розовую влажную мякоть надкушенного помидора. Пикантный острый вкус копченой колбасы идеально сочетался с мягким ароматом белого батона и сладко-соленым соком напоенного южным солнцем плода. В жизни ему не часто перепадали деликатесы. Да и вообще мало кто на воле садится за столь богатый стол… И вряд ли Зубач с Меченым так едят на свободе: вон как мечут в щербатые пасти все подряд — сало, конфеты, шпроты, сгущенку…

От наглухо законопаченного окна вблизи слегка тянуло свежим воздухом, он разбавлял густой смрад камеры и давал возможность дышать. Подальше кислорода уже не хватало, даже спички не зажигались, и зэки осторожно подходили прикуривать к запретной черте. Некоторые не прикуривали, а просто глубоко вздыхали, вентилируя легкие. Расписному показалось, что за двадцать минут все обитатели камеры перебывали здесь, причем ни Калик не обращал на них внимания, ни Меченый с Зубачом, которые, похоже, держали всех в страхе. Может, мужикам разрешалось иногда подышать у окна?

Когда еда была съедена, а чифир выпит, Калик оперся руками на стол и в упор глянул на Расписного. От показного радушия не осталось и следа — взгляд был холодным и жестким.

— Поел?

— Да, благодарствую, — ответил тот в традициях опытных арестантов, избегающих употреблять неодобряемое в зоне слово "спасибо".

— Сыт?

— Сыт.

— Тогда расскажи о себе, братишка. Да поподробней. А то непонятки вылезают: по росписи судя, ты много домов объехал, во многих хатах перебывал, а только никто тебя не знает. Никто. Всей камере показали — ноль. И вот ребята посовещались — тоже ноль.

К первому столу[19] подошли вплотную еще несколько зэков, теперь Расписного рассматривали в упор семь человек, очевидно блаткомитет[20]. Вид у них был хмурый и явно недружелюбный.

— Даже не слыхал никто о тебе. Так не бывает!

— В жизни всяко бывает, — равнодушно отозвался Расписной, скрывая вмиг накатившее напряжение. Теперь он понял, почему все арестанты побывали у их стола. — Кто здесь по шестьдесят четвертой, пункт "а" чалится? Кто в Лефортове сидел? Кого трибунал судил?

Калик наморщил лоб.

— Политик, что ли? У нас, ясный хер, таких и нет! А что за шестьдесят четвертая?

— Измена Родине, шпионаж.

— Погодь, погодь… Так это тебе червонец с двойкой навесили? А ты психанул, бой быков устроил, судью хотел стулом грохнуть?

Расписной усмехнулся.

— А говоришь — не слыхали!

Внимательно впитывающие каждое слово Катала и Меченый переглянулись. И напряженно слушающие разговор члены блаткомитета переглянулись тоже. Только Зубач сохранял на лице презрительное и недоверчивое выражение.

— Погодь, погодь. — Калик напрягся. Настроение у него изменилось — напор пропал, уверенность сменилась некоторой растерянностью. Потому что первый раунд новичок выиграл.

В ограниченном пространстве тюремного мира чрезвычайно важны слова, которые очень часто заменяют привычные, но запрещенные здесь и строго наказуемые поступки. Люди, мужики и даже козлы[21] вынуждены в разговоре показывать, кто чего стоит. Хорошо подвешенный язык иногда значит не меньше, чем накачанные, мышцы. А иногда и больше, потому что накачанных мышц здесь хватает, а с ловкими языками наблюдается явная недостача. Умение "вести базар" находится в ряду наиболее ценимых достоинств. Сейчас Расписной двумя фразами опрокинул серьезные подозрения, высказанные Каликом, поймал его на противоречиях и поставил в дурацкое положение. Если это повторится несколько раз, смотрящий может потерять лицо.

— Что-то я первый раз вижу шпиона с такой росписью!

— А вообще ты много шпионов видел? — Расписной усмехнулся еще раз. Он явно набирал очки. Но ссориться с авторитетом пока не входило в его планы, и он смягчил ответ:

— Какой я шпион… Взял фуцана на гоп-стоп, не успел лопатник спулить меня вяжут[22]! Не менты, а чекисты! Оказалось, фуцан не наш, шпион, греб его мать, а в лопатнике пленка шпионская!

Расписной вскочил и изо всей силы ударил кулаком по столу так, что треснула доска. Ему даже не пришлось изображать возмущение и гнев, все получилось само собой и выглядело очень естественно, что было крайне важно, ибо зэки внимательные наблюдатели и прекрасные психологи.

— Постой, постой… Так ты, выходит, не приделах, зазря под шпионский хомут попал? — Калик рассмеялся, обнажив желтые десны с изрядно поредевшими, испорченными зубами: в тюрьме их не лечат — только удаляют. Но лицо его сохраняло прежнее выражение, и от этого непривычному человеку становилось жутко: не так часто видишь смеющийся булыжник. Блаткомитет тоже усмехался: получить срок по чужой статье считается фраерской глупостью.

— Хули зубы скалить… Двенадцать лет на одной ноге не отстоять!

Расписной глянул так, что булыжник перестал смеяться.

— Ну ладно… Родом откуда?

— Из Тиходонска.

— Кого там знаешь?

— Кого… Пацаном еще был. Крутился вокруг Зуба, с Кентом малость водился… Скворца… Филька… В шестнадцать уже залетел, ушел на зону.

При подготовке операции всех его тиходонских знакомых проверяли. Зуб с тяжелым сотрясением мозга лежал в городской больнице, Кент отбывал семилетний срок в Степнянской тюрьме, Скворцов лечился от наркомании, Фильков слесарил на той же автобазе. На всякий случай Кента изолировали в одиночке особорежимного корпуса, Филька послали в командировку за Урал, двух других не стоило принимать в расчет.

Калик покачал головой:

— Про Кента слышал, про других нет. А за что попал на малолетку?

— За пушку самодельную. Пару краж не доказали, а самопал нашли. Вот и воткнули трешник.

— А вторая ходка?

— По дурке… Махались с одним, я ему глаз пикой выстеклил[23].

— Ты что ж, все дела сам делал? — ехидно спросил Зубач, улыбаясь опасной, догадывающейся улыбкой. — Без корешей, без помощников?

— Почему? Третья ходка за сберкассу, мы ее набздюм ставили[24].

— С кем?! — встрепенулся Калик. Так вскидывается из песка гюрза, когда десантный сапог наступает ей на хвост.

— С косым Керимом. Его-то ты знать должен.

— Какой такой Керим? — Из глубины булыжника выскользнул покрытый белым налетом язык, облизнул бледные губы.

— Косого Керима я знаю, — сказал один из блаткомитетчиков — здоровенный громила с блестящей лысой башкой. — Мы с ним раз ссали под батайский семафор[25].

Катала кивнул:

— Я с ним в Каменном Броду зону топтал. Авторитетный вор. Законник.

— Почему я про него не слышал? — недоверчиво спросил Калик, переводя взгляд с Каталы на лысого и обратно, будто подозревая их в сговоре.

— Он то ли узбек, то ли таджик. Короче, оттуда, — пояснил Катала. — У нас редко бывал. И в Каменном Броду меньше года кантовался — закосил астму и ушел к себе в пески. Ему и правда здесь не климатило.

— Ладно. — Калик кивнул и вновь повернулся к Расписному. — А где ты, братишка, чалился[26]?

 — Про "белый лебедь"[27] в Рохи-Сафед слыхал?

— Слыхал чего-то…

— Керим про эту зону рассказывал, — вмешался Катала.

— И мне тоже, — подтвердил лысый громила. — Говорил, там даже законника опетушить[28] могут.