Мучительные перевоплощения Симэнь Нао - Мо Янь

Я знал, что на высокое дерево налетает ветер, а состоятельный человек вызывает зависть. Много людей надеялось, что Симэнь Нао споткнется и счастливая судьба отвернется от него. В душе я немного беспокоился, но не терял силы духа. Потому как, если бы боги хотели меня наказать, то зачем послали мне двух очаровательных детей – Цзиньлуна и Баофэн?

........................................

Как только Инчунь меня увидела, ее лицо засияло радостью. А когда с трудом нагнулась надо мной, то я на мгновение представил себе, что в ее животе мальчик с синей родинкой на левой щеке, наверное, потомок Лань Ляня. В моей душе вспыхнуло пламя гнева и унижения, похожее на язык ядовитой змеи. Я был готов убивать и проклинать. Хотел изрубить Лань Ляня на мелкие кусочки. Лань Лянь, ты – неблагодарная тварь, исчадие бессовестного человека! Сначала я постоянно был тебе «приемным отцом», а потом ты стал называть меня «папой». Ну что ж, если я – твой отец, то Инчунь – твоя мачеха, но ты принял ее за жену и прижил с ней ребенка. Ты разрушил прежние правила человеческих отношений и заслужил того, чтобы тебя поразил Бог Грома! Ты заслужил, чтобы с тебя содрали кожу, а внутренности набили травой и превратили в животное, когда попадешь в ад.

Однако на небе и в аду нет справедливости, потому как, совсем  наоборот, в животное превратили меня, Симэнь Нао, который за всю свою жизнь не совершил ничего плохого.

А ты, Инчунь, сколько сладких слов нашептывала мне в душу, особенно в бессонницу? Сколько торжественных клятв в любви ко мне ты дала? И еще не остыли мои кости, как ты забралась в постель к моему работнику. Как может дальше жить такая, как ты, не знающая стыда, развратная женщина? Тебе нужно немедленно укоротить себе жизнь. Я подарю тебе для этого несколько метров белого шелка. Хотя, нет, ты его не достойна! Тебе следовало бы повеситься на окровавленной веревке, используемой для связывания свиньи, приготовленной на убой, перекинув её через балку, загаженную испражнениями крыс и мочой летучих мышей! Советую тебе отравиться, проглотив пятьдесят граммов мышьяка. Или побежать за село и броситься в колодец, в котором топят бродячих собак! В этом мире тебя стоит посадить на деревянного осла и провезти по селу на смех людям, а в аду швырнуть в змеиную яму, предназначенную для наказания распутниц! А потом пустить тебя в круговорот перевоплощений, из которого никогда, даже через десятки тысяч лет, не будет тебе возвращения в человеческое состояние. О-хо-хо!..

Но, к сожалению, в животное превратили меня, Симэнь Нао, честного и порядочного человека, а не мою первую любовницу.

Через силу Инчунь присела на корточки возле меня и старательно вытерла с моего тела липкую жидкость мягким синим полотенцем, от прикосновения которого на мокрой шерсти я почувствовал настоящее удовольствие. Ее движения были такими, что казалось, будто она ухаживает за собственным ребенком. «Какой миленький ослик! Какое красивое создание! Какой он действительно красивый! А какие у него синие-синие-синие глазки... И ушки с пушком...» – повторяла она, а полотенце в ее руках вытирало меня то здесь, то там. Я увидел, что она, как и прежде, относится ко мне хорошо, и в ее душе возрождается любовь. Тронутый ее ласковостью, я почувствовал, как ядовитый огонь злобы во мне медленно угасает, а воспоминания о моем пребывании на земле как человека удаляются и бледнеют. Я обсох и перестал дрожать. Мои кости окрепли, а ноги набрались силы. Физическая сила вместе с желанием побудила меня к ее использованию. «О, это ослик!» – сказала она, вытирая мои половые органы. Меня охватила буря стыда. За одно мгновение перед моими глазами с несравненной четкостью всплыли картины наших любовных утех, когда я был человеком. Чьим сыном я был теперь? Сыном ослицы, что стоит и трясется всем телом? Гнев и возбуждение заставило меня подняться на ноги. Я стоял на четырех ногах, как хлипкий деревянный стул на слишком высоких ножках.

– Он встал! Он встал! – радостно потирая ладони, сказал Лань Лянь.

Он протянул руки и помог Инчунь подняться. Теплый взгляд его глаз, казалось, свидетельствовал о его нежном отношении к ней. И это вдруг напомнило мне одну давнюю историю, когда кто-то намекнул, чтобы я остерегался любовных проделок молодого работника. Возможно, уже тогда они имели сомнительные отношения?

Стоя в свете восходящего солнца того первого дня нового года, я беспрестанно переставлял по земле копыта, чтобы не упасть. Потом я сделал первый шаг как осел и тем самым начал незнакомое, полное страданий и унижений, путешествие. Еще один шаг – и я зашатался, а кожа на моем животе напряглась. Я увидел огромное солнце и голубое-голубое небо, в котором кружили голуби. Увидел, как Лань Лянь, поддерживая Инчунь, отводил её обратно в дом. Увидел, как двое детей, мальчик и девочка, в новеньких теплых куртках, в обуви, похожей на голову тигра, в шапках из заячьего меха, вбегали во двор через главные ворота. Переступать через высокий порог дома им, коротконогим, было тяжеловато. Им было три-четыре года. О-хо-хо!.. Я знал, что это мои дети – мальчик по имени Цзиньлун и девочка Баофэн. «Детки мои, как сильно мне вас не хватает! Ваш отец возлагал на вас большие надежды, чтобы вы, как дракон и феникс прославили своих предков, но неожиданно вы стали детьми другого человека, а ваш отец превратился в осла», – рассуждал я. Сердце от жалости разрывалось, голова закружилась, ноги затряслись – и я упал. Не хочу быть ослом, хочу вернуть себе человеческий облик, снова стать Симэнь Нао и расквитаться с теми людьми, что меня расстреляли! И именно тогда, когда я упал, ослица, что меня родила, рухнула на землю, словно прогнившая стена.

Она была мертва, ее ноги коченели, словно деревяшки, а незрячие глаза остались открытыми и словно переполнились несправедливостью. Но я ничуть не горевал, так как только воспользовался ее телом, чтобы родиться. Все это произошло по хитрому замыслу Янь-вана, властителя преисподней, или по несчастливому стечению обстоятельств. Я не выпил ни капли ее молока, и даже наоборот – от вида её разбухшего вымени меня тошнило.

Я вырос на жиденькой каше из гаоляна. Ее варила для меня Инчунь, поэтому я благодарен ей за тщательный уход. Она кормила меня, пользуясь большой деревянной ложкой, которую я изрядно обгрыз, пока не стал взрослым ослом. Когда Инчунь кормила меня кашей, я видел, как раздувалась и трепетала ее грудь, переполненная синеватым молоком. Я знал его вкус, потому что пил его. Оно замечательное, как и ее грудь. Она выкормила двоих детей, но имела больше молока, чем они могли выпить. Бывают женщины с таким токсичным молоком, что может убить младенца. Кормя меня, она приговаривала: «Несчастный ослик, твоя мама умерла, как только ты появился на свет». И тогда я видел, как ее яркие глаза увлажнялись слезами, и понимал, что она мне действительно сочувствует. Ее дети, Цзиньлун и Баофэн, из любопытства допытывались: «Мама, почему мама ослика умерла?». Она отвечала: «Потому что ее век кончился, Янь-ван позвал ее к себе». – «Мама, – спрашивали дети, – а Янь-ван не позовет тебя к себе? Если позовет, то мы останемся без матери, как маленький ослик. Осиротеет и маленький Цзефан». – «Мама никогда никуда не пойдет, потому как Янь-ван в долгу перед нами. Он не посмеет нас тревожить».

Из дома донесся плач Цзефана.

– А ты знаешь, кто такой Лань Цзефан? – неожиданно спросил меня Лань Цянсуй, рассказчик этой истории – совсем юный, но с острым зрением, невысокий, чуть больше метра, но неудержимо-разговорчивый, как горный поток.

– Конечно, знаю. Потому как Лань Цзефан – это я. Лань Лянь – мой отец, Инчунь – моя мать. А если ты так спрашиваешь, значит, ты когда-то и был нашим ослом?

– Да, это так. Я был когда-то вашим ослом. Я родился утром первого января 1950 года, а ты – вечером того же дня. Поэтому мы оба – дети новой эпохи.

Глава 3.

Хун Тайюэ теряет терпение и грубо ругает Лань Ляня.

Осел устраивает скандал, обгрызая кору абрикосового дерева

Хотя быть в шкуре осла очень не хотелось, я никак не мог вырваться из его тела. Обиженная душа Симэнь Нао напоминала раскаленную лаву, неудержимым потоком разливающуюся в ослиных внутренностях. Ослиные привычки и предпочтения не удавалось окончательно подавить, поэтому я раздваивался между ослиной и человеческой сущностью. Сознание осла и человеческая память смешивались воедино, но вопреки моим неоднократным попыткам разделить их, результат был всегда один и тот же – еще более тесное их слияние. Я то страдал как человек с человеческой памятью, то радовался своей ослиной жизни как осёл. О-хо-хо!.. Разве ты, Лань Цзефан, сын Лань Ляня, понимаешь, что я имею в виду? К примеру, вот это: как только я представлял себе твоих отца и мать, а моих бывших работника и любовницу вместе, в постели за любовными развлечениями, так сразу же  от отчаяния начинал биться головой о ворота хлева и обгрызать зубами края плетеной кормушки. Но, наткнувшись в ней мордой на свежезаваренные черные бобы и измельченную рисовую солому, невольно хватал, пережевывал и глотал их, от чего получал чисто ослиное наслаждение.