Петербургские женщины XVIII века - Елена Первушина

Неизвестно, слышали ли российские интеллектуалы об опыте Томаса Дея, но им тоже очень нравились педагогические эксперименты.

Помните Анну Евдокимовну Лабзину, большую цитату из воспоминаний которой я приводила в начале этой главы? Мать воспитывала ее в традициях русского благочестия и благотворительности. Хотите узнать, как сложилась дальше судьба этой девочки?

Когда Анне было тринадцать лет, ее мать, которая была уже слаба здоровьем и предчувствовала скорую смерть, выдала ее за сына своей лучшей подруги двадцативосьмилетнего Александра Карамышева. Он был образованным и весьма просвещенным человеком. Учился в Московском университете, а также Упсальском университете, в Швеции, где его наставником был сам Карл Линней. В возрасте 22 лет в Швеции Карамышев защитил диссертацию и стал горным инженером — профессия весьма востребованная в развивающей свою промышленность России екатерининских времен. Он работал на золотых приисках Екатеринбурга, на олонецких Петровских заводах, в ученой экспедиции на Медвежьем острове, где разрабатывал рудные места, на нерчинских рудниках. Кроме того, в 1774–1779 годах он преподавал химию в петербургском Горном институте, активно участвовал в заседаниях Ученого общества, писал научные статьи и печатал их в «Трудах Вольного экономического общества», состоял в переписке с академиком П. С. Палласом, был членом-корреспондентом Стокгольмской королевской академии наук и членом Берлинского общества любителей естествознания.

В Европе Камышев «заразился» вольнодумными идеями, стал вольтерьянцем, атеистом. Причем нашел своему свободомыслию весьма практическое применение: жил, не скрываясь, с собственной племянницей и не собирался прекращать этих отношений после свадьбы. Трудно вообразить себе более неравный брак. Меж тем в XVIII веке такие браки были в порядке вещей, и Карамышев надеялся быстро приучить молодую жену к тому образу жизни, который был ему привычен. Вероятно, руководствуясь этой мыслью, он долгое время не вступал в ней в супружеские отношения и постепенно удалил от нее всю ее родню, отучил ходить в церковь и посещать нуждающихся. Для Анны Евдокимовны эти перемены были очень тяжелы. Она жаловалась свекрови: «Мудреная для меня эта любовь! Не все ли так любят там, куда он меня везти хочет, и не это ли воспитание, которое называют лучшим и просвещенным? На что вы меня вывели из моего блаженного состояния и дали так рано чувствовать горести сердечные? Вы знали меня коротко, и знали, что я жила среди друзей и их любовью возрастала и веселилась. Что ж теперь со мной будет?»

Тетка на прощание стала ее наставлять, как угождать мужу: «Надо, моя милая, ко всему привыкать и не надо огорчаться. Муж твой сам больше любит общество, нежели уединение, то и тебе тоже надо любить и так жить, как ему угодно. Не привыкай делать частые отказы мужу, а скорее соглашайся с ним: никакой муж не будет требовать того, чего б ты сделать не могла… Надо непременно с покорностью подвергнуть себя всем опытам, которые на тебя налагает муж. Самым твоим послушанием и повиновением ты выиграешь любовь его к себе. Лучше тебе скажу: он и нам дал знать, чтоб мы остались лучше здесь. Это видно, что он хочет тебя ото всего отдалить, что может напомнить о матери твоей. Вижу, что тебе горько, и участвую в твоей горести, но, друг мой, ты уж должна жить под его законами. Мы сами так делали для мужей; ты уж знаешь, сколь долг твой велик и священ к мужу, то ты, исполняя его, будешь исполнять и Закон Божий. Главная твоя должность будет состоять в том, чтоб без воли его ничего не предпринимать… Ко всем его родным старайся быть ласкова и учтива, хотя б они к тебе и не таковы были хороши. Не требуй от мужа насильно любви к твоим родным; довольно для нас твоей любви, и не огорчайся, ежели ты увидишь или услышишь, что он будет отзываться об нас при тебе невыгодно: оставь это и не защищай; поверь, мой друг, что я это опытом все знаю, что теперь тебе говорю. Поступай по сим правилам и веди себя так, чтоб совесть твоя ничем тебя не укоряла, то ты будешь Богу любезна, который тебя во всем защитит и не оставит. Ежели захочешь узнать об нас, то спросись у мужа, велит ли он тебе к нам писать, и, написавши письмо, показывай ему или свекрови, чтоб и в этом ты себя оправдала. Но ежели, по каким-нибудь причинам, нельзя тебе будет писать, то не тревожься: мы всегда будем уверены в твоей любви к нам и мы о тебе всегда будем знать; но ты не предпринимай тихонько к нам писать, не делай никакой от мужа тайны, а лучше проси свекровь твою — она может лучше придумать, как сделать».

Но тем не менее она считала необходимым и предостеречь племянницу: «Старайся, как можно, время свое не убивать и не быть в праздности. Ежели тебе будут предлагать книги какие-нибудь для прочтения, то не читай, пока не просмотрит мать твоя (имеется виду свекровь. — Е. П.). И когда уж она тебе посоветует, тогда безопасно можешь пользоваться. Не будь дружна с племянницей его и не открывай своего сердца ей, и что она будет с тобой говорить, и ежели тебе покажется сумнительно или неприятно, то сказывай тихонько матери…».

Интересно, что муж, мужчина, предстает в этих теткиных наставлениях как некая стихия, которую невозможно понять, с которой невозможно договориться, а нужно лишь кротко переживать ее буйство.

Молодая Карамышева ответила: «Какую вы мне сказываете тяжкую должность! Для чего вы прежде моего замужества все это не сказывали? Что за закон, вышедши замуж, — и лишиться всего любезного? И как будто я и не должна уж уделять любви моей к моим родным! Для чего ж я ему не запрещаю любить? Ежели б он не любил своих ближних, я б худых об нем была мыслей. Вот что вы со мной сделали: сами меня с собой разделили!»

Узнав о романе мужа с его родственницей, Анна Евдокимовна хочет разойтись с ним, разделив приданое на две равные части, но свекровь и дядя уговаривают ее не делать этого, «И ты знаешь ли, мой друг, против кого ты идешь? Против Бога. И можешь ли ты разорвать те узы священные, которыми ты соединена навеки? И кто тебе дал сие право располагать твоею участью? Тебя всегда учили предаваться на волю Спасителя нашего и в нем одном искать своего утешения и крепости сил твоих. И почему ты знаешь, оставя мужа твоего, будешь ли ты спокойна и счастлива, и не станет ли совесть твоя тебя укорять? И чему ты подвергаешь свою молодость? Стыду и нареканию. И твои родные будут слышать и страдать. И ты обеспокоишь прах родителей твоих. Думаешь ли ты, что они не будут страдать, видя тебя нарушающею все должности брака? Это одно должно быть для тебя ужасно, и правосудие Божие постигнет тебя. Разве ты думаешь, что ты одна в свете терпишь так много? Поверь, моя любезная, гораздо несчастнее и хуже есть супружества, и есть такие жены, которые оставлены самим себе, без друзей, без подпоры, а к тебе еще милосерд Создатель наш — дал тебе друга истинного в свекрови твоей, — и ты еще жалуешься!»

Супруги несколько сблизились во время путешествия в Олонец и на Медвежий остров. Анна Евдокимовна пишет: «Приехавши на остров, я — женщина одна и без девки, но любовь моя к мужу все препятствия и скуки превозмогала. И дорога была очень беспокойна: шли в одном месте 12 верст, лодки люди на себе тащили, по мхам, называемым тундра (сверху мох, а внизу вода), то по колено ноги уходили в воду, и я с радостию все трудности делила с ним! А сей трудный вояж был по причине больших порогов, через которые никак нельзя было ехать в лодках. И я чрезвычайно утешалась, видя мужа моего обо мне заботившегося, и в некоторых местах, где уж очень было дурно идти, он сам меня на руках нес. И жили мы на острове девять месяцев, и я ни разу не поскучала, евши гнилой хлеб, пивши соленую воду, стиравши сама белье, и варила на всех рыбу. Учитель мой был один старик из работников, который оставался со мной, пока выучил меня всему. И как я уже умела сама все делать, то и он уходил на работу, от землянки нашей верстах в полутора. Я и одна была весела, сиживала в хорошее время на берег моря с книжкой или с работой и дожидалась обедать. Увидя их, шедших домой, я с радостию навстречу бежала и обнимала мужа моего, который отвечал на мои ласки самым дружеским приветствием, что меня более всего занимало и утешало. По вечерам-то это северное сияние; я этакого величества никогда не видала: являются на небе разные ландшафты — строения, колонны, дерева разных цветов, и в тихом море все это, как в зеркале, видно. И я часто, смотря, вспоминала: „Ах, ежели бы теперь со мной были друзья мои: как бы они представили мне величество Божие, и я бы больше чувствовала радостей“; иногда эта мысль заставляла меня плакать. Один раз приметил мой муж, что у меня красные глаза, и спросил, об чем я плакала? Я тотчас ему сказала мои мысли: не были они никогда скрыты во внутренности моей от него».

Но вот они переезжают в Петербург и поселяются у коллеги и друга Карамышева небезызвестного нам Михаила Матвеевича Хераскова, который был вице-президентом Берг-коллегии. Михаил Матвеевич придерживался менее радикальных взглядов, чем Карамышев, а потому поощрял Анну Евдокимовну в молитвах и посещении церкви, а также сохранял ее невинность.