Томка и рассвет мертвецов - Роман Грачёв

Долго ждать не пришлось.

— Бродяга, — говорит тот, что справа. В низком и немного грубоватом голосе не слышно никакой неприязни. Скорее, любопытство. Так Данила Багров, сидящий на мосту у озера Мичиган в Чикаго, встречает появление непутевого братца.

— Определенно, — отзывается второй парень.

Это слово режет слух. И не только слово, но и интонация. Голос приятный, легкий, располагающий к общению. Столь откровенный контраст внешности и содержания удивляет Изгоя настолько, что он обращает свой взор к говорившему. Парень улыбается, продолжая чавкать жевательной резинкой.

На приветствие незнакомцев нужно как-то ответить.

— Хм, — говорит Изгой.

— Пьян как сволочь, — констатирует Правый незнакомец.

— Безусловно.

Те же добродушные интонации, то же неприкрытое любопытство.

Изгой усмехается, также стараясь подчеркнуть добродушие. Несмотря на оптимистичное начало, разговор может обернуться чем угодно — и ограблением, и избиением, и даже убийством.

Оба парня почти синхронно делают шаг вперед. Присаживаются на скамейку, зажимая Изгоя с двух сторон. Ему очень не нравится такая расстановка, но попробуй возрази. Единственное, что он может сделать, это встать и попытаться удрать, но вот дадут ли? К тому же, это будет выглядеть как слишком откровенное трусоватое бегство.

Стыдоба.

— Хм, — повторяет Изгой, продолжая смотреть в асфальт перед собой. Боковым зрением замечает, что парни таращатся на противоположную сторону проспекта Ленина — ту, что сияет призывными огнями.

Лживые огни. До утра не откроются ни магазин, ни закусочная.

— Что, брат, совсем хреново? — спрашивает Левый.

Изгой вздрагивает. Вопрос адресован непосредственно ему. Надо как-то отвечать.

— Хм, — кивает он.

— И никакого света в конце тоннеля?

Изгой пожимает плечами.

— Сомнения обнадеживают. — Левый вынимает руки из карманов, и Изгой видит в них пачку сигарет и очень дорогую зажигалку, отражающую свет фонарей. Парень неторопливо закуривает, выпускает вверх струю дыма и лишь затем продолжает: — Блаженны те, кто, будучи уверенными в тщетности усилий, все равно продолжают свой путь вперед.

— Аминь, — поддакивает Правый и тоже закуривает. Оба продолжают созерцать рекламные огни обувного магазина и закусочной.

Изгой, наконец, находит в себе смелость подать голос.

— Вы… хто?

Получается не ахти. Горло будто забито щебнем, который можно выгрести лишь экскаватором. Он прокашливается, втягивает носом воздух и повторяет попытку:

— Вы кто? И чего…

— «Чего надо», хочешь спросить? — усмехается Левый.

— Ну… типа.

Левый отвечает не сразу, все смотрит и смотрит на закусочную. Наверно, тоже голоден. Наконец, он пожимает плечами и оборачивается.

— Боишься?

— Ну… не знаю. А чего…

— Чего бояться? Ограбят, побьют, зарежут, изнасилуют.

На последнем слове сердце Изгоя застывает в груди.

— Я гляжу, — продолжает Левый, — у тебя и часики симпатичные, и бумажник в заднем кармане оттопыривается. Нашел где носить, дурашка. Телефон-то не потерял? Вот только одет ты не по сезону, брат. Не замерз?

Изгой молчит. Разговор откровенно выруливает на неприятную тему. Благодушие стремительно тает. Похоже, не повезло ему сегодня окончательно. И начался этот вечер по-дурацки, совсем не так, как он планировал, и продолжился в дурмане. И вот теперь справедливый финал. Поспешил он с благодарностями в адрес своего Ангела-Хранителя.

Изгой уже мысленно прикидывает варианты своего бегства (дать деру через проспект, а там дворами выскочить к ментовскому райотделу, или исхитриться юркнуть в переулок позади остановки), когда Правый глубокомысленно изрекает:

— И зассал наш герой самым неподобающим образом. Аминь.

На левое плечо бедолаги тут же ложится рука.

Крепкая, черт.

Комната страха

9 июня

Со временем стал замечать: Томка мухлюет. Седьмой год всего пошел, а туда же!

Утром заплывает в ванную, причем идет туда из детской комнаты чуть ли не через Камчатку, обходя все углы нашей четырехкомнатной квартиры, запирается на замок, включает воду, и минут десять я слышу только водопроводный кран. Вроде как чистит зубы. Я, конечно, потом врываюсь с инспекцией, но обнаруживаю, что зубная паста и щетка не тронуты, зато дно ванны заботливо укрыто белыми шапками моей пены для бритья, а полотенце валяется в душевой кабине. И смотрят на меня с любовью два глаза этого чертика, и светятся в них огоньки счастья…

Так было и в этот раз. Воскресенье расслабляет — в садик спешить не нужно, можно бесконечно валять дурака.

— Так, — сказал я, — все это очень замечательно, но стоимость пенки я вычту из твоего мороженого, а полотенце заставлю стирать.

Томка фыркнула, схватила полотенце и тут же засунула его в барабан стиральной машины.

— Нет, дорогая, на руках.

У нее отвисла челюсть, но слишком театрально, чтобы я поверил в действенность своей угрозы.

— Ладно, вождь краснокожих, быстро почистила зубы и пошла на кухню завтракать!

— Может, наоборот?

Я поразмыслил. Пожалуй, она права. Пусть сначала устряпается яичницей и шоколадным пудингом, а уж потом приводит себя в порядок.

Завтрак растянулся на полчаса. Я никак не мог приступить к трапезе — отвлекали звонками. Во-первых, матушка в очередной раз удостоверилась, что я не передумал навестить ее старую подругу, попутно поинтересовалась нашим здоровьем, содержимым наших утренних тарелок и настроением. Едва я ее успокоил, тут же телефон затренькал снова: мой первый заместитель в агентстве, логистик и администратор Петя Тряпицын, сказал, что заболел и не очень хочет выходить в понедельник на работу. Я мысленно выругался, потому что без Петра офис детективного агентства «Данилов» может переключаться на торговлю подгузниками или профнастилом; все висит на нем — и компьютеры, и клиенты, и агенты, и даже исправность кофемолки. Но отказать ему в отгуле по состоянию здоровья я не мог. Я не принял никакого решения, просто велел ему до вечера поправиться и все-таки попробовать завтра выйти.

Потом позвонила Олеся Лыкова, наша соседка и воспитательница Томки в детском саду. Она редко звонит в выходные, и от этого ее звонки вдвойне приятнее. Я почувствовал, что краснею. Впрочем, я рано радовался, повод у нее был банальнее некуда: она просила — «если это удобно» — предоставить ей в аренду вафельницу. Сей чудный бытовой прибор остался от моей бывшей жены, которая, как я уже неоднократно рассказывал, ушла от нас с Томкой, не взяв никаких общих вещей. С тех пор вафельница пылилась в глубине кухонных шкафов. Закончив разговор, я тут же, не прикасаясь к еде, бросился ее искать, ибо был уверен, что могу забыть о просьбе Олеси, стоит только Томке раскрыть рот.

В общем, с горем пополам позавтракали. Умылись, почистили зубы, оделись. Погода стояла очень теплая, я бы даже сказал — жаркая, а летний гардероб дочери я не обновлял с прошлого сезона. Кое-как напялил на нее прошлогодний топик и шорты, сверху нахлобучил бейсболку.

Через двадцать минут мы уже подъехали к дому моей матери.

— Ты опять сдаешь меня в аренду? — поинтересовалась дочь. Я обернулся назад. Она беззаботно глядела в окно. И откуда слов таких нахваталась?

Когда баба Соня села на переднее сиденье, доча оживилась. Ехать куда-то втроем — это здорово! Томка тут же принялась рассказывать бабушке свой сон, та ее благосклонно выслушала, время от времени кивая, как китайский божок, затем обратилась ко мне:

— Нина уже ждет нас.

— Хорошо.

— У меня к тебе просьба…

Я склонил голову.

— … сначала ничего не комментируй. Пусть говорит она. Пусть она выговорится, а потом ты сам решишь, что делать.

— Все так запущено?

— Возможно.

Остаток пути до дома Нины Ивановны Захарьевой мы провели молча. Даже Томка прикусила язычок. Задумалась о чем-то.

Я обманулся в ожиданиях. Предполагал увидеть разбитую горем и безумием согбенную старушку, но дверь нам открыла достаточно бодрая и подтянутая женщина в джинсах и цветочном фартуке, надетом поверх футболки. Предательская худоба и впалые щеки напоминали о перенесенных несчастьях, но улыбка время от времени разрезала лицо морщинами.

Что ж, все не так плохо. А я уж думал, что в ближайшие несколько часов мне придется наслаждаться беседой с живым трупом.

— Я приготовила борщ, — сказала Захарьева, приглашая нас в комнату. В голосе слышались виноватые нотки. Для борща было еще рано, тем более что мы недавно позавтракали.

— Борщ — это прекрасно, — сказал я нейтрально. — Люблю борщ.

— Я думаю, может, сначала покушать?

Мы переглянулись с матерью. Она кивнула: «Не возражай, съешь две тарелки, если потребуется».