Прыжок над Рекой Времени - Баир Жамбалов

Такого не слышали здесь никогда. И не видели. Потому тишина удивления, однако с неприкрытым оттенком одобрения некоторых, а то и многих, воцарилась в тронном зале, что многоговорливая Теркен-хатун также в молчании лишь поводила удивлёнными бровями, однако в таком же одобрительном расположении духа. И потому слова, тихие слова в звуках чужого языка устами уроженца Семиречья слышны были отчётливо, доходя до разума посла. И становился от того грустно опечаленным он, посол неведомо таинственного хана. И когда, спустя некоторое мгновение, вскинулись, было стражники с саблями наголо, то остановил он их с распростёртыми ладонями, и склонил, преклонил, будто и покорно, колено, как бы обнажив шею для поступка нигде не слыханного. Остановились стражники, оглядывая на поднятую руку, с ладонью повелевающее открытой, которую так и держал застыло хорезмшах, властитель судьбы данного посла, от взмаха которой и предрешится она. Но лишь посла ли судьбы властитель?…

И приподнял голову посол. Но где, же, тот огонь хищника в глазах его? И возрадовался Кайыр-хан. Но ведомо ли было каждому в тронном зале, что память уже и увела его в долины других рек, в другие запахи ковыльных трав, посреди которых и опьянит алтаргана.

То вспомнил он казнь Джамухи, торжественно обставленную. Не то, что даровал, не хотел, совсем не хотел забирать жизнь анды Чингисхан, предлагая и забыть, начать снова, да и пойти вместе по пути, на который и вышел через тернии тогда ещё не хан ханов. И просил тогда Джамуха ломание хребта, ибо пролитая кровь (кровь в бою не в счёт) не даст ему возможности попасть в долины просторов Вечного Синего Неба. И он мечтал или подобным образом, или же с кровью в бою, или же свечой угасающей попасть в те бескрайние просторы, куда давно ушёл Джамуха. Потому и понимал – не дано взлететь ему на небесном коне ввысь вожделенных долин. Отлетит голова, прольётся кровь, что не оседлать никогда скакуна от Вечного Синего Неба. Оттого и грустен взгляд его. Оттого и скажет он.

Звуки чужого языка полушёпотом никак не лились переливчатым ручьём, но текли, обтекали тяжело, в течении которых укор не едва уловимый, будто и заложит слух. О чём говорит?

– Открой нам истину его слов! – крик повелительный Джелал-ад-дина заставил всех и содрогнуться, и обернуться к нему, тогда как посол оставался в том же положении.

«Эх, почему ты опоздал, не мог пораньше…» – тяжёлая дума посетила шаха, как никогда нуждавшегося в совете старшего сына, что он кивнул этому посланнику, родом из Семиречья.

– Подумай о реках, ручьях, садах долин своей земли… – начинал робкий перевод принявший службу у неведомого хана. – Подумай о матерях, отцах, детях долин своей земли. Подумай о воинах своих, подумай о себе, теряющий разум. Придёт Чингисхан и отомстит…

Побелел немного молодой Джелал-ад-дин, одарённый мужеством и доблестью, но и мудростью не по годам. Может, что-то и погрезилось за изгибом нижнего истечения реки-времени. Как знать.

Но был ли укор во взгляде Теркен-хатун? Передёрнулась знать от кипчаков, мгновенно окинувшая взглядом на будто окаменевшего Кайыр-хана, а затем и саму матушку хорезмшаха, что и вздёрнулась она в ответ.

Но перешёл ли он реку эту, сжигая и сжигая вольно, невольно все мосты за собой, теряя и теряя здравую разумность?

Впереди неопределённость, предопределённость. И как встретит он?

Эх, удержи, останови его руку, пока не вниз ладонью! Но нет, так и дёрнул вниз, дабы доказать… (Один лишь миг, подобно молнии, и вот он, разворот мерной реки мировой истории).

И взмах сабли…

– Этим троим обрезать бороды. Пусть изложат своему хану моё решение… – придавая как можно больше твёрдости в голосе, хорезмшах продолжал и дальше, доказывая и доказывая яростно.

На этот раз остриё сабли прошлось по бородам, на этот раз под дружный смех, едва отошедших от жуткой картины казни. Будто и старались придать бодрости ничтожному духу. И юный Анвар был застигнут всеохватным порывом этим. И смеялся так же, лишь бы позабыться от увиденного недавно, совсем недавно. И в таком изнеможении опьяняющего смеха и заметил…

Лишь двое стояли весь под пеленой печали, совершенно не причастные к безумному веселью. То были Тимур-мелик и Джелал-ад-дин.

«Кучлук снова задумал помериться силами с властителем монголов. Узнав о приготовлении найманов, Чингисхан тут же выступил в поход. В первой же битве разгромил армию найманов и захватил Кучлука, а его владения (ханство) стали лишь удельным княжеством огромной Монгольской империи. После этого Темучин устремился к границам Хорезма. Он не намеревался переходить границу и отправил к шаху Мухаммеду послов с подарками и посланием следующего содержания „приветствую тебя! Я знаю, сколь велика твоя власть и сколь обширна твоя империя. Я отношусь к тебе как к любимому сыну. Однако ты должен знать, что я захватил Китай и все территории тюркских народов к северу от него. Ты знаешь, что моя страна – родина воинов, земля богатая месторождением серебра, и мне нет нужды захватывать другие земли. Наши интересы равны и заключаются в том, чтобы поддерживать добрососедские торговые отношения между нашими подданными“. Это миролюбивое послание было хорошо принято шахом, и, по всей вероятности, монгольские армии никогда бы не появились в Европе, если бы не одно происшествие. Вскоре после того, как посольство Чингисхана вернулось из Хорезма, он послал своих первых купцов в Трансоксиану. Но они были схвачены и убиты, обвинённые в шпионаже Инельюком Гайир-ханом, правителем Отрара. В гневе Темучин потребовал выдать нарушившего договор правителя…» – сайт «Всемирная история в лицах».

«Разгневанный Чингисхан потребовал выдачи Кайыр-хана, но хорезмшах, боясь гнева кипчакской знати, отказался. Вместо того, чтобы выполнить требование, Мухаммед обезглавил одного из послов монгольского властителя, а остальных отпустил, предварительно обрезав им бороды. Такое оскорбление делало войну неизбежной,…» – Викия-сайт. Крадин Н. Н., Скрынникова Т. Д. Империя Чингис-хана. М. Восточная литература. 2006. Д, Оссон К. От Чингисхана до Тамерлана. Париж, 1935 год.

Ягнята посмеялись над волком, которого не видели никогда, не знали никогда. И дёрнули тигра за когти, шевельнули усы льва.

***

В эпоху конца мрачного Средневековья, когда в той же Европе, но особенно в княжествах разрозненной земли Священной Римской империи германской нации через два с половиной столетия с небольшим, от 5 декабря года 1484 по календарю григорианскому будут сжигаться на кострах инквизиции женщины, обвинённые в колдовстве, прозванные ведьмами, по указу папы Римского Иннокентия Восьмого. Эпоха Возрождения лишь стучалась робко в двери истории. Но и будет так столетия, и столетия. В центре Европы! Века, да века до светлого зарева демократии, до восприятия гуманных ценностей, ростки которых лишь проклюнутся в Италии через столетие после прошедшего события в Хорезме, предрешившего цунами в бурливой, не бурливой реке Истории. Для большинства правителей той немилосердно жестокой эры не существовало такого критерия морали, как забота и дума о народе. Никогда и никак. Дворцы и хижины. Тадж-Махал – жемчужина архитектуры, как одно из свидетельств этому. (Несомненно, и подарок человечеству).

Но и первый высокотехнологичный век последующего тысячелетия всё с тем, же, смрадом разных мерзостей, вряд ли пример ушедшим временам застыло мрачных эпох.

Но может и вознесёт течение реки-времени к другим берегам за пеленой таинственно неведомых изгибов будущего? То будет ли берег эры милосердия в сиянии светлом?

4

Возвращение было сродни переходу. Дано ему двадцать лун на весь путь туда и обратно. Как тогда сам Чингисхан определил его несравненно доблестному командиру Джэбе те же двадцать лун на то, чтобы и обогнуть Великой стену, защитную стену империи Алтан-хана. Вот и ему сам Джэбе и определил столько же. Все три заводных коня при себе, которым предоставляет равную долю для отдыха. Те двое, предоставленных на берегах Онона, прошедшие, проскакавшие без устали в обход Великой стены, также стали дороги ему, как и Халзан, которого и знает ещё жеребёнком.

Он придерживался правого берега Селенги. Обходя скалистые холмы, где и лошади, и человеку не пройти, он отдалялся, чтобы затем снова подойти к живописным берегам столь же трепетно прекрасной реки, самой широкой, какую и знали люди степей. Но есть и другие реки, намного шире Селенги, одну из них, он переплывал на Халзане, тогда как два других заводных коня, дружно следовали за ним, ничуть не отставая. То была Жёлтая река, река Хуанхэ, уж такой безмерной ширины, что берег другой и виден едва. Но в долинах Баргуджин-Тукума, Селенга расширилась намного, величаво пронося воды свои в чисто священное море Байкал.