Пелевин и поколение пустоты - Полотовский Сергей

В качестве альтернативы использовалось еще одно заведение, которое было недалеко от Лефортовской набережной – пивбар «Кишка», прозванный так за узкий длинный коридор при входе. Алкоголь же студенты МЭИ брали в универсаме «Близнецы», что возле метро «Авиамоторная». Чаще всего там брали пиво за 50 копеек, выпив которое тут же сдавали бутылку за 12 копеек. Водка была по 3,62 и 5,20. Кто постарше, разбуди – вспомнят.

«Он учился на отлично, поэтому получал повышенную стипендию в 45 рублей, – вспоминает Ирина Задушевская, руководитель диплома Виктора Пелевина. – За весь период учебы ни разу не пересдавал зачеты и экзамены, по крайней мере в деканате нет ни одного документа о пересдачах. Он был крайне необщительным студентом. Держался обособленно ото всех. Создавалось впечатление, словно он все время что-то вынашивал внутри себя».

Человеческая память – обманчивая штука, особенно когда речь заходит о знаменитостях. Слишком велик соблазн если не приписать задним числом человеку какие-то характерные черты, подходящие позднему – звездному – образу, то хотя бы выбрать подходящие из богатого ассортимента обрывочных воспоминаний. Отсюда логичное недоверие к мемуарам людей, знававших в детстве будущих певцов и политиков.

Однако в случае с Пелевиным все сходится, и понятно, откуда взялась эта обособленность. Действительно, студент факультета электрооборудования и автоматизации уже тогда жил практически в другом измерении, где страницы художественного текста котировались значительно выше чертежей.

«Пелевин учился на другом факультете, я с ним не был знаком, – вспоминает Виктор Корыстов, чье студенчество охватывало те же годы. – Факультетские стенгазеты вывешивались обычно возле факбюро и назывались просто по имени факультета, хотя бывали и тематические – к определенному событию. Так вот, в одной из факультетских стенгазет меня еще тогда удивили необычные по тем временам фантастические рассказы. Когда мне позже попалась книга Пелевина, я узнал его по стилистике».

Конец СССР

Молодость Пелевина пришлась на старость империи, которая со скоростью один мертвый генсек в год катилась в котел капиталистической переработки. И от этого никуда не деться.

Рост, цвет глаз и волос, даже пол – относительные величины, при большом желании их можно сменить на более привлекательные. Дата рождения и производная от нее цикличность жизни – константы. (Здесь мы не берем в расчет такую экзотику, как многолетняя кома или парадокс о двух близнецах, один из которых улетел в космос.) Человек привязан к дате рождения плюс-минус несколько лет. Чтобы мужчинам разного возраста попасть в одно поколение, им надо вместе пройти войну или подвергнуться соразмерному по силе и продолжительности воздействию. Пелевин не воевал. Поэтому логично считать, что, при всей исключительности, он человек своего года рождения.

С одной стороны, его одногодки – рок-музыканты девятого вала Ленинградского рок-клуба. Виктор Цой, Михаил Борзыкин. Но это ложный путь: Пелевин отнюдь не молодая звезда 80-х. По-настоящему его поколение – комсомольские удальцы, первые кооператоры, первые олигархи. Те, кто начал реализацию в стремительно менявшихся условиях и продолжил карьеру в условиях, радикально изменившихся.

Например, известный ресторатор Аркадий Новиков – 1962 г. р. Бывший олигарх, ныне политзаключенный Михаил Ходорковский – 1963 г. р., его коллеги Михаил Прохоров – 1965 г. р., Владимир Потанин – 1961 г. р., Михаил Фридман – 1964 г. р.

Помимо много чего еще сегодняшнюю Россию от Запада феноменально отличает отношение к возрасту. Во всем мире молодые – новая аристократия, юность – главный фетиш, а бессмертие – основная религия безбожной цивилизации, но продолжительность жизни в странах первого мира подразумевает определенную неспешность.

В журналах популярны списки ведущих и даже «многообещающих» писателей до сорока (вспомним статью из New Yorker, упомянутую вначале). Решение юноши после колледжа отправиться в кругосветку на год не вызовет серьезных нареканий: время есть.

В России выше социальные скорости. Вернее, здесь иные представления о том, когда, во сколько надо кровь из носу добиться успеха. Девятнадцатилетний хозяин стартапа, двадцатилетний главный редактор – правило, а не исключение.

В этом смысле СССР позднего периода был больше похож на Запад. Толковые люди, которым было что сказать, наделенные хваткой экономические субъекты выжидали возможности пустить талант в дело. Копили силы. Аккумулировали интеллектуальный капитал. Неслучайно в олигархи чаще попадали из академической среды, а не с позиции завсклада или директора комбината.

Восьмидесятые Пелевина – это ненужное техническое образование, журналистские халтуры, запойное чтение и общение с теми, кого принято называть интеллектуалами.

Человек в кожаной куртке

В начале восьмидесятых Пелевин знакомится с писателем и программистом Сергеем Москалевым, будущим автором «Словаря эзотерического сленга» и программы Punto Switcher, благодаря которой пользователь компьютера может не заботиться о переключении раскладки клавиатуры (программа меняет ее с английской на русскую и обратно, самостоятельно определяя, на каком языке пишет пользователь).

«У нас был общий приятель, который занимался боевыми искусствами, кажется, в одной секции карате, – вспоминает Москалев. – Они там прыгали через машины на ходу. Витя делал удар маваши или что-то такое: подпрыгивает, а под ним проезжает машина».

Москалев на четыре года старше – в начале взрослой жизни огромная разница, но молодых людей объединяют общие увлечения. «Я тогда уже эзотерикой занимался, Кастанедой, самиздатом, переводами. Витя интересовался этой темой. Он активно читал-ксерил. Оказался очень дееспособный человек, нашел места, знакомых, у которых можно было ксерокопировать книги».

По словам Москалева, в те годы Пелевин всегда ходил с сумкой через плечо. В сумке была нелегальная литература: книги по дзен-буддизму, ротапринтный Кастанеда («величайший поэт и мистик ХХ века», как он выразился в некрологе «Последняя шутка воина», опубликованном в 1998 году в «Общей газете»). Особой опасности будущий писатель себя не подвергал – все-таки Кастанеда не Солженицын или хотя бы сборник «Вехи», но в случае чего можно было, конечно, и срок схлопотать: советская власть тщательно оберегала свою неестественную монополию на логос.

Я в юности Кастанедой увлекался. А потом прочел у него в одной из книг, что осознание является пищей Орла. Орел – это какое-то мрачное подобие Бога, так я понял.

Священная книга оборотня (2004)

Помимо сумки в облике будущего писателя была еще одна характерная визуальная константа. «В конце восьмидесятых молодой человек без кожаной куртки автоматически выпадал из верхней трети пищевой пирамиды и брачных танцев вечной весны перестройки, – вспоминает писатель и товарищ пелевинской молодости Альберт Егазаров. – Сейчас выглядит смешно, но в то время – необоримый фетиш. У Вити она была».

Для молодого парня, сосланного вместе с родителями из центра в Чертаново, дом Москалева в Большом Козихинском переулке (№ 23) стал одной из точек опоры в центре Москвы. И интеллектуально, и топонимически – на весь период конца восьмидесятых – начала девяностых.

«Витя жил на окраине и, как любой человек из спального района, выезжая в центр, пытался сделать массу возможного: взять-отдать, пообщаться, – вспоминает Москалев. – Витя выстроил такую схему, что при большом круге общения мог прийти к нам два часа посидеть, потом в соседний дом – еще час. Он расписывал себе некий маршрут: Малая Бронная – потом к тебе, потом звонит кому-то дальше, передвигается на Садовое. Был период, когда он очень активно по Москве перемещался. Где-то до 96-го».

Из этого можно сделать вывод, что замкнутость писателя – качество не врожденное, а приобретенное. Затворничество – достижение более позднего времени.