На сопках Маньчжурии - Михаил Толкач

Отсмеялись незлобиво. Солнце зашло за соседский двор. Тени окутали улицу.

— Слышь, Варь! А чем у вас сейчас заняты? Ну, там, под Омском. Варвара Акимовна удивлённо подняла глаза на Скопцева:

— Чего вдруг потянуло? — Она заказала себе: не возвращаться в прошлое даже в мыслях!

— Веришь, тоска навалилась…

— Верю всякому зверю… — Варвара Акимовна повела плечами, как-будто освобождаясь от тяжести. — Знобко что-то. Холодком обдало! Хлеба убирают, чего ж ещё под Омском? Мужики, считаю, поголовно с немцем дерутся…

— Оно, конешно…

— Откушай, Платошка, с дальнего дерева сняла. — Варвара Акимовна подвинула ему тарелку с яблоками. Он выбрал румяное, с хрустом вонзил зубы в мякоть плода. Брызнул сок на скатерку. Огрызок кинул через заборчик.

— Кедровые орешки пошли в зрелость, — продолжил он о своём. — В налив входит брусника. Омуль навострился на нерест…

— Не тирань себя, Платон! Зовёт сердце домой, обратись в русское консульство.

— И — к стенке!

— Пошто? Руки не в крови, с чего б в распыл сразу? Теперь не Гражданская война. Не натворил плохих дел, чего пугаться?

— Не хочу быть редиской: сверху красный, а внутри — белый.

— Дак не ной, как оголодавший щенок!

— Эх, нет ли ещё косушки?

— Забудь! Намерен жить в моём доме — забудь загул!

— Забыл! — Платон Артамонович поднял руки кверху. — А ты свою Марьяновку не вспоминаешь?

— Помолчи — за умного сойдёшь! — Варвара Акимовна жевала яблоко, а глаза полнились слезами. — Ветки обрублены там, Платошка. Колчаковцы всю родню… Как я уцелела — Богу известно!

— И здесь не вырастили корни, Варьча!

— Пустоцветы мы с тобой, казак. — Варвара Акимовна вытерла губы фартуком, приложила ладони к щекам и тихонько затянула:

— У-уроди-илася я-а, как были-инка в поле-е…

Голос у неё был чистый, колокольцем звенел.

— Не надо, Варь! Ну, не надо. — Скопцев прижал её к себе. Она затихла, всхлипывала, промокнула передником глаза.

— Платон, сходил бы в бюро эмигрантов, заплатил там взносы, а то и нас сымут с учёта. Как-никак, по ихним карточкам кукурузная мука да патока. Полфунта сахара не роскошь. На базаре-то всё кусается!

— Ваш заказ, лапушка, моё — исполнение!

* * *

Раннее утро 13 июня 1938 года. Солнце вставало из-за дальнего леса на советской стороне. Два маньчжурских пограничника в светло-кремовых кителях неспешно вышагивали след в след по сырой низине. Их широкие штаны были мокрыми от росы. Контрольная полоса пролегала в мелких кустарниках. Над рекой, в пойме, копился густой туман.

Толстый пограничник, идущий вторым, смачно позёвывал, предвкушая скорый отдых. Передний вдруг присел и приложил пальцы к губам.

— Тс-с-с!

Слышались чавкающие шаги. Над туманной низиной взмыли дикие утки. Всполошилась цапля, вытянув голову на длинной шее.

— Стой! Цу! — визгливо закричал толстяк, щёлкая затвором.

Невысокий нарушитель границы замер. Рывком вынул из-за пазухи маузер и бросил к своим ногам. Туда же — игрушечный браунинг. Вздел руки вверх.

Стражники, ошарашенные случившимся, пугливо озираясь, повели перебежчика к начальству.

Вдали, в селении Тайсон, горланил петух. На востоке полнеба сияло багрецом.

Невысокий нарушитель шёл, опустив крупную голову. Удивлённый часовой у будки пропустил всех во двор погранично-полицейского поста. Разбудили старшего. Тот протирал заспанные узкие глаза. Недовольно ворчал на подчинённых.

— Рус? — Он ткнул пальцем в грудь задержанного.

Пришелец в сером комбинезоне согласно кивнул, в знак покорности стянул с головы кепку и подал старшему своё удостоверение. Японец и два китайца — дежурный наряд — долго вертели документ, передавали его друг другу, подслеповато рассматривая и сличая фото с обликом перебежчика. Копируя буквы, старшой записал в журнале фамилию и имя: «Юсиков Генириф».

Посоветовавшись, стражники сообщили о происшествии по телефону в своё подразделение.

Командир охраны границы был осведомлён, что южнее, в соседстве с Кореей, накапливаются японские и китайские войска. Есть там и русские. Прошёл слух: ожидается нападение русских! Может, этот «Юсиков» — разведчик с той стороны?..

Прибывший в селение Тайсон китайский командир приказал обыскать нарушителя границы. Тот сам сволок с себя серый комбинезон. Перед нарядом стражников оказался командир НКВД в гимнастёрке военного образца, чёрных брюках-галифе с красным кантом. На груди — три советских ордена. Из карманов выложил четыре тысячи маньчжурских гоби и три сотни русских рублей. Пограничник проворно помял его кепку, удостоверясь: нет ли чего утаённого?

— Срочно доставьте меня к старшему начальнику! — властным голосом потребовал задержанный. Стража не понимала его…

Метрах в трёхстах от границы Союза ССР в ложбине лежал сотрудник НКВД. Ещё глубже от кордона, прикрывая переднего чекиста, прятался начальник Посьетского пограничного отряда. Тот и другой ждали возвращения с места конспиративной явки руководителя Управления НКВД Союза ССР по Дальневосточному краю. Начальник пограничников данного участка имел прямое указание из Москвы, от имени наркома Николая Ивановича Ежова, обеспечить тайную встречу комиссара госбезопасности и закордонного агента. Советский разведчик, мол, имеет доступ к секретным документам маньчжурских властей и японских оккупантов. При напряженности взаимоотношений сопредельных сторон контакт имел колоссальное значение. Агент знал русский язык и на явку начальник Управления ушёл один.

Заместитель начальника разведывательного отделения краевого Управления, лейтенант государственной безопасности Константин Николаевич Стрелков должен был подстраховать своего командира. Он-то и таился в считанных шагах от предполагаемой точки свидания.

Взошло солнце. Рассеялся туман. Открылась увалистая рыжеватая равнина с редкими купами деревьев. Полная тишина. На заболоченной низине курлыкнул уссурийский журавель.

Стрелков перебежками прокрался к намеченному заранее ориентиру — никого! У зеркальца воды на одной ноге замерла серая цапля. И по росной траве тянулся свежий след на ту сторону границы.

— Срочно в отряд! — Константин Николаевич прекрасно представлял себе, чем всё это грозит, если догадка оправдается.

Нарушителя границы привезли в город Ханьчунь. Там размещалась зональная военная миссия японцев. Через переводчика было выяснено: перебежчиком является комиссар государственной безопасности третьего ранга Григорий (Генрих) Самойлович Люшков.

Небесный подарок японскому командованию, затевающему скрытно провокацию у озера Хасан!

Именитого переметчика поместили в отеле «Аконто Ямато». Приказано было приставить к нему достойную охрану. Создать условия для отдыха и работы. Люшкову предложено было подробно объяснить причину перехода границы.

В штабе войск Квантунской армии решили прикомандировать к советскому генералу офицера разведки Корэхито Тачибана, сносно владеющего русским языком. С его помощью была устроена встреча бывшего комиссара госбезопасности с журналистами. В газетах Маньчжоу-Ди-Го, Китая и Японии под броскими заголовками были оттенены слова Люшкова:

«Сталин ведёт безумную деятельность, направленную на борьбу с политическими противниками».

Корэхито Тачибана, тогда только что окончивший военную академию, осваивался на новом поприще и нуждался в точном знании оперативной обстановки на советско-китайской границе. Ему поручили сопровождать беглого чекиста. Под усиленным конвоем они проследовали вдоль Амура и Аргуни, осуществив своеобразную рекогносцировку, уточнили карту советских укреплений.

В журнале «Рубеж» была помещена фотография бывшего комиссара НКВД вместе с офицерами генерального штаба японской армии, которым Люшков давал показания возле большой карты Советской России.

Генриха Люшкова доставили в Харбин, где в то время развернули активную подготовку разведчиков, террористов и диверсантов помощники атамана Семёнова полковники Шепунов Б. Н. и Михайлов И. А. в отряде «Асано».

Через Тачибану представитель штаба войск Квантунской армии обязал бывшего комиссара госбезопасности подготовить и направить в газеты и журналы открытое письмо о причинах бегства из СССР. Тачибана проследил, чтобы откровения предателя быстро нашли место на полосах виднейших печатных органов русской эмиграции в Харбине, Чаньчуне, Шанхае: «Гун-бао», «Русское слово», «Рубеж», «Заря», «Рупор», «Харбинское время», «Шанхайский восход», «Голос эмигранта». Жирными шрифтами были набраны заявление и автобиография Люшкова, крупная фотография его в комиссарской форме. Рядом были ловко смонтированы фотокопия партийного билета, удостоверения личности и депутата Верховного Совета Союза ССР, пропуск на XVII съезд ВКП(б).