Верховные судороги - Кристофер Бакли

— У меня есть одна идея, — осторожно произнес Хейден. — Но боюсь, она вам не понравится.

— Продолжайте.

— Декстер Митчелл.

Обычно безмятежное лицо президента, лицо уроженца штата Огайо, пошло морщинами.

— Митчелл? — переспросил он. — После того, что он сделал с Куни и Берроузом? И речи быть не может. Вы отправили ваш здравый смысл в отпуск, Хейден?

— Послушайте меня, сэр. Как все мы знаем, и знаем слишком хорошо, — сказал, поерзывая в кресле, Корк, — он жаждет получить это место.

— Да, — отозвался президент. — Помню. Он приходил ко мне с этим. И больше я с ним встречаться не хочу.

— Разумеется, сэр. — Воспоминания визит Митчелла оставил и вправду болезненные. — Однако, с вашего разрешения, выдвижение его кандидатуры может принести нам несколько лишних очков на Холме. А, видит бог, хоть какие-то проявления там доброй воли будут для нас нелишними. Кроме того, это было бы настоящей бомбой. Мы бы всех взяли врасплох.

— Хейден, — сказал президент. — Слушайте меня внимательно. Я скажу это только один раз и больше повторять не буду. Так что вы лучше запишите. Пока я остаюсь президентом, Декстер Митчелл заседать в Верховном суде не будет. Записали? Прочтите вслух.

— Я понимаю, сэр. — Минута была решающая — теперь или никогда. — Но такова идея Грейдона.

Хейден Корк знал, что само звучание этого царственного имени заставит президента призадуматься.

— Он считает, что, поскольку большинство сенаторов из комитета Митчелла видеть его спокойно не может, они будут благодарны нам, если мы избавим их от него.

— Сделав его одним из девяти самых могущественных людей страны? Если не Вселенной. Дьявольски интересный способ избавиться от человека.

— Ну, как бы там ни было, сэр, наша непосредственная проблема — это, если говорить напрямик, конгресс… а там, сэр, если смотреть правде в лицо, мы далеко не популярны.

— Меня это не волнует, Хейден. Я пытаюсь сделать что-то полезное здесь.

— Я понимаю, сэр. Я лишь говорю, что Грейдон считает это умным ходом. Собственно, он именно так и сказал. Что это было бы умным ходом.

Президент вгляделся в лицо главы своего персонала.

— Похоже, вы с ним мусолили это долго и основательно, — сказал он.

— Он самый доверенный из ваших старших советников, сэр. Или вы предпочли бы, чтобы я не обсуждал с ним состояние ваших дел?

— В понедельник я должен получить от вас новое имя. Не думайте, что мне так уж хочется испортить вам еще один уик-энд, Хейден. Я знаю, вы и так работаете в полную силу. Однако мне требуется имя. Весь этот цирк немного подзатянулся.

— Хорошо, господин президент.

В то солнечное субботнее утро в досье Хейдена значилось семь имен, принадлежавших: двум (маститым) членам Верховных судов штатов, одному (более-менее маститому) сенатору, трем (вполне маститым) членам апелляционных судов, генеральному (достаточно маститому) прокурору штата, и (определенно маститому, но никаких восторгов породить не способному) декану юридического факультета Йельского университета.

Говоря иными словами: двум женщинам, одному афроамериканцу, двум евреям, одному латиноамериканцу и — Хейден улыбнулся, а глава его собственного внутреннего персонала испустил боевой клич — индейцу.

Коренному американцу, поправил себя Хейден: первому коренному американцу, когда-либо выдвигавшемуся в кандидаты на пост члена Верховного суда страны. Хейден не сомневался, за него-то Вандердамп и ухватится. Вандердамп — американец, и американского в нем столько же, сколько в продаваемом уже нарезанным батоне белого хлеба. А в ком американского может быть больше, чем в человеке по имени Рассел Быстрая Вода? Увидеть бы, какое лицо сделается у Декстера Митчелла, когда он услышит эту новость. Посмотрим, как ты, сукин сын, попытаешься закопать его сердце у ручья Раненое Колено.[7] Хейден разулыбался. За окном пели птички. В покрывавшей изумрудную траву росе сверкали отблески солнечного света. Порхали скринсейверы Природы — бабочки.

На столе Хейдена зазвонил телефон.

— Вас президент, мистер Корк.

«Великолепно», — подумал Корк.

Он сел попрямее — привычка, сохранившаяся даже после двух с половиной лет работы и невесть скольких тысяч президентских звонков.

— С добрым утром, Хейден.

— С добрым утром, сэр.

— Чем это вы занимаетесь в субботу на рабочем месте?

Такой была традиционная маленькая прелюдия их разговоров.

— Пекусь о благоденствии народа, сэр.

— Хорошо, правильно. А как себя чувствуют паруса на корабле нашего государства?

— Наполнены ветром, сэр, наполнены ветром.

Сегодня голос у него был поспокойнее. Влияние Кемп-Дэвида. Все-таки персональный зал для боулинга. От вчерашней наждачной скрипучести в интонациях президента не осталось и следа.

Впрочем, Хейден был не из тех, кто готов потратить весь уик-энд своего шефа на обмен шуточками.

— Я подготовил для вас имена. И думаю, то, что стоит во главе списка, придется вам по вкусу. Могу гарантировать, нашего друга сенатора Митчелла оно наградит изжогой третьей степени.

— Что вам известно о судье Пеппер Картрайт? — спросил президент.

Странный вопрос.

— О телевизионном персонаже?

— Да, она выступает в шоу «Шестой зал суда».

— Я не смотрю телевизор. Разве что выпуски новостей. Вы хотите получить сведения о ней?

— Нет-нет. Я хочу увидеть ее.

— Мне следует отыскать для вас какой-то конкретный эпизод?

— Нет, Хейден. Я хочу увидеть ее. Судью Картрайт. Во плоти. Хочу встретиться с ней. И как можно скорее.

— Очень хорошо, сэр, — сказал вконец озадаченный Хейден. — Уверен, она будет польщена.

— Ха, — негромко хмыкнул президент. — Надеюсь, что будет. Позвоните ей прямо сейчас.

— Да, сэр. Что я должен сказать ей о цели вашей встречи?

— Ну, такую нескромность в телефонном разговоре лучше себе не позволять.

— Нескромность, сэр? Боюсь, я не вполне вас понимаю.

— Видимо, вы еще не добрались до второй чашки кофе, Хейден, — сказал президент. — Я хочу поговорить с ней о месте Бриннина.

Вселенная Хейдена Корка замерла, внезапно перестав вращаться.

— Я не хотел бы показаться тупицей, сэр, — пролепетал он. — Однако я не уверен, что… что правильно вас понял.

— Речь идет о месте в Верховном суде, Хейден.

Хейден Корк очень старался произнести что-нибудь осмысленное, однако язык его отказывался выполнять посылаемые его же мозгом сигналы. Единственным, что ему удалось выдавить, было:

— Но не о месте же Бриннина, сэр. Вы же не…

— А что? Там освободилось еще одно? Кто-то из судей обзавелся привычкой квакать по ночам?

— Насколько мне… нет, сэр.

— Вот и хорошо. Позвоните ей. Позвоните прямо сейчас. Доставьте ее сегодня в Кемп-Дэвид. Самое позднее — завтра. И беседуйте с ней помягче, — гораздо мягче, чем разговариваете у себя в офисе с журналистами, пойманными за подслушиванием у замочной скважины. Стервятники.

«Скажи что-нибудь, — думал Хейден, совершенно как человек, сражающийся с овладевающей им комой. — Не дай ему прервать разговор. Не дай повесить трубку».

— Сэр… а вы… обсудили эту мысль с мистером Кленнденнинном?

Грейдон Кленнденнинн: наимудрейший из вашингтонских мудрецов, наиседейший из высокопоставленных лиц, советник семи — или уже восьми? — президентов. Бывший генеральный прокурор. Бывший Государственный секретарь. Бывший министр внутренних дел. Бывший посол во Франции. Бывший все что угодно. Первый среди равных в «кухонном» кабинете Вандердампа. Человек, о котором говорили, что в его фамилии больше «н», чем у кого бы то ни было в Вашингтоне.

— Хейден, — сказал президент, — я знаю, что делаю.

Паника — самая настоящая паника, от которой учащается пульс, увлажняется кожа и поджимается сфинктер, — стиснула в своих кольцах Хейдена Корка, точно боа-констриктор. Сколько раз произносились в ходе истории эти ужасные, становившиеся предвестием краха слова: «Я знаю, что делаю»? В ночь перед Ватерлоо в шатре Наполеона? В рейхсканцелярии перед вторжением в Советский Союз? На пороге «пустяковой прогулки», получившей название «операция „Освобождение Ирака“»?

— Господин президент, — прокаркал Хейден. — Я действительно вынужден…

— Спасибо, Хейден. До свидания, Хейден.

— Но…

— Спасибо, Хейден.

— Сэр… господин президент? Алло?

Хейден Корк опустил трубку на телефонный аппарат. За окном светило солнце, чирикали птички, шмыгали шмели, но в сердце Хейдена не было больше весны, только зима и резкий ветер, воющий в голых ветвях деревьев.

В висках стучало. Поколебавшись немного, он снова поднял трубку и прохрипел оператору Белого дома: