Первородный грех. Книга первая - Мариус Габриэль

«Иден, – в смятении думала она, чувствуя, как стонет ее душа, как разрывается сердце. – Иден, дитя мое. Что мы с тобой сделали!»

Глава первая

ПЛЯСКА СМЕРТИ

Июль, 1909

Сан-Люк, Каталония, Испания

Большую часть монахинь уже вывезли. Пако Массагуэр, местный землевладелец, прислал для этой цели несколько повозок. И, хотя двое его людей были жестоко избиты, перепуганным до смерти сестрам монастыря Сан-Люк все же позволили уехать.

Когда они проезжали по улице, обезумевшая толпа голодранцев стала швырять в них дерьмом, понося на чем свет стоит. Иногда вместе с дерьмом в несчастных летели камни.

Мать Хосе, игуменья монастыря, отказалась покинуть святую обитель и с четырьмя наиболее преданными монахинями укрылась в часовне Богоматери.

Вопреки мрачным предупреждениям Массагуэра о том, что их могут изнасиловать и убить, мятежники монахинь не тронули. Пять или шесть юнцов, совсем еще мальчишек, схватив дымящуюся головню, принялись было гоняться за сестрой Долорес, но, когда старая женщина упала и истерически завопила, они сжалились над ней.

– Успокойся, – сказал один из них, помогая монахине подняться на ноги, – это ведь не конец света. Это начало новой жизни. Ступай спрячься где-нибудь.

Без сомнения, Сан-Люк был богатым монастырем, но распоясавшаяся толпа растащила все, что представляло хоть какую-то ценность. Бунтовщики сначала грабили, потом богохульствовали и, наконец, бессмысленно рушили все, что подворачивалось им под руку. Они устроили костер из молитвенников, сундуков, жестких тюфяков и еще более жестких скамеек и прочих атрибутов скудной монастырской жизни.

Мать Хосе молится, чтобы огонь не добрался до деревянной крыши построенного в тринадцатом веке монастыря.

Она возносит Богу молитвы, не в силах поверить в происходящее. Наверное, это и в самом деле начало ужасного нового мира, о коем говорится в Апокалипсисе. Или возвращение мрачного средневековья. Ничего худшего на ее памяти еще не происходило. За последнюю неделю в одной только Барселоне сожгли дотла тридцать церквей.

Монастырь Сан-Люк стоит на холме, и его высокие стены видны издалека. Отсюда открывается великолепный вид на Средиземное море, а сзади монастыря возвышаются Пиренейские горы. У подножия холма ощетинилась частоколом старинных черепичных крыш деревня Сан-Люк.

Очевидно, толпу бунтовщиков составляют бедняки – жители этой деревеньки да близлежащих ферм. Мать Хосе знает, кто эти люди – радикалы, анархисты, антихристы. Но среди них она не может найти ни одного знакомого лица, хотя и прожила здесь с тех пор, как молоденькой послушницей была принята в монастырь. Злоба исказила их лица.

– Что мы им сделали? – стонет сестра Долорес, прижимая к груди свои исцарапанные руки. – Матерь Божья, Дева Мария, ну что мы им сделали?

Внезапно в доносящихся снаружи криках толпы что-то меняется. Мать Хосе прерывает молитву. Она слышит нестройные звуки музыки, дикий и пронзительный визг.

– Оставайтесь здесь, – приказывает она сестрам и, подобрав сутану, спешит к двери часовни, чтобы посмотреть, что происходит. Ошеломленная, игуменья застывает на месте. – Немыслимо… – крестясь, шепчет она.

Бесчинствующая толпа побывала в склепах, где в течение семи веков монахини Сан-Люка находили свой последний приют, и вытащила оттуда с дюжину гробов, взломав лопатами крышки. Теперь среди всеобщего возбуждения их жалкое содержимое приволокли во внутренний двор монастыря.

Деревенский скрипач ударяет по струнам, и потрясенная мать Хосе видит, как один из мужчин сгребает в охапку ворох лохмотьев и под звуки скрипки пускается в пляс.

Мать Хосе узнает его. Это Франческ Эдуард, кузнец. Рослый, здоровый детина лет двадцати двух – двадцати трех. Франческ заливается смехом, запрокидывая голову и взвизгивая от удовольствия. Он красив, силен, смуглолиц. Голубые глаза сверкают. Местные красотки от него без ума.

То, что держит в своих объятиях кузнец, – это иссушенные временем останки монахини.

Вокруг него образуется кольцо погромщиков, которые хлопают в ладоши, притоптывают в такт мелодии, гогочут и улюлюкают.

Создается впечатление, что давно усопшая монахиня тоже смеется. Как и положено, она была похоронена в своей сутане. В складках истлевшей черной материи ее иссохшие мощи кажутся легкими, как связка сухих палок, и такими же негнущимися. Кожа лица тоже усохла, превратившись в уродливую коричневую маску, обтягивающую череп. Безносое, с пустыми глазницами и оскалом желтых зубов, это лицо выглядывает из перепачканного грязью апостольника.

– Пилар… – слышит мать Хосе какой-то странный голос сестры Каталины. Остальные монахини столпились вокруг нее в дверном проеме часовни и с ужасом взирают на эту чудовищную сцену. – Сестра Мария дель Пилар, – повторяет монахиня тем же скрипучим голосом. – Мы похоронили ее в 1897 году. Она умерла от рака.

– Мария дель Пилар, – шепчет сестра Долорес. – Упокой, Господи, душу ее.

Глаза матери Хосе наполняются слезами. Теперь и она узнает в отвратительном, обтянутом кожей черепе черты сестры Марии дель Пилар. А череп все кружится и подпрыгивает, кружится и подпрыгивает. Пилар, такое милое создание. Пилар, ее подруга, которая покоилась с миром все эти двенадцать лет.

Игуменья знает, почему они сделали это. Не для того чтобы осквернить умерших. А чтобы доказать, что Бога нет. И нет последнего успокоения в Его лоне. Есть только суровый и неизбежный распад плоти…

– Идите внутрь! – грозно приказывает мать Хосе, оборачиваясь к монахиням. – Чего уставились? Идите и молитесь за эти заблудшие души.

Оставив матушку игуменью одну, сестры поспешно удаляются в часовню. Мать Хосе заставляет себя смотреть на Франческа Эдуарда. Ее губы шепчут молитву. Этот человек пьян до безумия, но пьян не только от вина, которого все они налакались, он потерял голову от более ядовитого зелья – анархизма.

А ведь не прошло еще и шести месяцев с тех пор, как этот замечательный кузнец выковал новые двойные железные ворота для монастыря. Несмотря на молодость, он мастерски справился со своей работой. Ворота получились поистине великолепные. Прутья решеток были выполнены в виде извивающихся среди цветов и листьев змей. В центре каждой створки помещался крест.

Кроме того, Франческ Эдуард отковал еще и дверной молоток в форме крылатого быка, символа Сан-Люка. Мать Хосе помнит, как работал он, напевая, и по его мускулистым рукам струился пот.

Но на широких плечах кузнеца была горячая голова. Он учился своему ремеслу в Барселоне. Вот там-то он и подцепил эту заразу – анархизм да тред-юнионизм. А еще ходят слухи, что он бабник, правда, о красивых и веселых молодых людях часто так говорят.