Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

или передать пузырек брату… Но природная трусость не позволила бы Жан-Пьеру принять яд, как, собственно, не позволила бы убить десять или одиннадцать человек — он непременно разрыдался бы и, возможно, рассказал обо всем матери. А стыд, гнев и ярость, переполнявшие Ноэля после вынесения приговора, отбили у него желание умереть, ему не хотелось даже скрыться от позора, о котором трубили во всех газетах и который тешил многочисленных врагов семейства — пока Бельфлёрам задают жару, до правосудия никому нет дела. Умирать ему не хотелось, но само существование маленького пузырька вселяло в него спокойствие.

А ведь был еще его старший сын Рауль, управлявший одной из семейных лесопилок в Кинкардайне и связанный узами необычного брака — или, скорее, пикантными отношениями? (Ноэль был почти не осведомлен об обстоятельствах, а когда женщины начинали судачить об этом, он, питая отвращение к сплетням, тут же обрывал их.) Рауль никогда — никогда! — не приезжал к ним. Даже когда Корнелия несколько лет назад заболела и слегла. Даже той зимой, когда Ноэль сам свалился с желудочным гриппом и похудел на восемнадцать фунтов. «Мальчишка нас не любит», — обиженно говорил Ноэль. «У него своей головной боли хватает», — отвечала Корнелия. «Он нас не любит, иначе приехал бы, — отвечал Ноэль, — вот и всё».

Жан-Пьер, его привлекательный, элегантный брат, заключенный в тюрьму пожизненно плюс девяносто девять лет, плюс девяносто девять лет, плюс девяносто девять лет… И его старший сын Рауль, который, теша свое самолюбие, полагал Ноэль, так похож на него самого… И Делла, которая его ненавидит, и не нуждающаяся в нем Матильда (дородная, с красными и круглыми, точно спелые яблоки, щеками, она выгоняла из кухни цыплят, освобождая место для Ноэля, вежливо улыбалась и отвечала на его вопросы: как она справляется? Нужны ли ей дрова? Нужны ли продукты? А деньги? Нужен ли ей он?). И Корнелия, заманившая его в свои сети, но не уважавшая так, как полагается женщине уважать своего супруга. (Их брак сошел с курса еще во время медового месяца. Точнее, во время первой брачной ночи. Хотя о свадебном путешествии они не распространялись и доверили свои планы лишь нескольким близким родственникам, друзья Ноэля и его собутыльники настигли молодоженов в «Серных источниках», где те остановились на ночь, и принялись неистово «гудеть» — звенеть в колокольчики, бить в жестянки, поджигать шутихи и дудеть в рожки на разные лады, вопить и выкрикивать скабрезности. И Ноэль, последовав горным обычаям — с восторгом последовав горным обычаям, разумеется, пригласил эту захмелевшую публику внутрь и стал угощать выпивкой и сигарами и даже сыграл с ними несколько раз в покер. На следующее утро он с удивлением обнаружил, что его невеста оскорблена.) И его отец, Плач Иеремии, изнуривший себя до крайности в попытках вернуть утраченные семейные богатства, так и не переживший презрительного отношения собственного отца и это жестокое «новое крещение», совершенное с такой изощренностью. Бедный Иеремия сгинул в Великом потопе почти двадцать лет назад, тело его так и не нашли, и достойного погребения он не получил…

Живые и мертвые. Сплетенные воедино. Сотканные в одно полотно — бескрайнее, накрывающее несколько столетий. Ноэль запил в день гибели Николаса и не просыхал до осени — сидя перед камином, он заливал себя виски, усыпал табаком и пеплом… Живые и мертвые. Столетия. Полотно. А может, одно из затейливых лоскутных одеял Матильды, режущих глаз, но (если позволить ей все объяснить, растолковать сочетания) дающих, пусть и смутную, но разгадку?.. Ноэль оплакивал своего сгинувшего отца, и упеченного за решетку брата, и даже своего так и не получившего имени сына, умершего спустя три дня после рождения, давным-давно; он оплакивал милую молоденькую жену Хайрама Элизу, и своего сына Рауля, и других. Других. Их слишком много — не сочтешь. Многолетняя крепкая дружба с Клодом Фёром закончилась ссорой, никто из них так и не извинился, хотя, возможно, Ноэлю следовало сделать первый шаг, потому что он, Бельфлёр, более милосерден… Но он не извинился, и сейчас они обвиняют Гидеона в смерти Николаса, и все идет наперекосяк, затягиваясь в отвратительные узлы и петли, развязать которые можно, лишь хлебнув из драгоценного пузырька.

Вдоволь навосхищавшись младенцем, женщины замечали возле камина Ноэля и принимались тормошить его. Даже Корнелия. («Ты что же, не желаешь посмотреть на свою маленькую внучку! Ведь она настоящая красавица!») Даже Вероника, обычно не обращавшая на него внимания. (Принято было считать Веронику одной из сестер Ноэля. На самом же деле она была его теткой, и намного старше его, хоть и выглядела поразительно молодо — полное круглое лицо, которое пощадили морщины, грубоватые румяные щеки, близко посаженные карие глаза, спокойные и маленькие, а волосы такого теплого медового оттенка, что она наверняка их красила, причем красила мастерски. Ноэль как-то пытался прикинуть, сколько ей лет, но запутался в вычислениях и, махнув рукой, налил себе еще стаканчик.) Даже Лили, явно завидующая Лее, и та прибегала, чтобы убедить его пойти взглянуть на новорожденную — она же так быстро растет, еще чуть-чуть, и вырастет из младенца!

Он ворчал, требуя оставить его в покое. Всему свое время, всему на земле свой черед: черед рождаться и умирать… Черед убивать и врачевать, черед ломать и строить… Черед смеяться и черед плакать.

Тем не менее, однажды заглянув в приоткрытую дверь будуара Леи, Ноэль увидел… увидел Лею в зеленом шелковом пеньюаре, одна грудь, налитая и белая, словно воск, обнажена, а сосок вытянутый и удивительного розово-коричневого цвета. Он увидел, как одна из служанок передала ей младенца. Словно парализованный, Ноэль смотрел, как дитя (оно было крупным и резво размахивало руками и ногами) принялось сосать, слепо потянувшись жадным маленьким ртом к соску. Ноэль стоял и смотрел, руки в карманах, и колени его дрожали, а очки запотели. Боже мой… — подумал он.

Лея бодро окликнула его и пригласила войти. Почему он стоит, разинув рот? Он что, младенцев не видел? Не видел, как их кормят?

— Какая она сегодня прожорливая! — сказала Лея. Она поежилась и рассмеялась. Голос ее был полон ликования, и Ноэль пришел в восторг. — Вы только посмотрите! Ну не красавица ли!

Маленькие ручки сжимались и разжимались. От удовольствия дитя прикрыло глаза, а потом снова открыло их — чистые, ярко-зеленые, — будто испугавшись, что у него отнимут грудь.

— Ну прямо