Иван Савич Поджабрин - Иван Гончаров

- У вас часто бывают гости?

- Да-с... бывают иногда, -отвечал он.

- Кто это... рыжий молодой человек? такой противный: всякий раз заглядывает в дверь.

- Это... "постой-ка, я тону задам!" - подумал он, - это граф Коркин, славный молодой человек, первый жуир в Петербурге.

- А другой, в очках?

- Барон Кизель. Отлично играет на бильярде.

- Как они у вас шумят! что вы делаете?

"Расскажу ей, как мы кутим... Это нравится женщинам", - подумал Иван Савич.

- Кутим-с. Вот иногда они соберутся ко мне, и пойдет вавилонское столпотворение, особенно когда бывает князь Дудкин: карты, шампанское, устрицы, пари... знаете, как бывает между молодыми людьми хорошего тону.

- И вам не жаль тратить денег на шампанское?

- Что жалеть денег? деньги ничтожный, презренный металл. Жизнь коротка, сказал один философ: надо жуировать ею.

- О, да вот вы какие!

- Да-с! - сказал он и вытащил из кармана платок. Запах распространился по всей комнате, так что даже из-за дверей выглянула старуха.

- Где вы покупаете духи? Какие славные! - сказала Анна Павловна, вдыхая носом запах. - Это блаженство - утопаешь в неге!

- В английском магазине.

- А что стоят?

- Десять рублей, то есть три целковых по-нынешнему.

- Стало быть, десять с полтиной? - примолвила она, - как дороги здесь в мире все удовольствия!

- Зато прекрепкие: вымоют платок, всё еще пахнет. Позволите прислать на пробу скляночку?

- Помилуйте... я так спросила... из любопытства... не подумайте...

- Ничего-с! я вам завтра пришлю. Вы меня обидите, если откажетесь принять такую безделицу.

- Ах да! - сказала она, - вы подарили моей племяннице брошку; я ношу ее, видите?

- Очень приятно, - только мне совестно: это слишком недостойно украшать такую грудь... Если б я знал...

- Чем же вы еще занимаетесь?

- Бываю в театре.

- В театре? Ах, счастливые! что может быть отраднее театра? блаженство! в театре забываешь всякое горе. Читаете, конечно?

- Да-с, да... разумеется.

- Что же, Пушкина? Ах, Пушкин! "Братья разбойники"! "Кавказский пленник"! бедная Зарема, как она страдала! а Гирей - какой изверг!

- Нет-с, я читаю больше философические книги.

- А! какие же? одолжите мне: я никогда не видала философических книг.

- Сочинения Гомера, Ломоносова, "Энциклопедический лексикон"... сказал он, - вы не станете читать... вам покажется скучно...

- Это, верно, кто-нибудь из них сказал, что жизнь коротка?

- Да-с.

- Прекрасно сказано!

От этого ученого разговора они перешли к предметам более нежным: заговорили о дружбе, о любви.

- Что может быть утешительнее дружбы! - сказала она, подняв глаза кверху.

- Что может быть сладостнее любви? - примолвил Иван Савич, взглянув на нее нежно. - Это, так сказать, жизненный бальзам!

- Что любовь! - заметила она, - это пагубное чувство; мужчины все такие обманщики...

Она вздохнула, а он сел рядом с ней.

- Что вы? - спросила она.

- Ничего-с. Я так счастлив, что сижу подле вас, дышу с вами одним воздухом... Поверьте, что я совсем не похож на других мужчин... о, вы меня не знаете! женщина для меня - это священное создание... я ничего не пожалею...

- В самом деле? - задумчиво спросила она.

- Ей-богу.

Они долго говорили, наконец стали шептать. От нее разливалась такая жаркая атмосфера, около него такая благоуханная. Они должны были непременно слиться и слились. Она уронила платок; Иван Савич бросился его поднять, и она тоже; лица их сошлись, - раздался поцелуй.

- Ах! - тихо вскрикнула она.

- О! - произнес он восторженно, - какая минута!

- Давно ли, - говорила она, закрыв лицо руками, - мы знакомы... и уж...

- Разве нужно для этого время? - начал торжественно Иван Савич, довольно одной искры, чтобы прожечь сердце, одной минуты, чтоб напечатлеть милый образ здесь навсегда.

Еще поцелуй, еще и еще.

- Вот что значит жуировать жизнию, клянусь Богом! - сказал серьезно Иван Савич. - Всё прочее там, чины, слава...

Вдруг кто-то чихнул в соседней комнате.

- Кто тут? - спросил, побледнев, Иван Савич.

- Это моя хозяйка, ничего: она мне предана.

- Ах! да... - сказал вдруг он, - дворник мне говорил, что у вас есть муж... в командировке?

Анна Павловна встрепенулась и покраснела как маков цвет.

- Да... - бормотала она, - его послали... ничего... он долго не будет.

И замяла разговор.

- Как же вы живете одни, без покровителя, без...

Анна Павловна еще больше покраснела.

- У меня есть дядя, он и опекун...

- Он бывает у вас?

- Да, раз в неделю.

- Ну, если он меня увидит здесь?

- Нехорошо, - сказала она, встревожась, - очень нехорошо, остерегайтесь, не показывайтесь при нем. Мы будем с вами читать, заниматься музыкой, гулять вместе. Да, не правда ли? - говорила она.

- О, конечно!

- Вы повезете меня в театр, да?

- Непременно.

- Ах, какое блаженство!

Иван Савич воротился домой вне себя от радости.

- Как я счастлив, Авдей! - твердил он, - а! вот что значит жуировать! Это не то, что Амалия Николавна или Александра Максимовна: те перед нею просто стыд сказать. К этой так нельзя приступиться. Завтра к Васе - и вспрыски! нечего делать. Ну уж стоило же мне хлопот: не всякому бы удалось! а? как ты думаешь?

- Не могу знать! - отвечал Авдей.

С тех пор Иван Савич только и делал, что жуировал. То он у нее, то она у него. В должности он бывал реже. Его видали под руку с дамой прогуливающимся в отдаленных улицах. В театре он прятался в ложе третьего яруса за какими-то двумя женщинами, из которых одна была похожа на ворону в павлиньих перьях. Это была хозяйка и дуэнья Анны Павловны. Дома они были неразлучны. Она чаще бывала у него: обедала, завтракала - словом, как говорят, живмя жила.

- У тебя такие мягкие диваны, - говорила она вскоре после знакомства, - так славно сидеть, нежиться. Я лучше люблю быть здесь. Ах! какая прелесть! жизнь так хороша! это блаженство!

- Знаешь что, мой ангел: возьми пока к себе один диван, вот этот, зеленый, - отвечал Иван Савич. - У меня их два да еще кушетка.

- Зачем... - нерешительно говорила Анна Павловна. - К такому дивану нужен и ковер, а у меня нет... не всем рок судил счастье...

- Возьми один ковер: у меня два.

- Ну уж если ты так добр, так дай на подержание и зеркало, чтобы хоть на время забыть удары судьбы.

- Изволь, изволь, мой ангел! Ах ты, моя кошечка, птичка, цветочек... не правда ли, Авдей, цветочек?

- Не могу знать, - отвечал Авдей, проходя через комнату.

- Да, цветочек! - начала она полугневно, - я так люблю цветы... а ты мне всё еще не собрался купить...

- Завтра же, завтра, дружок, усыплю путь твоей жизни цветами.

- И хорошеньких горшечков от Поскочина, - сказала она, взяв его руками за обе щеки. - Это чистейшее наслаждение: оно не влечет за собой ни раскаяния, ни слез, ни вздохов...

- Непременно, только не растрепли бакенбард: мне в департамент идти; надо же когда-нибудь сходить. Как жаль, что тебя, Анета, нельзя брать туда: я бы каждый день ходил. Ты бы подшивала бумаги в дела, я бы писал... чудо!.. А то начальник отделения, столоначальник... да всё чиновничьи лица... фи!.. Если и придет иногда просительница, так такая... уф!.. К нам всё мещанки да солдатки ходят... ни одной нет порядочной: рожа на роже! пожуировать не думай. Ох, служба, служба, - прибавил он, натягивая вицмундир, - губи свою молодость в мертвых занятиях!

- Долго ты там пробудешь, mon ami?

- Часов до четырех, я думаю... Если можно будет надуть начальника отделения, так удеру около трех.

- Ах, Боже мой! У меня нет часов: я не буду знать, когда ты придешь. Часы мне покажутся веками, а в жизни и так немного радости.

- И, мой друг, - сказал Иван Савич, - помни, что жизнь коротка, по словам философа, и не грусти, а жуируй. Да возьми-ка мои часы столовые: они верны, - сказал Иван Савич.

- Да! а на что я их поставлю? У меня нет такого столика. Не всякому дано...

- Ты и со столиком возьми. Авдей! отнеси!

Прошло месяца два - Иван Савич всё жуировал, Анна Павловна всё вздыхала да распоряжалась свободно им и его добром. Как же иначе? И он распоряжался ею и ее добром: играл локонами, как будто своими, целовал глазки, носик и проч. Наконец продолжительные свидания начали утомлять их: то он, то она зевнет; иногда просидят с час, не говоря ни слова. Иван Савич стал зевать по окнам других квартир.

- Авдей! чей это такой славный экипаж? - спросил он однажды, глядя из своего окна на двор.

- Не могу знать.

- Узнай.

Авдей доложил через пять минут, что экипаж принадлежал знатной барыне, что во втором этаже живет.

- Какие славные лошади, как хорошо одеты люди! Она должна быть богата, Авдей?

- Не могу знать.

В другой раз он увидел, что на дворе выбивают пыль из роскошных ковров, и на вопрос, чьи они, получил в ответ от Авдея сначала - не могу знать, потом, что и ковры принадлежали знатной барыне.

- А вон эта собака? - спросил Иван Савич.

- Ее же. Чуть было давеча за ногу не укусила, проклятая!

- Вот бы туда-то попасть! - сказал Иван Савич.