Бывальщина пограничника Гривы - Григорий Кирилюк

— Это же вам, Грива, не на гражданке. И-и… я не девчонка какая–то… Фигово–фигово…

Воскресным утром будущий курсант Грива, чеканя шаги по старательно подметенным тротуарам, шел улицами, «ел» глазами всех, кто был в военной форме — от медика до собаковода.

Щедрое подольское солнце, как в зеркалах, сияло на пуговицах новенькой гимнастерки Гордея, не спешило падать и со звезды фуражки, закаляя на нем серп и молот. Картуз и петлицы свежей зеленью оттеняли смуглявое лицо Гордея. Черненький пушок над губой просился под лезвие бритвы. Грива вскоре и распрощался с ним в первой же парикмахерской. А уж как посмотрел после бритья на себя в зеркало, то удовлетворенно подумал: «От если бы Петрик посмотрел сейчас на меня, а? Не узнал бы и позавидовал. А мама узнала бы».

А отец? Тот сразу назвал бы сына щорсовцем.

«Вот приеду в гости, — мечтал себе Грива, — но уже после того, как поймаю шпиона».

Эти мечты и сопровождали Гордея Гриву аж до старой крепости, стоящей за городом над мелководной речкой. Крепость опоясывала серовато–зеленая над водой и черная в тени стена. Таинственная башня будто вырастала из водяных потоков. От поля крепость отделялась земляным валом. Осунувшийся вал давним–давно зарос кустарником, высокими бурьянами и стеблистыми травами. Там дети пасли коз, играли в прятки, кричали.

Неподалеку от крепости ходил дедушка с дубовой палкой. Он опирался на ее загнутый конец, как на бараний рог, и, ни на кого не обращая внимания, рыскал вокруг глазами. Дедушка не был похож на пастуха или сторожа–бахчевода. В серых глазах старика, под рыжеватыми бровями, таилось что–то воинственное.

— Дедушка, — обратился Грива к старику, — это правда, что в этой крепости сидел Устам Кармалюк?

— Неправда, солдат, — сухо ответил дед.

— Нежели? А нам говорили…

— Зачем бы ему тут сидеть? — хитровато посмотрел старик на Гриву. — Что, у него, думаешь, своей хаты не было?

Разговор почему–то не вязался. Тогда Грива осмелел и сказал, что знал про Устина Кармалюка:

— Паны заковали Кармалюка и посадили в крепость. Вон в ту башню. Нам сам политработник на политзанятиях рассказывал.

— Эге. Да конечно… — нехотя отвечал дед.

Наверное, он, озабоченный каким–то своим делом, не хотел больше разговаривать с настырным юношей в зеленой фуражке. Грива понял намек, но ему захотелось еще что–то узнать про крепость. Только не знал, с чего начать. Выручил камешек, блестевший на земле, словно растопленная желтая смола. Грива поднял его и подал деду. Старик молча достал с глубокого кармана железку, похожую на рожок полумесяца, стукнул ею раз–другой по камню. Искры так и посыпались из–под его плотных пальцев.

— Эге, да ты настоящий кремень, солдат, ты нашел.

— А возьмите его себе. И скажите мне, дедушка, что это маячит на стене, словно человеческая фигура в камень вдавлена?

— Легенда повествует, — начал спокойно старик, — что тут, где мы с тобой стоим, на страже караулил турок, а там, под крепостной стеной, человек нес воду из реки. Турок послал в него стрелу. Человек, падая на землю, навсегда оставил свою тень на стене…

— Вот я бы того турка, — горячо сказал Гордей, — теперь пулей стукнул…

— Э, сынок. Турок далеко, а вот воришка, укравший у меня ядро турецкое, где–то здесь… Найди, вот и стукнешь его… хотя бы этой клюкой. — И дедушка погрозил кому–то палкой.

— Какое ядро, дедушка?

— Историческое. Какое же тут может быть еще?

— Но кому оно нужно?

— Да уж кому–то нужно, коли взяли. А что мне теперь скажут в музее, какой же ты смотритель, если ядра не устерег? Да и что это за турецкая крепость без турецкого ядра, а?

— А если это ядро взорвется, дедушка? — испугано спросил Гордей.

Смотритель равнодушно махнул палкой.

— Говори. Если бы должно было взорваться, так еще при баталии взорвалось бы. Теперь кто–то сделает из него пестик для проса или еще какого–то черта, а ты тут морочь голову. О, сюда даже кто–то приезжал, — увидел борозду.

У Гордия Гривы проснулась сообразительность пограничника. «Пойду по следу колеса. Куда он меня приведет?» — решил он и тронулся в направлении незнакомого села. На развилке задержался возле необычного склепа. На потрескавшемся, заросшем мхом камне прочитал: «Здесь землей покрыта лицом душою Mapгарита. Такая ей цена от общества дана. 1758–1775 гг.» Грива пожалел, что Маргарита умерла такой юною, и пошел дальше. Но след не повел его в село, колеса обгибали хаты полем.

Заинтересованный Гордей ускорил шаги.

Наконец он заметил арбу, на которую два человека укладывали горох. Решительно приблизился.

— Это вы ехали от крепости? — тоном следователя спросил Гордей.

— Мы. А что? — отозвался крестьянин, стоящий на арбе и укладывающий вязанки гороха.

— Вы не брали у дедушки–смотрителя турецкое ядро?

— Гм, — сказал другой крестьянин с вилами в руках, — а ты кто будешь?

— Разве не видно по моей одежде, кто я? — с вызовом намекнул Грива.

— Одежда нам знакома, а ты нет, — ответил тот, что на арбе. — Подожди–ка, мы сложим горох, тогда.

— А что тогда, — нахмурился Грива, — вернете ядро?

— Умгу, — неопределенно буркнул крестьянин и принялся поправлять вязанки. — Садись с нами, товарищ пограничник. Поедем по ядро. Я знаю, где его спрятали пастушки.

Грива умостился на шелестящем горохе. Сначала возчики молчали, но то и дело посматривали на Гриву. А когда зазеленела крыша пограничной заставы, тогда крестьянин, который всю дорогу не выпускал из рук вилы, начал допытываться:

— А кто у вас начальником заставы?

— Это… военная тайна, — сурово ответил Грива, хотя на самом деле он не знал имени начальника заставы. — А куда вы меня везете?

— По турецкое ядро, — серьезно ответил крестьянин, погоняющий лошадей. — Вон там оно лежит, — показал на заставу, — пастушки спрятали над самой рекой…

В канцелярию заставы зашли втроем: два возчика гороха и пограничник Грива. Начальник вопросительно посмотрел на знакомых крестьян, спросил:

— Что скажете, Иван Матвеевич?

— Это ваш пограничник? — Иван Матвеевич указал на Гриву.

Начальник заставы сразу мог бы ответить «нет». Но он внимательно посмотрел на незнакомого пограничника и, не отметив ни тени обеспокоенности на его лице, поинтересовался:

— Где вы с ним встретились?

— На поле. Задержали, когда горох брали. Говорит, что какое–то турецкое ядро разыскивает.

— Правильно, товарищ начальник. Я…

— Подождите минуточку. Иван Матвеевич, спасибо за бдительность. Вы свободны. Я сам тут разберусь.

Крестьяне многозначительно переглянулись, попрощались с начальником и вышли.

Перечитав несколько раз записку про увольнение пограничника Гривы и выслушав объяснения задержанного «нарушителя», начальник от души рассмеялся. Грива рад был сквозь землю провалиться. Он понял, что крестьяне оказались сообразительнее его. Ни о каком турецком ядре они ничего не знали, а только манили Гриву, чтоб довезти его до заставы, a потом сдать самому начальнику.

ГРИВА СХВАТИЛ СЛОНА ЗА НОГУ

Третья осень службы в пограничном отряде для Гривы началась так же, как и первая, — походом в баню. Но в этот раз курсант Гордей Грива был в колонне уже не замыкающим.

Если бы те девчата, которые когда–то подсмеивались над невзрослым пограничником, увидели его, то не узнали бы.

Уже с деревьев опадали желтеющие листочки, увяла и поникла трава, отцветали запоздалые цветы, а сукно на картузе Гордея зеленело по–весеннему. На фоне этой зелени краснела, как ягодка, пятиконечная звезда. А блеску сапог позавидовал бы самый ловкий чистильщик. О галифе та гимнастерке и говорить нечего: обмундирование лежало на курсанте так, словно он в нем родился. А как уверенно Грива держит шаг? Какие у него величавые взмахи рук! Да и заметно подрос недавний поваренок. Поставив его под ростомер в санитарной части, врач высоко поднял брови:

— Сто шестьдесят семь. Ого! Ничего себе вымахал на казенных харчах!

— Нормально, товарищ врач, — с достоинством ответил Гордей.

В школе курсант Гордей Грива учился хорошо. Одного не хватало в характере будущего старшего командира — мужества. Боялся темноты. А что же это за пограничник, который ночью теряет самообладание?

Но как ни старался Грива перебороть позорный страх, у него это долго не получалось. Перед его глазами в ночное время то и дело беззвучно возникали жуткие привидения, изводили душу Гордея.

А всему этому причиной были воспоминания о всякой «чертовщине», привезенные Гривой из дому.

Позже он признался друзьям:

— Моя столетняя бабуся водила мене по лесу, собирала травы, грибы, ягоды и все рассказывала. «На этой березе, — бывало, говорила, — я видела конскую упряжь. Это ее нечистый повесил, чтобы кого–то заманить на березу и повесить христианскую душу. А там, над рекой, сама копна сена отползла от меня. Гляди же, — приказывала мне, — сам не бегай в те заросли, там и днем темно, потому что живет там вовкун, упырь…»