Зимняя жертва - Монс Каллентофт

— В нем как минимум полторы сотни килограммов, — замечает Зак.

— По меньшей мере, — соглашается Малин.

Она и раньше видела такие глаза у убитых и теперь думает: каждый раз, когда мы смотрим в лицо смерти, все возвращается на круги своя и мы узнаем это обновленное состояние, в котором сами уже когда-то были раньше, — этот испуг, голод во взгляде, еще хранящем изумление первых мгновений.

В подобных случаях она всегда делает так: продумывает все заново, опираясь на собственный опыт и прочитанное на эту тему, пытается увязать теорию с тем, что видят ее собственные глаза.

Во взгляде мертвеца она замечает прежде всего гнев. И отчаяние.

Остальные ждут в патрульной машине, где Зак велел оставаться и тому, в форме:

— Тебе нет нужды стоять снаружи и мерзнуть. Он никуда не денется.

— Вы не хотите выслушать того, кто его нашел? — Тот, в форме, кивает через плечо. — Вон он здесь.

— Давайте сначала посмотрим.

Итак, опухшее замерзшее тело на одиноком дубе, словно младенец-переросток, замученный кем-то до смерти.

«Чего ты хочешь от меня? — спрашивает его Малин. — Зачем привел меня сюда в это забытое богом утро? О чем хочешь рассказать?»

На фоне белого болтаются ноги — темно-синие, с черными пальцами.

«Глаза, — думает Малин. — Твое одиночество. Оно словно растекается над городом, над равниной, проникая в меня».

Первое, что привлекает внимание, — ветка находится на высоте пяти метров над землей, но не видно ни одежды, ни крови, никаких следов на снегу возле дерева, кроме свежих отпечатков ботинок.

«Это следы человека в машине, который нашел тебя, — думает Малин. — Одно ясно: ты не мог прийти сюда сам и раны на твоем теле — дело рук кого-то другого. Тебе, очевидно, нанесли их не здесь, потому что тогда земля под тобой была бы покрыта кровью. Нет, ты долго находился где-то в другом месте, так долго, что твоя кровь замерзла».

— Ты видела отметины на ветке? — спрашивает Зак, разглядывая труп.

— Да, — отвечает Малин. — Как будто сдирали кору.

— Могу поклясться, что тот, кто это сделал, при помощи траверсы[11] поднял его на дерево, а потом уже затянул петлю.

— Или те, кто это сделал, — уточняет Малин. — Ведь их могло быть несколько.

— Никаких следов от дороги в эту сторону.

— Нет, однако ночь была ветреной: сперва снег, потом наст, потом все сначала. Как долго след мог сохраняться? Четверть часа, час, не больше.

— Тем не менее техники должны будут расчистить землю.

— Вероятно, для этого им понадобится мощнейший тепловой агрегат.

— У них такой найдется.

— И давно его здесь подвесили, как ты думаешь?

— Трудно сказать, но точно не раньше вчерашнего вечера — днем его бы заметили.

— Вполне возможно, что умер он гораздо раньше, — рассуждает Малин.

— Это вопрос к Юханнисон.

— Что-то по сексуальной части?

— Форс, кто о чем?

Зак называет Малин по фамилии, когда шутит или отвечает на вопрос, который считает плохо сформулированным либо просто глупым.

— И все же?

— Я не думаю, что это как-то связано с сексом.

— Отлично, здесь мы единодушны.

— Тот, кто это сделал, — рассуждает Зак, пока они возвращаются к машине, — обладал дьявольской целеустремленностью. Что бы там ни было, очень непросто притащить сюда такое тело и поднять на дерево. Для этого нужна дьявольская озлобленность, — продолжает он, подумав.

— Или чудовищное отчаяние, — добавляет Малин.

— Садитесь лучше в нашу машину. Она еще теплая.

Те, в форме, выкарабкиваются из патрульного автомобиля.

Средних лет мужчина на заднем сиденье многозначительно смотрит на Малин и делает попытку подняться.

— Сидите там, — говорит она, и мужчина съеживается опять, все такой же напряженный. Его тонкая бровь дергается, и весь облик выражает один вопрос: «Как, черт возьми, мне объяснить все это? Что я делал здесь в такое время?»

Малин усаживается рядом с ним, Зак устраивается на переднем сиденье и говорит:

— Прекрасно! Здесь, внутри, лучше, чем там, снаружи.

— Это не я, — начинает оправдываться мужчина, повернувшись к Малин, и его синие глаза от волнения увлажняются. — Мне не нужно было останавливаться. Какая, черт возьми, глупость! Ехал бы себе дальше!

Малин кладет руку на его плечо, ее пальцы погружаются в красную ткань куртки.

— Вы все сделали правильно.

— Так вот, я был…

— Значит, так. — Зак оборачивается. — Успокойтесь и для начала скажите, как вас зовут.

— Как меня зовут?

— Именно, — кивает Малин.

— Моя любовница…

— Ваше имя?

— Лидберг. Петер Лидберг.

— Спасибо, Петер.

— Теперь можете рассказывать.

— Так вот. Я был у своей любовницы в Буренсберге и этой дорогой возвращался домой. Я живу в Маспелёсе, а это кратчайший путь из тех мест. Это я признаю, но я не имею никакого отношения к тому, что здесь произошло. Вы можете спросить мою подругу. Ее зовут…

— Обязательно спросим, — подхватывает Зак. — Итак, вы возвращались домой после ночного свидания?

— Да, и я выбрал эту дорогу. Она ведь расчищена. И вот я заметил на дереве нечто странное и остановился, и… черт возьми… чертовщина — одно слово… О боже!

«Человеческая суета, — думает Малин. — Свет фар в ночи, мерцающие точки». Помедлив, она спрашивает:

— А здесь никого не было тогда? Вы кого-нибудь видели?

— Пусто, как на кладбище.

— А на трассе вы кого-нибудь встретили?

— На этой — нет, но за несколько километров до поворота мне встретилась машина. Кузов «универсал», а марку не помню.

— Номер? — хрипло спрашивает Зак.

Петер Лидберг качает головой.

— Вы можете расспросить мою любовницу. Ее зовут…

— Мы расспросим ее.

— Вы понимаете, сначала я хотел просто проехать мимо. Но потом… я ведь знаю, что надо делать в таких случаях. Клянусь, я не имею к этому никакого отношения.

— Мы в этом не сомневаемся, — успокаивает его Малин. — Я… то есть мы полагаем, что было бы странно с вашей стороны звонить нам, если бы вы имели к этому какое-то отношение.

— А моя жена? Она все узнает?

— Что именно? — уточняет Малин.

— Я сказал ей, что буду работать. Я работаю в пекарне Карлссона, иногда и по ночам, но тогда возвращаюсь с другой стороны.

— У нас нет необходимости сообщать ей об этом, — отвечает Малин. — Тем не менее не исключено, что она узнает.

— Но что мне ей сказать?

— Скажите, что решили прокатиться. Захотели проветриться.

— Это не пройдет. Я всегда так устаю. И потом, в такой мороз…

Малин и Зак переглядываются.

— Вам есть что сказать нам еще?

Петер Лидберг качает головой.

— Я могу ехать?

— Пока нет, — отвечает Малин. — Техники должны осмотреть вашу машину и взять отпечатки вашей обуви. Мы должны убедиться, что под деревом только ваши следы и никаких других. А теперь нашим коллегам нужны имя и номер телефона вашей любовницы.

— Мне не надо было останавливаться, — твердит Петер Лидберг. — Лучше бы он так и остался висеть. Рано или поздно кто-нибудь другой все равно бы его обнаружил.

Ветер крепчает, проникая сквозь синтетический мех куртки Малин, сквозь кожу, мышцы и далее, вплоть до мельчайших молекул костной ткани. Подключаются гормоны стресса, помогая мускулам посылать болевые сигналы в мозг и распространять по всему телу. Малин размышляет, каково это — замерзнуть насмерть. Смерть в таких случаях наступает не от самого холода, а от стресса, от боли, поражающей тело, которое, будучи уже не в состоянии поддерживать нужную температуру, прибегает к последнему средству — к самообману. Когда холодно по-настоящему, человек чувствует, как по телу растекается тепло. Это блаженство обманчиво. Легкие не могут больше снабжать кровь кислородом, и человек задыхается, одновременно засыпая. Но ему тепло, и те, кому посчастливилось выбраться из этого состояния, рассказывают: ты как будто тонешь, опускаешься все ниже и ниже, чтобы потом подняться куда-то за облака и там погрузиться во что-то мягкое, белое и теплое, отчего страх исчезает. «Это мягкое — физиологический мираж, — думает Малин. — Это смерть ласкает нас, чтобы мы ей доверились».

Издалека приближается автомобиль.

Неужели техники?

Вряд ли.

Скорее, это гиены из «Эстгёта корреспондентен», почуявшие снимок года. «Он?» — успевает подумать Малин, и в это время где-то в вышине раздается угрожающий треск. Она оборачивается и видит, как труп дрожит и раскачивается. Должно быть, висеть там не слишком приятно.

Подожди немного, мы поможем тебе спуститься.

4

— Малин, Малин, у тебя есть для меня что-нибудь?

Ветер глотает слова Даниэля Хёгфельдта, гасит звуковые волны на полпути. На приехавшем пуховик с меховым воротником, но в каждом движении чувствуется естественная элегантность и осознание собственной власти над окружающим.