«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн

связанный Мартой из шерсти овец. Овцы пасутся за домом. Столь же прост сарафан Хеллен и ее вязаный джемпер. Однако все пристойно.

— Слава Богу, господин учитель Траат приехал из Таллинна и учит детей из окрестных хуторов. Платим ему натурой: картофелем, яйцами, молоком. Деньги ничего не стоят в наше время. У господина учителя система особая. Он эту систему проповедует.

— В чем система? — спрашивает Рогуля.

— Вот дети лучше объяснят. Хотя бы Хеллен.

Хеллен совсем не смущается, а, напротив, гордится, что проповедует идеи господина учителя. Повторяет его слова:

— Люди жили в гармония с природой почти триста тысяч лет. Они не отделяли себя от зверей и растений. Природа давала им все, что могла. Потом начался страх голода, войны, болезни, попытки подчинить природу и в том числе человечество какому-то племени, клану, народу. Все это обернулось страданиями, запустением и отделением природы от людей. Господин учитель Траат и его друзья хотят помочь человечеству вернуться к природе. Обновленной, конечно же.

Яан с обожанием глядит на сестру. Марта утирает слезы умиления. Карл добавляет:

— У них на Старой мельнице большая компания подобралась. Да мне дело маленькое. Мне семью кормить надо.

Марта кивает словам мужа, как деревянный домашний божок.

Согласно карте, нарисованной Карлом, Старая мельница как раз находится в истоках реки.

— Так что, Рогуля, будем очень смеяться, если мои идеи кто-то перехватил. Я же чувствовал, что рыб кто-то подкармливает!

— Постой, постой, Смычок, а что если… Нет, это невероятно!

Старая мельница надвинулась на них из-за поворота реки, ставшей ручьем. Ручей играл роль нитки в марионеточном спектакле, который разворачивался.

— К тому же грифы, кентавры, сирены, сфинксы и прочие химеры. Это тоже кое-что! — продолжает Смычок развивать тему. — Столько утрачено, а. Рогуля?

— Если не фантазии, то немало. Откуда бы вообразить химер?

Они вплывают в прудик, или озерцо, образованное плотиной, наэлектризованными.

— Нет, правда, Рогуля, куда же эти кентавры и сирены? А вначале — откуда?

Рогуля тихо гребет, втекая душой в ожидание. Потому что слышит встречу.

На берегу безлюдно. Проходит семья кабанов, шаркая об стволы тяжелыми телами в рыжей шерсти. Тур игриво чешет большой, как остров, бок турицы царственным рогом. Мохнатые шотландские лошадки бродят вокруг Старой мельницы.

Рогуля тихо гребет, втекая душой. Смычок весь в догадках и смелых идеях.

— Нет, ты зря отшучиваешься, Рогуля. Абсолютно зря.

— Твои рыбины и химеры — это гениально, Смычок. Правда, гениально.

— Валюха, ты?!

— А кто же еще! Ты думал Венера Милосская на Старой мельнице объявилась?

— Ничего я не думал. Здорово, что встретились, — бормочет Рогуля, чмокая Белобрысую в ямочки на щеках.

— Ну, хорошо, хорошо, Иона, побаловались и хватит. А то ему обидно. Как величать?

— Смычок я.

— Ну Смычок так Смычок. А ты Ионой стань. Возвысься. Очень нашей компании нужно, чтобы ты над Рогулей возвысился.

— А заскучаю?

— Тогда зовись хоть как. Но думаю, у нас не заскучаешь, миленок.

Она хваткая, сноровистая, как на шхуне. Вся светится, переливается улыбками. Тельняшка, как и в Ньюпорте, когда Иона впервые обогатился встречей, навыпуск, кое-как юбку облепила. Сапоги хромовые вполголени. А дальше колени, как подсолнухи. И где-то — не достать — так полнокровны и длинны бедра — куполок юбки в обтяжку. Занавеска тельняшки. Наповерх тельняшки, распираемой естеством грудей, плисовая куртенка. Какие у крестьянок Метрополии.

— С тобой, Иона, долгая беседа будет. Компания наша на тебя глаз положила еще с тех пор.

— Когда я с компашкой Магнуса схлестнулся? Чертова ночь! Провалилась бы совсем. Всю мою жизнь…

— Не скажи, не скажи. Иона. Всю твою жизнь — это правда. А провалилась бы… Без Магну совой компашки как возвысишься, а надо.

— Ну, у меня своя горечь незапиваемая, Валюха.

— Я старалась отпоить, как могла. И что сюда придешь, знала. Но если бы не годы у Магнуса, как знать, стали бы отпаивать и отогревать.

Смычок слушает переброс словечек и намеков, радуясь, что достиг. Потому что рыбины его заветные так и сигают по прудику, или озерцу, не равно ли, как обозначить. Улыбки же Валю-хины, ее яблочная живость вселяют в него движение соков. Которые бродили в одесской юности синхронно с цветением белопенных акаций на Пушкинской. Неужели возвращается и это?

— Ну, ясно дело, подкармливали мальков. И продолжим. Ты же, Смычок, с искусственными каналами в тростниках так нашему сердцу мил, не поверишь как.

— Хочешь, сыграю, Валечка?

— Играй, играй. Птицы поют, а ты играй. Зимой совсем вместо птиц будешь, — и пошла от него, пританцовывая и поскрипывая сапожками.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Звери, подобранные по миру, жили по всему лесу, который был огорожен предупредительно. При холодах и необходимости дать кров приплоду годились вольеры и земляные лежбища, вполне отепленные. Впрочем, не в разведении редких пород было дело компании. А в сохранении. Так же и растения. Был сад яблоневый. Был малинник. Черносмородина буянилась, и крыжовник цыплячился ворсинками. Конечно, плодилось все летом — ранней осенью. Потом же северная зима на восемь месяцев бесплодья. Так же и с хлебным полем, пасеками, выпасом для коров и пастбищем для овец. Важен был принцип: возможно ли прокормить человечество, если понять природу. Что она хочет? Природа. Пустоцветом раздуваться и падать жирными слоями зеленых мышц растений и красных мышц животных. Или донести? А если донести, то не дать вымереть тем, кому поручено Богом быть носителями Идеи. Не вымереть в бесплодной борьбе за кусок хлеба. Тому пример Великое Пространство. Половина земли. Государство, развалившееся на Метрополию, неспособную управлять собой, неспособную даже выкачивать из сателлитов, как почти столетие. И сателлиты, потерявшие волю из-за парабиоза Метрополии. Получившие волю, но лишенные воли.

Страны же за Гонолулу предпочитали хранить приличествующий нейтралитет, поскольку никакого насилия Метрополия не проявляла. Оставаясь потенциально опасной. Замок с новыми сменами Волшей продолжал нависать над Великим Пространством, храня мрачное спокойствие сфинкса. Сфинкса над гробницей Первого из Вождей.

Компания ставила строения для жилья по-особому. Другое дело — лаборатории. Они обосновывались внутри Старой Мельницы.

— Главное, не раздуваться в научной претенциозности. Нам нужно соблюсти принцип и ввести его в практику, — повторял учитель Траат. Это стало рычагом деятельности. Жизнь обыкновенная, семейная у кого, а у большинства компанейцев — холостяцкая, происходила в жилищах, заимствованных у доброй колдуньи Вяйке Луби. Добрее Вяйке к природным тварям не было человека в Чухонии. У каждого компанейцв отдельное жилище, хоть и семейный.

— Чтобы от мыслей не отвлекали, — поясняет Валюха, ведя Иону к отведенному дереву. Это сосна, метров тридцати.

— Сурово, — качает головой Иона.

— Рационально! — парирует Белобрысая. — Сон в обнимку или утомляет, или расслабляет. И то и другое вредит