Томка и рассвет мертвецов - Роман Грачёв

— Как его опознали?

— Точно не знаю, кажется, по каким-то личным вещам или просто пробили машину. Тебе лучше поговорить с самой Ниной Ивановной. Хотя должна предупредить, что она сейчас… как бы поточнее выразиться…

— Не совсем в себе?

— Нет, она вполне адекватна, но смерть всех близких мужчин, конечно, основательно ее подкосила.

Я машинально пошлепал по карманам брюк в поисках сигареты, но вспомнил, что оставил пачку в прихожей. Я не знал что ответить. Матушка говорила так, словно я уже дал согласие погрузиться в историю с головой. Этим она меня всегда и обезоруживала: она могла точно предсказать мой следующий ход. Физичка, одним словом.

— Чего вы ждете от меня?

— Ты ее просто послушай. Мы можем завтра приехать к ней в гости, и ты все увидишь сам.

— Что я должен увидеть?

Матушка вздохнула.

— Это трудно описать. Это нужно увидеть своими глазами и послушать рассказ из ее уст.

— Интригуешь?

— Не без этого. Просто я хочу ей помочь. Ты же знаешь, сынок, я никогда не тревожила тебя без крайней необходимости, но тут… даже я, физик и скептик, была, мягко говоря, в шоке.

Я хмыкнул. Если что-то так раззадорило мою прагматичную матушку, стало быть, дело заслуживает внимания.

Стоя на балконе, глядя вниз на пешеходов и проезжающие по переулку автомобили, я снова вспомнил Шерлока Холмса, скучавшего без интересного занятия. Вот к сыщику без предварительной записи вошел посетитель, и скуке конец.

Я вернулся в комнату. Дочь оставила картофельное пюре на тарелке, уничтожив все мясо, и теперь валялась на диване, глядя в телевизор.

— Чаю? — предложила ей мама.

— С лимоном, но без лимона, пожалуйста.

Изгой

25 ноября

Он не может отделаться от одной очень прилипчивой мысли: «Ястреб — мерзавец!». С той самой минуты, как хмель под натиском холода и физической нагрузки стал отступать (впрочем, до полного вытрезвления еще часов десять глубокого сна), к нему вернулась способность испытывать душевную боль. Вот, кстати, чем хорош алкоголь, которому он страстно отдавался последние полгода: он притупляет сенсоры, лишает тебя необходимости снова и снова бежать по привычному кругу и позволяет быть беспечным. Но едва возвращается ясность мысли, ты снова падаешь в пропасть отчаяния.

Ястреб — подонок!

Ястреб — тварь!

Ястреб… самодовольная сволочь, для которой чужие чувства и эмоции — пустой звук! Примитивный и прямой, как палка, спрятавший духовную и личностную ущербность за внешним обаянием. Ох, как он нравится женщинам, как он умеет их обольстить и окрутить, опутать кружевами слов! Говорит-то он красиво, и слушать его всегда интересно, и еще эти его ухмылочки, подпрыгивающая левая бровь и озорные глаза… но когда заканчиваются слова, улетучивается и обаяние. И горе той простушке, что угодила в капкан!

Он останавливается, поймав себя на мысли, что до сих пор, уже в течение доброго получаса, не поднимал головы. Шел на автопилоте и лишь изредка, переходя проезжую часть, краем глаза посматривал на светофоры. Перед ним только асфальт, рытвины, колдобины, первый тонкий лед. Он знает дорогу наизусть, он уже в достаточной кондиции, чтобы без сомнений и с довольно приличной скоростью топать домой.

Но нужно сделать небольшой перерыв.

Он выпрямляется, оглядывается вокруг. Проспект Ленина, центральная улица города. Пустынная, но яркая в свете ночных огней. Если пройти километр в сторону северо-запада, можно будет свернуть на пешеходную улицу, местный Арбат. Там полно ночных заведений, и в любое время года и суток можно встретить таких же беспечных, как и он сам, людей. Пожалуй, он так и сделает — свернет на Арбат, а там по Набережной, мимо дворца спорта, на Свердловский проспект, ну а дальше и до дома рукой подать. Он уже преодолел добрый десяток километров, самую тяжелую часть пути, дальше будет проще. Он чувствует себя гораздо лучше, хотя все еще пьян, безусловно.

В смятой пачке еще оставалось три сигареты. Нужно оставить до конца пути, а возле дома он заглянет в ночной ларек. Он мог бы купить сигареты и здесь, в центре, но уверенности в том, что речевой аппарат готов к переговорам с продавщицей, пока не прибавилось. Вот будет смеху, если он засунет голову в окошко и сможет выдавить только «мы-бы-вы».

Он присаживается на скамейку остановочного комплекса, закуривает. Голова уже не шумит от сигареты. Лавочка деревянная, но очень холодная. Да и черт с ней. Вот бы сейчас еще автобус подкатил! Медлительный троллейбус тоже сгодится, нам не до жиру. Но никакого транспорта нет, уже третий час ночи, только редкие автомобили проносятся мимо. Напротив остановки, на другой стороне улицы, мигает призывными огнями дорогой обувной магазин, справа от него мерцает неисправная вывеска закусочной, где готовят отличные бутерброды — большие, сытные, с огурчиками, помидорами, толстыми кусками бекона. Интересно, она круглосуточная? Кажется, нет.

Ястреб, Ястреб, Ястреб… Гнида.

Стоит ему вспомнить это имя, и в душу врывается холод почище окружающего. Он уже представляет, как ему паршиво будет завтра утром (или после обеда, учитывая предполагаемое время отбоя), когда он протрезвеет. Со стопроцентной точностью можно предсказать, что он, проснувшись, тут же побежит в ближайший пивной магазин, чтобы притупить боль и отчаяние. Затем снова сон. Замкнутый круг. Цепь с прочными стальными кольцами, которую ему никак не удается разорвать.

Докурив сигарету, он автоматически, даже не замечая этого, тут же закуривает вторую. Взгляд привлекает движение справа. Он слышит голоса, громкие, мужские. Кто-то приближается, двое или трое. Остановку закрывает от тротуара трехсторонняя стеклянная перегородка с рекламой концертов и шоколада, и если сместиться чуть вправо, можно спрятаться. Не стоит привлекать к себе внимание. Все-таки ночь, а он совсем один и крайне уязвим в своем нынешнем состоянии.

Голоса приближаются. Уже слышен стук каблуков. Голоса молодые, звонкие, радостные, беспечные даже. От таких можно ожидать чего угодно.

Он съеживается. Мысленно считает до десяти. Голоса умолкают. Группа мужчин останавливается у него за спиной, за стеклом.

Вот зараза!

Внезапно он ощущает себя очень маленьким. Тщедушным и беззащитным, как в школе. Пожизненно сидя на второй парте, он всегда втягивал голову в плечи, когда рука учителя с зажатым в ней карандашом парила над журналом. Снимаясь для общей фотографии, он занимал самое крайнее место, чтобы не бросаться в глаза. Он всегда в толпе, окруженный частоколом сверстников, более энергичных и подвижных. Он маленький, очень маленький человек и не хочет привлекать к себе излишнее внимание. И с возрастом ничего не меняется.

Секунды тянутся, словно жевательная резинка, прилипшая к брюкам. За спиной — тишина. Они остановились? Они смотрят на него? Или вообще свернули на другую улицу? Тут прямо за остановкой небольшой переулок, и ночные пешеходы вполне могли испариться. Или все-таки он снова подставился, не смог слиться с ландшафтом, подобно хамелеону?

Снова шаги. Очень близко. Они обходят остановку с двух сторон. Грудь холодеет. Ноги начинают судорожно отстукивать рваный ритм. Он один-одинешенек в центре ночного города, и никто не придет на помощь. У него с собой деньги, хорошие часы, дорогой смартфон. Ему кранты. И, как назло, ни одного ментовского воронка на магистрали. Когда они действительно нужны, их никогда нет. Они появляются лишь в тех случаях, когда им нужен ты.

Ладно, что будет, то будет.

Мужчин двое. И они действительно зашли с двух сторон. Тот, что справа, стоит на углу стеклянной перегородки. Он высок, худощав, в легкой спортивный куртке. На голове шапочка. Отвратительная черная вязаная шапочка, какие он всегда терпеть не мог. Предмет мужского гардероба, максимально обезличивающий его носителя. Под этой шапочкой не видно человека. И гопники из неполной средней школы, и кандидаты наук выглядят в них совершенно одинаково. Ну, надень ты стильную кожаную кепку, они тоже бывают теплые! Есть даже с опускающимися ушами. Нет, натянут эти шапки на глаза и смотрят на тебя тяжелым взглядом.

«Урод», — успевает подумать Изгой и отводит взгляд. Не может он смотреть в упор на незнакомого человека. Ему кажется, что если он не будет смотреть, то и его не заметят.

Но слева стоит еще один. Пониже ростом, в плотном тулупчике по пояс. В такой же шапчонке. Что-то демонстративно жует, издавая поросячье чавканье. Руки в карманах.

Стоят и смотрят оба. Чего-то ждут.

Изгой опускает голову и глядит прямо перед собой, насупившись. Коли уж они тут нарисовались нежданно-негаданно, пусть первые декларируют свои намерения.

Долго ждать не пришлось.

— Бродяга, — говорит тот, что справа. В низком и немного грубоватом голосе не слышно никакой неприязни. Скорее, любопытство. Так Данила Багров, сидящий на мосту у озера Мичиган в Чикаго, встречает появление непутевого братца.