Пелевин и поколение пустоты - Полотовский Сергей

Благодаря этому напряжение в картине поддерживается до конца (начала). Метафорой такой архитектоники мог бы стать образ дракона, пожирающего свой хвост. Круг истории замыкается, обращаясь моделью вечного двигателя, лентой Мебиуса шириной 35 мм.

Сколько люди себя помнят, рассказчики изощрялись в способах донести мысль и образ до аудитории. Теперь уже самый консервативный, топорный, посконный вариант «родился, учился, не женился» выглядит старомодным. Так «уже не делают». (Что значит, как правило, «так снова можно делать».)

Как лучше писать про Пелевина?

Можно было бы все, что мы знаем о писателе, поместить в развернутую на несколько авторских листов пародийную метафору. Авторы, сочиняя это, ужасно веселились бы. Читатель бы, скорее всего, недоумевал.

Можно было бы построить все на цитатах, выпустить на страницы книги многоголосый хор без корифея: вот что люди говорят, а вы уж думайте что хотите.

Можно было бы, и это оказалось бы скучнее всего, придерживаться прямого, как палка, вектора: родился, учился, дебют, успех, хиты, прием у британской королевы, распад, убили Джона Леннона… Ах, извините, это мы переключились на другую биографию.

Как построена эта книга?

Она состоит из главок. Какие-то большие, другие совсем маленькие. Одни посвящены отдельной теме, иные анекдоту, третьи, наоборот, обо всем понемножку, но даже с ходу и не скажешь, о чем. Да и смонтированы они друг с другом абы как.

Есть линия, что называется, реального плана: живет такой человек Виктор Олегович Пелевин 1962 года рождения, с квартирой в Чертанове и читателями по всему миру. Это реальное лицо. Он с кем-то общался, где-то появлялся, давал интервью. (Для того чтобы написать эту книгу, авторы взяли десятки интервью у людей, знакомых с Пелевиным (в том числе лично), а в тех случаях, когда мы используем чужие цитаты, приводятся ссылки на источники.)

Кроме реальной линии есть еще жизнь книг – наверное, более важная для писателя: когда что вышло, зачем и почему. И что же там написано. И как сказанное слово отозвалось.

Есть, уже на другом уровне, сквозные сюжеты и герои пелевинских книг, есть дорогие писателю идеи и приемы, о которых хочется сказать отдельно, есть влияния и вливания.

Вот несколько энергетических линий, которые будут здесь перемежаться, переплетаться, сталкиваться, искрить – и в результате, мы надеемся, подведут чуть ближе к ответам на вопросы, сформулированные полшага назад.

Было бы странно сначала говорить, говорить, говорить об авторе, а потом – о его произведениях. И наоборот тоже как-то не выходит. Отсюда и структура книги. Ничего такого уж страшного и сложного.

Читать эту книгу можно было бы как «Хазарский словарь» Милорада Павича, в котором как будто отсутствует фабула, а сам текст представляет собой энциклопедические статьи. А можно как «Евгения Онегина», когда его перечитывают уже в зрелом возрасте – с любого места. Но вы уж попробуйте по старинке – с начала и до конца, отыскивая внутреннюю логику переходов.

Может быть, найдете.

Точка отсчета

Излюбленный писателями сюжет: случайная встреча, мимолетное столкновение с прохожим – и вся жизнь круто меняется. У каждого из нас есть такие «прохожие» – случайные модуляторы принятия решений. Незнакомые нам вершители наших судеб. Сколько народу осталось в живых, опоздав из-за случайной встречи или тривиального похмелья на работу 11 сентября 2001 года?

Тут можно процитировать самого Пелевина:

В одном [мире] нас ждет падающий из окна горшок с бегонией или несущийся из-за угла грузовик, в другом – благосклонная улыбка Незнакомки или толстый кошелек на краю тротуара, и все на одних и тех же улицах…

Числа (2003).

14 октября 1962 года американский самолет-разведчик с громким эстрадным именем U2 обнаружил на Кубе советские ракеты с ядерными боеголовками. Американцы потребовали, чтобы мы их убрали. Мы сначала вообще все отрицали, потом пошли в отказ. Начался Карибский кризис.

Пока по всем возможным каналам отчаянно шли переговоры, над островом уже пролилась кровь сбитого американского летчика. В этой обстановке любой неосторожный шаг мог привести к Третьей мировой.

И тут группа из одиннадцати эсминцев ВМС США обстреливает нашу подлодку. Командир подлодки приказывает запустить ответную атомную торпеду. Капитан второго ранга Архипов, получив указание, говорит начальнику: «Погоди. Ну не пори горячку. Я все понимаю, но давай лучше ответим им: “Прекратите провокацию”».

Вместо ракеты идет сигнал. Сигнал принят. Американский самолет отзывают. Ядерное оружие не применяется. Вскоре кризис разрешается серией соглашений.

Позже станет понятно, что Карибский кризис был пиком холодной войны. Хуже уже не будет. Впереди только разрядка международной напряженности, перемежающаяся вялой руганью старых, надоевших друг другу родственников. Для миллионов людей Архипов оказался тем самым случайным прохожим.

А буквально через несколько недель в семье директора гастронома № 8 Зинаиды Ефремовой и преподавателя военной кафедры МГТУ им. Баумана Олега Пелевина родился сын.

Дефицит детства

Литературное детство придумали сентименталисты во главе с Лоренсом Стерном, автором «Тристрама Шенди». До этого детства не существовало.

Античные авторы изображали забавные детали первых лет жизни, но напрочь игнорировали переживания: ребенок не считался человеком.

В эпоху Возрождения персонажи появлялись на авансцене уже сформировавшимися индивидуумами. Тема «Ребенок у Шекспира» не тянет даже на курсовую. Где там дети? Ромео, Корделия – дети, конечно. Но половозрелые.

Романтики, подхватив многие идеи сентименталистов, тоже не сильно увлекались детским вопросом. Только во второй половине XIX века тему принялись раскрывать: «Рыжик» Жюля Ренара, «Детство» Толстого, а потом еще и Горького. Затем подоспел Марсель Пруст, круто развернувший азимуты. И вот уже без детства невозможно понять человека, а все, что мы собой представляем, – логический вывод из первых лет жизни. Теперь детство настолько прочно обосновалось в мировой литературе, что она уже никак не может обойтись без эскимо на палочке, первомайского парада и картинки в букваре.

Загвоздка в том, что воспоминаний меньше, чем людей. Значительно меньше. Исключения не берем. Конечно, кто-то, как Маугли, рос с волками, кого-то с трех лет снимают в кино, чей-то дедушка был Леонидом Ильичом Брежневым. У остальных – эскимо и первомайский парад.

У Пелевина было относительно обычное для его времени советское детство относительно обеспеченного класса. И можно предположить, что общего там было больше, чем частного.

Миф о мифе

Пелевин пришел в мир, где разные системы мирно сосуществовали. Запад был Запад, Восток – Восток. Но вместе они сходились не только на спортивных соревнованиях или на космической станции «Союз» – «Аполлон».

Другими точками пересечения оказывались валютные магазины, пластинки и книги, привезенные из загранки. Немного порезанные фильмы – в основном французского и итальянского производства. Обрывки телепередач про загнивающую капсистему. Лекции про «ошибки фрейдизма» (из которых про этот самый ошибочный фрейдизм большинство и узнавало). Железный занавес не отличался герметичностью.

В 360 году до н. э. в диалоге «Государство» Платон привел «миф о пещере». У самого Пелевина полно отсылок к этой истории. Жители пещеры жгут костер и, сидя спиной к входу, наблюдают тени на стене, принимая эти искаженные, скупые отражения за настоящую жизнь – почти дословный пересказ этого мифа имеется в VIII части романа «Чапаев и Пустота» (1996) и в рассказе «Созерцатель тени» из сборника «Ананасная вода для прекрасной дамы» (2010).

С западным влиянием – похожая история. Советские граждане получали «из-за бугра» не чистый культурный продукт, а тени, искаженные копии. По ним, правда, некоторым удавалось восстановить относительно достоверную картину. Как писал поэт Иосиф Бродский, «но зачем нам двадцатый век, если есть уже девятнадцатый век?».