Прыжок над Рекой Времени - Баир Жамбалов

– Странная встреча случилась по пути в Сыгнак.

Взгляд вскинутый так и отобразил любопытство, но и такое, сверкнувшее искоркой, что и взлетел дух юноши. Потому и продолжил, потому и рассказал как-то обстоятельно, но с вдохновением про ту странную встречу.

– И этот великий человек, равный высотам глубин синего неба живёт там… – говоря так, кивнула Уидад в сторону утренней зари в пору утренней свежести. – И будете Вы обязаны ему жизнью?

– Не знаю, не знаю… – лишь вздохнул, будто познавший мудрость неведомо откуда – Уж, не дано знать, что будет завтра.

Могло ли быть такое пеленой непреодолимой тоски, что да не должно снизойти на души светлые в такую пору, когда и расцветёт миндаль? Какие думы…? Тишина так и выдала шелест листьев на ветру.

– Я надеюсь, наши воины, познавшие доблесть победы, да отметут, уничтожат каждого, кто посмеет… – говорила тихо ли, но твёрдо эта девушка высоко белой кости, словами тона, в котором просквозили то ли грусть как у отца, то ли просьба, то ли сам призыв души неукротимой, от которых так и вздыбится волной бушующей уж сердце юноши отважного.

– Под знаменем благородного принца Джелал-ад-дина мы раздавим всякое подобие силы, да будь хоть от самого дьявола… – говорил словами тона непреклонно твёрдого этот юноша, таким уж огнём преисполненной решимости, дабы и вознестись в её глазах лишь ореолом героя доблестного.

Слова юноши, как порыв волчонка, познающего кровь или же подросшего жеребца, познающего полёт искромётности копыт. Но слова его, не слова политика, которые что-то, да обозначат в государстве, в котором единение лишь скромный гость, и не более того. Но вознестись бы им, и юноше отважно прекрасному, и девушке прекрасно статной, подобно птицам вольным на самые стремнины иссиня небесных высей, да взглянуть, воззреть остро заострённым взором на восток, в самые, самые дали восхода. То и было б суждено узреть, увидеть там, в долине иной земли ссутулившегося седого человека громадного роста, далеко отошедшего от молодости, пришедшего к порогу старости, походкой тягуче медленной, подле которого по правую и левую руку шли таких же, двое, приближённые к порогу старости. Не так вдали застыл тишиной длинный строй войска из воинов, уж сильно тонко изощрённых в своём искусстве. Но узнали б в нём, в старике того самого, про которого и говорили только что?

То шёл он в сопровождении Джэлмэ и Богурчи, шёл в юрту, как и тогда у берегов Керулена, когда молился три дня и три ночи перед военным походом на империю Поднебесной династии Цзинь.

И будет он молиться там Вечному Синему Небу три дня и три ночи.

***

Скакал юноша в сопровождении эскорта, туда, где и ждал его кумир, на кого он и старался походить и доблестью, и отвагой. По пути повстречался опять же нищий. Дервиш? Тот ли? Нет, не тот, далеко не тот предсказатель? И взгляд не тот. Лишь кинул в ноги ему горсть монет. Сколько таких земля носит, жалких да убогих?

Не улеглась ещё пыль от копыт, когда взглянул пристально вслед этот нищий. Другой взгляд, другой. Он не заглядывал за неведомый изгиб таинственного будущего. Он всего лишь заглядывал за изгибы гор, холмов, куда извилисто вели дороги, тропы через мостки ручьёв, да речек небольших. И запоминал…

7

Застывшим строем вытянулось войско, загромождая горизонт. Было так, как и тогда, когда стягивались войска трёх крыльев первого монгольского государства, пока не империи всемирного порядка, но единого, как никогда, во всех просторах степей, да и лесов северных территорий. Стягивались тогда туда, чтобы и начать то, к чему и готовились изо дня в день, дабы удивить потом военных экспертов, специалистов всего мира во все времена. Потому и положить начло повороту, коренному повороту мировой истории. Но разве были об этом думы?

То было до прыжка над Великой стеной.

Другое время, другое. Вдоль строя шёл человек, уложивший у ног своих велико громадную империю. По правую и левую руку шли двое, которые и должны быть рядом в этот день, шли двое, к которым, особенно в пору вхождения на тропы старости, относился не как к подчинённым, но как к друзьям, подставившим плечо в самые, самые трудные времена, когда и не был ханом. То были Джэлмэ и Богурчи.

Возле юрты стояли сыновья его – Джучи, Чагадай, Угэдэй, Толуй, рождённые от первой жены Бортэ, от которых и продолжится род чингисидов на большей территории света.

Возле юрты стояли они – Богурчи, Джэлмэ, Чилаун, Джэбе, Субудай-багатур, Наян, Тохучар-нойон и остальные, которым и дал право командовать от разума своего, по зову сердца своего. Лишь Мухали отсутствовал, которого оставил там, в Китае, добивать остатки империи династии Цзинь.

К юрте подходил один, затем и встал перед дверью в раздумье, ведомом ему. Постоял немного и обернулся, и подозвал одного из двоих. То был им Богурчи. Когда-то сын простолюдина, который и встал рядом с ним плечом к плечу в тот трудный миг отрочества.

– Помнишь, когда-то нас было двое… – улыбнулся хан ханов от того налёта посетившего воспоминания, на седле которого восседали они ещё совсем подростками, отбившими несколько лошадей от взрослых вооружённых конокрадов.

– Скажи мне, сколько нас сегодня? – спросил уже тихо, как и тогда, но услышали это все в звенящей тишине.

– Девять туменов и ещё половина ждали когда-то на берегах Керулена одного твоего слова. Но ныне больше, намного больше, когда у ног твоих простирается империя. – отвечал также тихо Богурчи, но услышали это все в звенящей тишине.

– Я вхожу, мой друг.

– Иди, наш повелитель.

Встал перед дверью в раздумье, ведомом ему. Постоял немного и обернулся, и подозвал одного из двоих. То был им Джэлме. Когда-то сын кузнеца, который и встал рядом с ним плечом к плечу в тот трудный миг молодости.

– Я выжил в ту ночь, когда сразила меня стрела говорящего на одном языке. Ты тогда напоил меня кумысом… – улыбнулся хан ханов от того налёта посетившего воспоминания, на седле которого они восседали уже воинами, собиравшими воедино степи, и говорил тихо, но услышали это все в звенящей тишине.

– Не сразит тебя стрела, и не придётся потому доставать кумыс для тебя, а тот, говорящий на одном языке, стал твоим наконечником копья Джэбе, твоим верным воином, как тогда девять туменов и ещё половина одного, как тогда у берегов Керулена, но которых ныне больше, намного больше, когда у ног твоих простирается империя. – отвечал также тихо Джэлме, но услышали это все.

– Я вхожу, мой друг.

– Иди наш повелитель.

Сошла улыбка, наполнив решимостью всю непоколебимую суть.

Просторная юрта наполнена была благовониями, сопутствуя молитвам, обращённых Вечному Синему Небу. О, полевой цветок Ая-ганга! О душистая трава степей Алтаргана! О. редкий Улаалзай, цветок лилии, ясно багровым светом откровенности чисто первозданной! Откуда знать, что запахи их, как мысленный взор родной земли, будут рядом с ним в далёких сторонах, где и восходит солнце на востоке от Великой стены, где и заходит солнце за морем Каспия.

Запахи дали открыться тому. Что в тяжкие годы старался забыть или же спрятать в самых отдалённых глубинах души то самое светлое, чем и дорожил всегда. То было дальнее детство, когда и был жив отец. И тот самый багряный закат ослепляющего красного солнца над горизонтом бескрайней степи, над изумрудами высоких трав воспламенил память того дня, того вечера, когда отец и указал на юго-восток.

Багряный закат ослепляющего красного солнца над горизонтом бескрайней степи, над изумрудами высоких трав. Туда, в сторону ту отец не указывал.

***

«Отец, отец – мой славный родитель, не увидавший роста своих сыновей, своей дочери. Отец, отец – мой славный родитель. Видишь ли ты меня с просторов Вечного Синего Неба, первенца старшего своего? Отец, отец – мой славный родитель, как могли я и мать Оэлун, славная жена твоя, старались не уронить знамя твоего рода, знамя твоего духа. Мы выдержали, мы выжили, мы поднялись, мы встали, мы взлетели подобно степным орлам. Другое время. Другой сын, ставший отныне Чингисханом. Я прекратил все войны степей, все раздоры говорящих на одном языке, которые так искусно раздувал коварный властитель Алтан-хан империи Цзинь или же сами уподоблялись разбойничьим ордам, наживающихся на бедах таких же говорящих на одном языке. Стая волков всегда едина в охоте. Но не таковыми были люди степей, не таковыми. Чужая воля, чужая хитрость необузданно скакали по берегам наших рек. То было так. Но другое время несут течения наших рек, другое время. Я привёл все народы степей и лесных краёв под единое девятиножное знамя под покровительством Вечного Синего Неба. Девять туменов моих и ещё половина одного с берегов Керулена, по слову моему от завета Вечного Синего Неба пошли за мной на юго-восток, как когда-то и указано было моим отцом, моим славным родителем, и отомстили за смерть наших славных предков. Я прыгнул над Великой стеной. Но другое время. Подлость, коварство расцвели под Вечным Небом. И потому кони воинов моих готовы устремиться по слову моему от завета Вечного Синего Неба в ту сторону багряного заката, как когда-то и устремились хуннууд, далёкие предки родных берегов, про которых говорил отец, мой славный родитель…»