Зимняя жертва - Монс Каллентофт

— Тогда едем прямо, — отвечает она и добавляет, помолчав: — Как вчерашний матч?

— Не будем об этом. Красные сиденья в «Центре» — настоящая пытка для моего мягкого места.

На востоке раскинулось озеро Роксен, сплошь покрытое льдом и похожее на заблудившийся глетчер, а по противоположному берегу взбираются виллы элитного района, расположенного в окрестностях монастыря Вреты. Рядом шлюзы Гёта-канала ожидают летнего сезона, когда здесь появятся прогулочные лодки и сорящие деньгами американские туристы.

Часы на приборной панели показывают 7.22.

«Дьявольское зрелище».

Она хочет попросить Зака поторопиться, но сдерживается и прикрывает глаза.

По обычным дням в это же время в участке уже собираются люди, и Малин приветствует работников розыскной группы отдела уголовных преступлений полиции Линчёпинга, сидя за своим столом в общем офисном помещении. Она угадывает их настроение и в зависимости от него подбирает нужный тон. Она может сказать или подумать:

«Доброе утро, Бёрье Сверд. Опять выгуливал своих собак? Нет такого мороза, который мог бы помешать воздать должное любимым овчаркам, верно? Вижу собачьи шерстинки на твоей куртке, на рубахе и во все редеющих волосах. Эти собаки, должно быть, служат тебе хорошей поддержкой. Действительно, как бы иначе ты справился со всем этим? Как можно каждый день видеть страдания любимого человека, как ты видишь страдания своей жены?

Привет, Юхан Якобссон. Трудно было вчера уложить малышей в постель? Или они больны? Сейчас сезон кишечных вирусов, у многих проблемы со здоровьем. Вы с женой просыпались среди ночи, убирали рвоту? Или вам посчастливилось на этот раз и дети мирно заснули пораньше? Вы всегда успеваете вовремя, даже если этого времени так не хватает. А тревога, Юхан, никогда не исчезает — я вижу ее в твоих глазах, слышу в голосе. Я знаю, что за ней стоит, потому что и сама переживаю это же.

Привет, руководитель группы. Как ты сегодня, комиссар Свен Шёман? Будь осторожен. Твой живот действительно слишком велик, и в нем слишком много жира. Доктора из университетской клиники такие называют „инфарктными животами“. „Вдовий живот“, как шутят они в буфете кардиологического отделения перед коронарным шунтированием. И не надо смотреть на меня с таким вызовом, Свен, ты знаешь, я всегда делаю все возможное. Мне нужно, чтобы в меня верили, потому что так легко усомниться в себе, даже если в тебе заложено гораздо больше, чем ты думаешь».

А вот что он мог бы сказать в ответ. «Малин, у тебя талант к работе. Настоящий талант, береги его. В мире есть множество талантливых людей, но умение пользоваться талантом — редкость. Смотри на то, что перед тобой, однако верь не только глазам своим, но и шестому чувству. Доверяй интуиции. В расследовании всегда раздается множество голосов, чужих и наших собственных. Ты можешь их слышать или не слышать. Стоит прислушаться к голосам без звука, Малин, они открывают нам истину».

«Доброе утро, Карим Акбар. Ты знаешь, что даже самый молодой в стране шеф полиции и любимец СМИ должен ладить с нами, работягами? Ты скользишь по комнате в своем отутюженном, блестящем итальянском костюме, и невозможно угадать, какой путь ты выберешь. Ты никогда не говоришь о Шеггеторпе, об оранжевом доме с фасадом, обитым листовым железом, в Сюндсвалле, в районе Накст. О доме, где ты вырос с мамой и шестью братьями и сестрами, после того как семья уехала из турецкого Курдистана, а твой папа покончил с собой, отчаявшись найти себе достойное место в новой стране».

— О чем думаешь, Малин? Ты, похоже, далеко.

Подобно удару хлыста, слова Зака вырывают Малин из игры в приветствия, возвращают в машину, и снова она мчится навстречу случившемуся, навстречу вспышке насилия в точке разрыва, в измученный зимой ландшафт.

— Так, ничего, — отвечает она. — Я только подумала о том, как тепло и хорошо сейчас в участке.

— Малин, твоя голова проморожена насквозь.

— Что же с этим делать?

— Закаляй себя, и это пройдет.

— Мороз пройдет?

— Нет, мысли о нем.

Они проезжают мимо садоводства в Шёвике. Малин показывает в окно, в сторону заиндевелых теплиц:

— Здесь весной можно купить тюльпаны всех мыслимых расцветок.

— О черт, — отвечает Зак. — Еще немного, и я не выдержу.

На фоне белого поля и неба включенные фары патрульного автомобиля кажутся разноцветными мигающими звездами.

Они медленно подъезжают — машина с трудом, метр за метром, преодолевает этот мороз, это покрытое снегом поле, это вечное одиночество. Метр за метром, кристалл за кристаллом приближаются они к цели. Они — округлое, выпуклое уплотнение в атмосфере, явление, вызванное к жизни другим явлением, а то, в свою очередь, стало следствием предшествующего — того, что находится сейчас в центре внимания.

Ветер метет на лобовое стекло снег.

Колеса «вольво» буксуют на расчищенной от снега дороге. Где-то в полусотне метров от мигающих огоньков вырисовывается одинокий дуб; его очертания размыты на фоне горизонта, бледно-серые сучья напоминают лапы ядовитого паука, взбирающегося на белое небо. Переплетение тонких ветвей — паутина, сотканная из предчувствий и воспоминаний. Самая толстая ветка склонилась к земле. Морозная пелена постепенно исчезает — и видимое обретает вес.

Возле патрульной машины виднеется неясный силуэт, за окном сзади маячат две головы. Впереди через несколько метров стоит зеленый «сааб».

Вокруг дуба ограждение, почти до самой трассы.

И это дерево. Не самое приятное зрелище.

Есть в чем усомниться глазу.

Есть о чем рассказать голосу.

3

И все-таки найдется своя прелесть в том, чтобы висеть здесь, наверху.

Вид отсюда прекрасный, и мне приятно, когда ветер раскачивает мое тело.

Я могу дать своим мыслям свободу. Здесь я обрел покой, которого не знал раньше, да и не думал, что он возможен вообще. У меня новый голос. И новый взгляд. Вероятно, только теперь я стал человеком, каким и не надеялся стать раньше.

Я вижу свет где-то у горизонта, и бледно-серую бесконечность этой равнины Эстергётланда нарушают лишь скопления деревьев возле крохотных хуторов. В полях плещутся снежные волны, и нет больше разницы между летним пастбищем и клочком голой земли. А там, внизу, возле полицейской машины, далеко под моими качающимися ногами, стоит молодой человек в сером комбинезоне. С беспокойством и надеждой, почти с облегчением смотрит он в сторону приближающегося автомобиля, а потом оборачивается ко мне, словно я мог тем временем убежать.

Вдруг хватается за телефон, а потом садится в машину и качает головой.

Бог, как же! Я пробовал когда-то и это, но что Он может дать мне? Я вижу везде одно и то же: эти безутешно взывающие к Нему люди только и ищут возможности вступить в сделку с тем, что есть тьма, как сами же они верят.

Нет, я не одинок, вокруг немало подобных мне. Но нам совсем не тесно, места всем хватает, его здесь много. В моей бесконечно расширяющейся вселенной все одновременно сжимается. Все становится ясным и в то же время неопределенным.

Конечно, мне было больно.

Конечно, мне было страшно.

Конечно, я пытался бежать.

И все же где-то в глубине души я понимал, что моя жизнь уже прожита. Нет, я не испытывал радости, я просто устал, устал ходить кругами вокруг того, что отвергает меня и чего я тем не менее желал, частью чего я где-то в глубине души все же хотел быть.

Суета человеческая.

Не моя суета.

Поэтому мне приятно висеть здесь голым и мертвым, на одиноком дубе посреди равнины, одной из самых плодородных в стране. И я нахожу, что те два огонька приближающегося к нам издалека автомобиля красивы.

Раньше для меня не было красоты.

Может быть, она существует только для нас, мертвых?

Да, это красота, это такая красота — уйти наконец от всех забот жизни!

В морозном воздухе не чувствуется никаких запахов. Голое окровавленное тело медленно раскачивается взад и вперед прямо над головой Малин, превращая дуб в виселицу, чей недовольный скрип мешается с гулом мотора, работающего на холостом ходу. На спине и выпуклом животе кожа содрана и висит клочьями, обнажая промерзшее мясо всевозможных оттенков мутно-красного. Там и здесь на конечностях в беспорядке разбросаны глубокие раны, словно канавы от вырезанных ножом кусков человеческого тела. Половые органы не тронуты. Лицо не имеет контуров — это просто черно-синяя распухшая жировая масса. И только глаза, выпученные, в красных прожилках, с выражением удивления, голода, сомнения и страха, выдают лицо человека.