Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории - Дэвид Чалмерс

В идеале мы хотели бы, чтобы теория сознания делала по меньшей мере следующее: она должна была бы указывать условия, при которых физические процессы порождают сознание, и по отношению к процессам, порождающим сознание, она должна была бы специфицировать, какой именно тип опыта оказывается связан с ними. И мы хотели бы, чтобы эта теория объясняла, как оно порождается, чтобы возникновение сознания казалось понятным, а не магическим. В итоге мы хотели бы, чтобы она позволила нам увидеть сознание в качестве интегральной части природного мира. Возможно, пока нам трудно уяснить, какого рода была бы эта теория, но без нее нельзя будет сказать, что мы полностью понимаем сознание.

Прежде чем идти дальше, одно терминологическое замечание. Термин «сознание» неоднозначен и отсылает к множеству феноменов. Иногда он используется для обозначения когнитивных способностей, таких как способность интроспекции или способность давать отчет о ментальных состояниях. Иногда он используется как синоним «бодрствования». Иногда он тесно увязывается с нашей способностью фокусировать внимание или произвольно контролировать наше поведение. Иногда «сознание чего-то» отождествляется с «знанием о чем-то». Всё это принятые способы употребления данного термина, но все они говорят о феноменах, отличных от того предмета, о котором я веду речь, и эти феномены гораздо менее трудны для объяснения. Позже я еще вернусь к этим альтернативным понятиям сознания, пока же, говоря о сознании, я имею в виду исключительно субъективное качество опыта: каково это — быть когнитивным агентом.

Множество альтернативных терминов и выражений обозначает примерно тот же класс феноменов, что и «сознание» в его главном смысле. Среди них «опыт», «квалиа», «феноменология», «феноменальный», «субъективный опыт» и «каково это». Помимо грамматических отличий, различия между этими терминами сводятся по большей части к смысловым оттенкам. «Осознавать» в этом смысле — примерно то же самое, что и «обладать квалиа», «иметь субъективный опыт» и т. д. Любые отличия в классе обозначаемых феноменов являются несущественными. Подобно «сознанию», многие из этих терминов несколько неоднозначны, но я никогда не буду использовать их в альтернативных смыслах. Говоря о главном предмете этой книги, я буду использовать все эти выражения, но четче всего к нему отсылают «сознание» и «опыт», и они будут преобладать.

Каталог сознательного опыта

Наблюдение за сознательным опытом может быть увлекательным делом. Опыт исключительно разнообразен, и каждой его разновидности присущ свой собственный характер. В нижеследующем списке, импрессионистичном и не претендующем на теоретичность, представлен далекий от полноты каталог аспектов сознательного опыта. Ничего из этого не надо принимать слишком уж всерьез, как философию, и этот список нужен для того, чтобы помочь сфокусировать внимание на предмете обсуждения.

Визуальный опыт. Среди множества разновидностей визуального опыта ощущения цвета выступают в качестве эталонов сознательного опыта — из-за их чистой и, как кажется, невыразимой квалитативной природы. Некоторые колористические переживания могут казаться особенно поразительными и поэтому могут быть особенно хороши для того, чтобы сфокусировать наше внимание на тайне сознания. Вот кричащий багровый оттенок книги на моей полке, почти сюрреалистичная зелень папоротника на фотографии на стене и мигание множества ярких огоньков, красных, зеленых, оранжевых и голубых, на рождественской елке, которая видна из моего окна. Но изумление может вызвать любой цвет — стоит лишь отметить его и задуматься о его природе. Почему он должен переживаться именно так? Почему он вообще должен переживаться? Как я мог бы передать природу этого колористического опыта тому, кто был бы лишен его?

К другим аспектам визуального опыта относится опыт формы, размера, яркости и затемненности. Особенно утонченным аспектом является опыт глубины. Когда я был маленьким, я замечательно видел одним глазом, а другим — очень плохо. Поскольку один мой глаз был хорошим, мир выглядел четким и резким и, несомненно, трехмерным. Но вот мне дали очки, и разница была очевидна. Мир не стал намного более резким, чем раньше, но неожиданно стал казаться более трехмерным: вещи, имевшие глубину, каким-то образом стали еще более глубокими, и мир выглядел более насыщенным. Если вы прикроете один глаз, а затем раскроете его, вы сможете понять, что я имею в виду. В своем прежнем состоянии я бы сказал, что глубина моего зрения не подлежит улучшению; мир уже казался таким трехмерным, каким он только и мог бы быть. Изменение было тонким, почти невыразимым, но удивительно впечатляющим. Разумеется, можно рационально объяснить, каким образом бинокулярное зрение позволяет объединять информацию от каждого глаза в информацию о расстояниях, позволяя тем самым более эффективно контролировать действия, но этому каузальному объяснению не удается передать то, как переживается этот опыт. Почему то изменение в процессах обработки информации должно сопровождаться подобной перекомпоновкой моего опыта, было тайной для меня в десятилетнем возрасте и до сих пор изумляет меня.

Слуховой опыт. В некоторых отношениях звуки еще более необычны, чем визуальные образы. Структура образов, как правило, напрямую соответствует структуре мира, но звуки могут казаться вполне независимыми. На мой телефон приходит вызов, внутренний механизм вибрирует, в воздухе возникает сложная волна, достигающая в итоге моей барабанной перепонки, — и каким-то образом, почти магическим, я слышу звонок. Кажется, что квалитативность звонка никак напрямую не соответствуют какой-либо структуре в мире, хотя я точно знаю, что он идет от динамика и что он определяется формой волны. Но почему эта форма волны или даже эти нейронные импульсы породили именно такое аудиальное качество?

Быть может, богатейшим аспектом слухового опыта является музыкальный опыт, хотя речевой опыт не должен сильно отставать от него. Музыка может литься и полностью поглощать нас, окружая нас, подобно тому как может окружать нас визуальное поле, тогда как со слуховыми переживаниями дело обычно обстоит иначе. Можно проанализировать аспекты музыкального опыта, разбивая воспринимаемые нами звуки на ноты и тона, находящиеся в сложных взаимных отношениях, но музыкальный опыт каким-то образом не сводится к этому. Единый квалитативный опыт порождается аккордом, но не случайно отобранными нотами. Старенькое фортепьяно и далекий гобой могут совместно производить неожиданно сильное впечатление. И, как всегда, раздумывая над этим, мы задаем вопрос: почему все это должно чувствоваться именно так?

Тактильный опыт. Еще одним богатейшим квалитативным пространством нашего опыта являются текстуры: сравните ощущение бархата с текстурой холодного металла, потной руки или щетинистого подбородка. У всех у них имеется свое особое уникальное качество. Тактильные ощущения воды, сахарной ваты или губ другого человека столь же различны.

Рис. 1.1. Выразимость и невыразимость обонятельного опыта. (Calvin and Hobbes © Watterson. Distributed by Universal Press Syndicate. Перепечатка разрешена. Все права сохранены.)

(1) — Ммм… Кто-то развел костер. Люблю запах костра в холодный зимний день.

(2) — Не странно ли, что запахи так бередят память, но мы не можем описать их?

(3) — Ох, не знаю. Тот костер пахнет так огневито и хворостисто.

(4) — Я мог бы и догадаться, что у животных есть слова для запахов. — Немного брунковат, из-за сухого воздуха.

Обонятельный опыт. Вспомните заплесневелый запах старого гардероба, вонь гниющих отходов, дух свежескошенной травы, теплый аромат только что испеченного хлеба. В каком-то смысле обоняние — самое таинственное из всех чувств из-за богатой, неосязаемой и невыразимой природы ощущений запаха. Экерман (Ackermann 1990) называет его «молчаливым и бессловесным чувством». Хотя любое ощущение содержит в себе нечто неуловимое, другие чувства обладают определенными свойствами, облегчающими их описание. Визуальный и слуховой опыт имеют сложную комбинаторную структуру, которая может быть описана. Тактильные и вкусовые переживания обычно возникают вследствие прямого контакта с каким-то объектом, и через отсылки к такого рода объектам был создан богатый дескриптивный словарь. Запахи кажутся малоструктурированными и зачастую лишены очевидной связи с каким-либо объектом, примитивным образом присутствуя в многообразии наших ощущений. (Возможно, животные справлялись бы с ними лучше нас (рис. 1.1).) Быть может, эта примитивность отчасти связана с тем, что процессы, благодаря которым наши обонятельные рецепторы оказываются чувствительными к различным видам молекул, протекают по принципу ключа и замочной скважины. Кажется случайным, что данная разновидность молекул должна вызвать ощущение именно такого рода, но это и происходит.