Оулд и садо-мазо - Алексей Винокуров

Вася. Нет, такого, кажется, не говорила. Не помню… Но я слышал, есть другие способы.

Художник. Какие же другие?

Вася. Ну вот, кричат они там как-то по-особому.

Художник. Нет, кричат – это совсем из другой оперы. Кричат – в основном когда зарплатой недовольны.

Вася. С этим как раз все в порядке. Странно получается: зарплата моя ее удовлетворяет, квартира и машина тоже, а я, как мужчина, ее не удовлетворяю. Смешно…

Смеется. Художник ему подхихикивает. Вася неожиданно замолкает.

Вася. А, может, ты ее как мужчина удовлетворил?

Художник. Н-не думаю. Вряд ли…

Вася. Понятно. Значит, ты ее тоже не удовлетворяешь. Странно. А еще профессионал…

Художник. Какой я тебе профессионал?

Вася. Как – какой? Садо-мазо… У тебя же тут салон.

Художник. Да какой салон, это я так, в свободное время.

Вася. Хобби значит, такое… Трахать чужих баб. (Вытаскивает пистолет, разглядывает его.) Сам не понимаю, чего я тебя не грохнул до сих пор. (Направляет пистолет на художника.)

Художник (судорожно соображает). А, может… может, я вам интересен как личность?

Вася. Чего это ты мне интересен как личность? С какого, я извиняюсь, перепугу?

Художник. Потому что я художник.

Вася (секунду на него смотрит). Точно! Ты же художник. И я художник.

Художник смеется.

Вася. Что? Чего ты ржешь?

Художник. Что-то я таких художников раньше не видел…

Вася. А что такое?

Художник. Да вот так.

Вася. Нет, ты скажи – что?

Художник. Вид у вас такой.

Вася. Какой?

Художник. Нехудожественный.

Вася. А ты знаешь, что за такие слова я тебя как художник художника сейчас мочкану?

Художник. Нет, не знаю…

Вася. Так вот знай. Я тебе слово даю. А мое слово – твердыня. Типа Мавзолея. А вообще, ты прав. Я – не художник. Я – бывший художник.

Художник с сомнением глядит на Васю.

Вася. Не веришь? А вот я тебя застрелю, старый паразит.

Художник. Я верю.

Вася. Нет, ты не веришь. За это я тебя застрелю.

Художник. Не надо. Я вас очень прошу.

Вася. Хорошо. Перед тем, как тебя застрелить, я расскажу тебе щекотливую и душераздирающую историю моей жизни.

Художник. Не надо мне ничего рассказывать, сейчас жена придет.

Вася. Сиди. Слушай, старче. Судьба родила меня интеллигентом. Я даже пошел в художественную школу. И все мои беды оттуда, от интеллигентности. Жену свою первую так же обрел. Выпил где-то и по пьяной лавочке пригрел. Наутро просыпаюсь – извольте жениться. Ну, как честный человек – пожалуйста, не отказываюсь. А она, представь на минутку, маленькая, квадратная и с усами. Мать это особенно подкосило. Как я женился, она все плакала: «Что же, говорит, Вася, она у тебя такая усатая! Даже перед людьми как-то совестно!» А я креплюсь: «Ничего, говорю, мать! Не в усах счастье! Люди пришли и ушли, а нам теперь жить вместе. В крайнем случае, побреем ее». Но не сбылась моя мечта.

Художник. Так и не побрили?

Вася. Я ведь в то время сам еще совсем молодой был, девятнадцать лет. У меня самого, между нами, усы еще толком не росли. Так было время, что у нее усы больше моего были. И вот представь картину: идем мы вдвоем, прогуливаемся, она впереди вышагивает, да еще и с усами. Вопрос на засыпку: кто из нас муж, а кто жена?

Художник. Хороший вопрос. Интересный…

Вася. В общем, жизнь моя пошла наперекосяк. В институте не успеваю, поскольку надо ее развлекать. И с ней тоже долго находиться не могу – душит меня злоба, несмотря на всю интеллигентность. Вот, думаю, трагедия всей моей жизни. Вдобавок, она не беременная оказалась, как намекала. В общем, художника из меня не получилось, пошел в критики. Но и там долго не задержался. Гниль какая-то во мне образовалась. Червяк сомнения мутно гложет. Это ты понимаешь?

Художник. Это я очень хорошо понимаю.

Вася. И думаю я – что делать? Надо избавляться от интеллигентности. Как? Надо стать хамом. И я стал хамом. Думал, слетит с меня эта интеллигентская шелуха, стану цельным, как дуб все равно какой-нибудь. Ни тебе сомнений, ни тягостных раздумий. Материться научился. Хочешь, покажу?

Художник. Ни-ни…

Вася. Напрасно ты так… Пренебрегаешь. Хороший мат, трехэтажный. Хоть сейчас выйди на Красную площадь, да и скажи всему народу. Овладевал серьезно, книги покупал, в глубинку ездил. Раньше думал – не смогу. Но, знаешь, быстро привык. С людьми проще стало общаться. Как начнешь орать, все проблемы сразу решаются. Бывают, конечно, психи, обижаются. В морду начинают целить. Но и мы не без образования. В общем, бизнесом занялся, с правильными пацанами познакомился. Элину вот нашел – с ней не соскучишься, только успевай мужиков отгонять. Отлично живу. Денег куча. Кого хочешь могу по матери послать. Но счастья все равно нет.

Художник. Да, счастье где-то в другом месте.

Вася. Как ты сказал? Счастье – в другом месте. Это очень верно. Знаешь, есть такая русская пословица: «Там хорошо, где нас нет». Понимаешь ее смысл? Нас нет – и там хорошо. Мы пришли – и стало плохо. Мало того, свою жизнь устроить не можем – так еще и чужую ломаем. А ты что скажешь?

Художник. У меня вот тоже… проблема. Не покупают мои картины. А жрать нечего. Жена пилит. Я, конечно, ей спуску не даю. Но все равно, жалко.

Вася. Серьезно? Эти эти картины не хотят покупать?

Художник. Да.

Вася (осматривается). Нормальные картины.

Художник. Очень хорошие.

Вася. Нормальные. Но знаешь, чего? В них нет выдумки. Ты как акын: что вижу, то и пою. А времена акынов прошли.

Художник. Что же делать? Баб голых писать?

Вася. Нет. На голых бабах сейчас не поднимешься. Это мелочь. Нужна идея. Вот смотри. Здесь у тебя что на картине?

Художник. А что?

Вася. Ну, что это?

Художник. Ну, парк. Осень. Листья желтые падают.

Вася. А еще что?

Художник. Мост. Люди по мосту идут.

Вася. Вот!! Люди по мосту! А на хрена им идти по мосту?

Художник. Что-то я вашей мысли не понимаю. Под мостом, что ли, их пустить?

Вася. Дубово мыслишь. Пусть идут. Но пока это фотография. Пока этой картины не коснулось воображение гения. Но вот оно касается. И смотри, что происходит с картиной. Здесь, между досками моста, появляется голова человека. Она торчит из моста, одна голова, а тело там внизу. У него глаза вытаращены, рот раскрыт, волосы дыбом. Может, он уже мертвец, а может, при последнем издыхании. Но никто его не замечает. Осень, падают рыжие листья, идут через мост дамы в шляпках и господа – и торчит голова. И в образе этой головы видна нам страшная граница между жизнью и смертью… Может, это и есть сама смерть, поднимающаяся из ада…

Художник. О Господи!

Вася. Вот! Видишь… Один штрих, черта, деталь. И картину нужно продавать уже не за 10 долларов, а за десять тысяч. А, может быть, и за сто.

Художник (потрясен). За сто?!

Вася. Или еще больше. Мастерство ничто, идея – все. Идея есть, идея страшная, завораживающая – и ты становишься художником номер один в мире. Переезжаешь на Елисейские поля, у тебя вилла на Лазурном берегу…

Художник. На Рублевском шоссе…

Вася. Хрен с тобой, на Рублевском. Каждый день ты ходишь в ресторан, ты ешь трюфели и черную икру, нет, ты не ешь – ты гадишь этой черной икрой! Все бабы твои! А если надо – и все мужики! Потому что ты – гений! Ты открываешь миру лицо смерти…

Художник. Я не могу.

Вася. Можешь! Вот прямо здесь, сейчас – пиши…

Художник. Вдохновения нет.

Вася. Будет тебе вдохновение! Бери палитру, кисть…

Художник берет палитру и кисть. Вася хватает картину, сажает Художнику на голову. Голова Художника испуганно торчит из рамы.

Вася. Смотри в зеркало! Вот она, твоя голова! С нее и рисуй!

Художник (глядит в зеркало). Нет, не могу.

Вася. Можешь!!

Хватает Художника за горло, сжимает пальцы, душит. Тот таращит глаза, хрипит, волосы его становятся дыбом.

Вася. Пиши! Слейся с ней, с этой головой! Стань ей! Вот она, гляди, вот она идет! Только смерть, только она скажет тебе все…

Лицо Васи меняется, черты лица вытягиваются и становятся жуткими и демоническими. Он, поддерживая художника, который стоит с кистью в руке, одновременно душит его за горло.