Петербургские женщины XVIII века - Елена Первушина

Но вот они переезжают в Петербург и поселяются у коллеги и друга Карамышева небезызвестного нам Михаила Матвеевича Хераскова, который был вице-президентом Берг-коллегии. Михаил Матвеевич придерживался менее радикальных взглядов, чем Карамышев, а потому поощрял Анну Евдокимовну в молитвах и посещении церкви, а также сохранял ее невинность.

«Живши у моих почтенных благодетелей, все было возобновлено. Приучили рано вставать, молиться Богу, утром заниматься хорошей книгой, которые мне давали, а не сама выбирала. К счастью, я еще не имела случая читать романов, да и не слыхала имени сего. Случилось, раз начали говорить о вышедших вновь книгах и помянули роман, и я уж несколько раз слышала. Наконец спросила у Елизаветы Васильевны, о каком она все говорит Романе, а я его у них никогда не вижу. Тут мне уж было сказано, что не о человеке говорили, а о книгах, которые так называются; „но тебе их читать рано и не хорошо“. И они, увидя мою детскую невинность и во всем большое незнание, особливо что принадлежит к светскому обхождению, начали меня удалять, когда у них бывало много гостей, и я сиживала у моего благодетеля и отца, хотя мне сначала и грустно было. В гости никуда не брали, ни в театры, ни на гулянья. Муж мой тогда никакой власти надо мной не имел, и он был целые дни в корпусе; так как он заводился вновь, то и дела было много.

Для меня сие воспитание было совсем новое: говорили мне, что не все надо говорить, что думаешь; не верить слишком тем, которые ласкают много; не слушать тех мужчин, которые будут хвалить, и ни с каким мужчиной не быть в тесной дружбе; не выбирать знакомства по своему вкусу; любить больше тех, которые будут открывать твои пороки, и благодарить…

…Началось мое воспитание, и было для меня чрезвычайно тяжко… Это и видел мой благодетель, но не терял надежды и не оставлял меня исправлять. У них же часто очень бывали гости, и было очень весело, но меня тут не было никогда, а только я их и видела, как за обедом и за ужином. Разве когда были чьи именины или званый бал, тогда мне позволялось быть, но не далее, как до двенадцати часов. И это уж было очень поздно для меня; и как я начинала прощаться со всеми, то они жалели обо мне, и я с огорчением скорее уходила. Бывали такие времена, и я так была зла, что желала смерти моему благодетелю. Любить его я долго не могла, а страх заставлял меня и стыд делать ему угодное. Он часто меня стыдил при всех, рассказывая мои глупости, но через семь или восемь месяцев я начинала чувствовать к нему любовь, и день ото дня возрастала моя привязанность и чистосердечие. Наконец я уж и говорить стала, что мне хотелось бы выйти туда, где гости. Он с кротостию мне говорил: „Для чего ты, мой друг, этого хочешь? Ежели бы это было для тебя полезно, — я сам бы тебе предложил. Будет время, в которое дадутся тебе все удовольствия, которые уж тебя не развлекут, и ты брешь ими наслаждаться. Кто рано начинает жить в вихре, тот скоро закружится. Не препятствуй мне делать то, что я лучше знаю и далее тебя вижу!“ Я с удовольствием уж соглашалась на все и без огорчения и, наконец, так привыкла, что меня уж и не прельщало то, что я видела. И очень долго уж я была в этом опыте, и он уверился совершенно в моей любви и искренности, и первый раз сам меня вывез в театр, где все меня удивляло и веселило. Приехавши домой, у меня все живо было, и наполнена голова моя была тем, что я видела и слышала. Тогда играли „Честного преступника“, а играл Дмитревский, — и надолго у меня это веселье осталось. И опять долго очень никуда не возили, однако уж я чаще бывала с людьми и сиживала с работой там, где и все, и приучалась к обхождению, разговаривала с мужчинами и должна была все пересказать, что с кем говорила, и при этом получала самые полезные для меня замечания и наставления. И так время мое протекало в самых наиприятнейших занятиях».

Но вот Херасковы переезжают в Москву, и Карамышевы поселяются на своей квартире. Карамышев делает карьеру, он вхож в лучшие дома Петербурга. И он снова пытается сделать из жены светскую даму, от чего ее строго предостерегал Херсаков: «Ты теперь только начинаешь жить с мужем, и я вижу, что неизвестен тебе его и ндрав, и склонности, — то я тебе скажу. Он любит большие и шумные общества, карты — его страсть, и другой порок — не лучше карт, — то без нас его некому удерживать: он тотчас найдет компанию, которая по его склонностям, и ты его отвести от сего не можешь, но, как наивозможно, удаляйся от сих обществ! Часто будут собрания и у вас — я это предвижу, но ты удаляйся в свой уголок и занимайся работой или чтением. Говори ему дружески и с кротостью, чтоб он оставлял пороки. Но, ежели ты приметишь, что ему неприятно — оставь и проси Бога, чтоб Он его спас. Нельзя тебе и этого не сказать, что еще может быть, хотя я и огорчу твое кроткое и невинное сердце: он, может быть, будет иметь любовниц, и тебе будут сказывать его же сообщники нарочно, чтоб расстроить тебя с ним, — не верь, а ежели и уверишься, то им не показывай и мужу никак не говори об этом пороке, хотя тебе и горько будет.

Оставляй его в тех мыслях, что будто ты и не подозреваешь его. Он сам не будет сметь обнаружить, и будет таиться от тебя, и почитать тебя будет. Это только и может одно избавить вас обоих от явных ссор, но как скоро ты дашь ему чувствовать, что ты знаешь, то сама поможешь ему снять маску, и он будет развязан и дома иметь не постыдится эту для тебя неприятность; но тебя прошу, моя неоцененная дочь, будь добродетельна и веди себя так, чтоб он тебя ничем укорить не мог, и чтоб ты могла составить его славу и честь. Он тебе не сделает своим поведением стыд и не отнимет твоей чести, а возвысит твою добродетель и сделает тебя у всех почтенной и любезной. Но ежели ты споткнешься и войдешь в порок, то обесчестишь его и себя и у всех будешь в презрении. Не жалуйся на него никому: помочь тебе никто не может. Защищай его всегда, ежели при тебе кто об нем будет дурно говорить; после сего никто не будет сметь ничего тебе говорить.

Скуку твою провождай не рассеянием, но трудами и чтением полезных книг. Опасайся читать романы: они тебе не принесут пользы, а вред сделать могут… На деньги, которые за тобой есть, старайся купить дом; по крайней мере, будет свой уголок. Я боюсь, чтоб не поставлены были деньги на карту. Теперь же он любим Потемкиным и будет часто с ним и у него, и я уверен, что и тебя будет возить, особливо в Сарское Село, в Петергоф и в увеселительные Потемкина загородные домы; сам заниматься будет, что ему приятно, а тебя будет оставлять самой себе, и ты будешь беспрестанно с мужчинами молодыми придворными, которые тебе будут льстить и услуживать. Сам Потемкин не оставит, чтоб тебя не ласкать, то смотри, мой друг, ты будешь на самом величайшем опыте, какой может в жизни твоей случиться. Скользок путь очень для твоей добродетели, а в путеводители тут я никого тебе не могу представить, кроме Бога и твоего благоразумия; не теряй, мой милый друг, данных тебе правил; от твоего поведения зависит вся твоя будущая жизнь; старайся заслужить себе уважение и от высоких особ. Не будь горда, но и не унижай себя; не слушай от мужчин того, что благопристойность запрещает, и не давай ни малейшего поводу, чтоб они смели без почтения и уважения с тобой обходиться. Не прельщайся ни величеством, ни богатством, ни подарками, а будь довольна тем, что тебе Господь дал и впредь даст…».

И вдохновленная этим напутствием Карамышева стойко переносит новые испытания. «Муж мой начал заводить свои знакомства. С первым познакомился с Нартовым, который начал вводить его во все пороки, и, не в долгом времени, сделалось у них общество довольно велико. Пошли карточные игры, пьянствы; распутные девки были их собеседницы… Я с горестью увидела предсказание моего благодетеля совершившимся, и, кроме слез, никакой ограды не было… Наконец и у нас в доме началась карточная игра, и целые дни и ночи просиживали. И можно себе представить, что я слышала: шум, крик, брань, питье, сквернословие, даже драки бывали!.. Ворота тогда и двери запирали, и, кто бы ни пришел, особливо от начальника, — велено сказывать, что болен и никого не принимает. Я в это время сиживала в самой отдаленной комнате с матушкой и только плакала и вспоминала мою счастливую и спокойную жизнь. Когда они расходились, то на мужа моего взглянуть было ужасно: весь опухши, волосы дыбом, весь в грязи от денег, манжеты от рукавов оторваны; словом — самый развратный вид, какой только можно видеть! Сердце мое кровью обливалось при взгляде на его».

Муж возит ее в Царское Село, знакомит с Потемкиным и императрицей и, чтобы завершить светскую шлифовку (а скорее для того, чтобы получить от высоконравственной жены индульгенцию на похождения), предлагает ей… завести любовника.

«Выкинь, мой милый друг, из головы предрассудки глупые, которые тебе вкоренены глупыми твоими наставниками в детстве твоем! Нет греха и стыда в том, чтоб в жизни нашей веселиться! Ты все будешь — моя милая жена, и я уверен, что ты вечно меня любить будешь. А это временное удовольствие! <…>…сколько я ему ни говорила, что неужто я не могу усладить его жизни и разве ему приятнее быть с чужими, он отвечал: „Разве ты думаешь, что я могу тебя променять на тех девок, о которых ты говоришь? Ты всегда моя жена и друг, а это — только для препровождения времени и для удовольствия. Да что ж это такое? Я не могу понять, как без любви можно иметь любовниц“. Он засмеялся и сказал: „Как ты мила тогда, когда начнешь филозофствовать! Я тебя уверяю, что ты называешь грехом то, что есть наслаждение натуральное, и я не подвержен никакому ответу“».