Осень патриарха. Советская держава в 1945–1953 годах - Спицын Евгений Юрьевич

По его же мнению, о серьёзности спланированной акции говорит и тот показательный факт, что в начале ноября 1949 г. Ю.А. Жданов и В.С. Кружков направили на имя М.А. Суслова докладную записку, в которой предложили в «целях улучшения научно-исследовательской работы» провести в Отделе пропаганды и агитации ЦК совещание учёных языковедов с обсуждением трёх основных докладов: учёного секретаря Президиума АН СССР профессора С.П. Толстова «Общее положение в советском языковедении», заместителя директора Института русского языка АН СССР профессора Ф.П. Филина «Состояние и задачи научно-исследовательской работы в области изучения русского языка» и главного научного сотрудника Института языка и мышления АН СССР, члена-корреспондента Н.К. Дмитриева «Состояние и задачи научно-исследовательской работы в области развития языков и письменности народов СССР». Однако вряд ли можно говорить о серьёзности намечавшейся кампании, поскольку, во-первых, судя по самой записке, на совещание в ЦК предполагалось пригласить всего 15–20 учёных и, во-вторых, как известно, это совещание так и не состоялось, а уже с апреля 1950 г. на лингвистическом фронте подул мощный ветер перемен.

Тем не менее, зная о готовившейся акции, уже в начале января 1950 г. на Общем собрании Академии наук СССР академик И.И. Мещанинов делает доклад «Роль академика Н.Я. Марра в отечественном языкознании», а заместитель директора Инстатута языка и мышления АН СССР профессор Г.П. Сердюченко отдаёт в печать отдельную брошюру «Роль Н.Я. Марра в развитии материалистического учения о языке». Однако, как иронично-патетически заявил профессор С.И. Романовский,[239] невообразимым образом «произошло чудо» и науку о языке спас сам И.В. Сталин, который в одночасье «низверг культ академика Н.Я. Марра», что стало его самым «полновесным вкладом» в развитие советской лингвистики.

Вопрос о том, почему же И.В. Сталин неожиданно занялся вопросами языкознания, до сих пор остаётся предметом довольно острой научной дискуссии. Причём многие авторы «скорее делятся различными догадками и предположениями», чем реальными фактами. Тот же профессор В.М. Алпатов[240] пишет, что «обстоятельства, предшествовавшие появлению работ И.В. Сталина, до конца не известны». Хотя сам тут же называет вполне правдоподобной версию французского филолога Р. Лермита,[241] который говорил о том, что показательным разгромом «космических идей» Н.Я. Марра, пропитанных национальным нигилизмом, И.В. Сталин хотел низвергнуть космополитический дух и классовый подход советской лингвистики и вернуть её в национальное русло. Другие авторы, например тот же Б.С. Илизаров,[242] также голословно утверждают, что «антивеликодержавность» яфетической теории Н.Я. Марра, которую в своё время точно подметил сам Н.И. Бухарин, «послужила главной, но скрытной причиной её низвержения после окончания войны». По мнению того же Б.С. Илизарова, главной, но уже явной причиной низвержения Н.Я. Марра всё же стало горячее желание вождя утвердить себя в качестве единственного и неповторимого классика и толкователя марксизма-ленинизма. Наконец, существует и вовсе экзотическая версия С.Н. Семанова и В.И. Кардашова,[243] которые писали о том, что И.В. Сталин, ещё будучи семинаристом и членом одного из тифлисских литературных кружков, познакомился с теорией Н.Я. Марра, которая «глубоко запала в память юного Сосо, но лишь спустя полвека он недвусмысленно выскажет своё отношение к ней».

По документам личного архива И.В. Сталина можно предположить, что первоначальный толчок к языковедческой дискуссии дал Первый секретарь ЦК КП (б) Грузии Кандид Несторович Чарквиани, который в самом конце декабря 1949 г. направил на имя И.В. Сталина записку о тяжёлом положении в советском языкознании. Причём к своей записке он приложил копии работ известного грузинского лингвиста академика А.С. Чикобавы «Стадиальная классификация языков академика Марра», «Турецкая лингвистическая теория „гюнеш дил“ в связи с проблемой историзма в современной лингвистике» и фрагмент его книги «Проблемы языка, как предмета лингвистики, в свете основных задач советского языковедения».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Хорошо известно, что сам Арнольд Степанович Чикобава ещё с начала 1930-х гг. выступал с резкой критикой «нового учения о языке» и был одним из самых ярых анимарристов. Причём, как утверждает Б.С. Илизаров,[244] эта критика марризма якобы базировалась в основном на махровом грузинском национализме самого А.С. Чикобавы, который всегда: 1) выступал против выделения абхазского языка в отдельную языковую группу, 2) всячески пытался доказать изначальное родство между картвельскими (грузинскими) и абхазским языками и 3) отрицал общие истоки армянского и грузинского языков. Судя по всему, на тех же идейных позициях стоял и его знаменитый земляк-кутаисец, всесильный член Политбюро Лаврентий Павлович Берия, который не только передал И.В. Сталину его последнюю работу, но и с одобрения вождя инициировал сам «антимарровский процесс в общегосударственном масштабе».

Тем временем, ознакомившись с материалами, поступившими из Грузии, И.В. Сталин вызвал её руководителей в Москву, и в начале апреля 1950 г. на «Ближней даче» в Кунцеве состоялась его встреча с грузинской делегацией в составе первого секретаря ЦК К.Н. Чарквиани, председателя Совета Министров ГССР З.Н.Ч хубианишвили, академика А.С. Чикобавы и ещё двух человек. Кто помимо приглашённых присутствовал на совещаниях у И.В. Сталина, доподлинно установить не удалось, но, судя по тому списку фамилий, который вождь написал собственной рукой в письме, объявлявшем членам Политбюро о начале языковедческой дискуссии в газете «Правде», в курсе всех этих событий были Л.П. Берия, Н.А. Булганин, Л.М. Каганович, Г.М. Маленков, А.И. Микоян, В.М. Молотов и Н.С. Хрущёв.

Как утверждает Б.С. Илизаров,[245] вероятнее всего, именно академик А.С. Чикобава и назвал вождю всех участников будущей дискуссии со стороны антимарристов, в том числе и академика В.В. Виноградова, поскольку вряд ли вождь слишком хорошо ориентировался в «настроениях» языковедов. Хотя его оппоненты (П.А. Дружинин[246]) полагают, что данное предположение более чем спорно, поскольку И.В. Сталин прекрасно знал, кто такой академик В.В. Виноградов и каковы его отношения с марристами, которые буквально за год до этой дискуссии добились его отставки с поста декана филфака МГУ. Между тем, как считает тот же Б.С. Илизаров,[247] судя по всему, все мероприятия, связанные с подготовкой языковедческой дискуссии, проводились втайне и от аппарата ЦК, и от руководства Академии наук СССР, с тем чтобы не спугнуть марристов, не дать им никакой возможности «спрятаться под корягу» и быстро переориентироваться. При этом, судя по тому, с каким энтузиазмом и бесстрашием многие марристы стали прорываться на страницы «Правды» в период самой языковедческой дискуссии, они скорее предвкушали свою окончательную и безоговорочную победу, чем предчувствовали свою скорую погибель. Таким образом, можно констатировать тот факт, что весь последний год И.В. Сталин достаточно серьёзно знакомился с существом самой проблемы, просмотрел всю доступную ему литературу и коренным образом изменил своё прежнее отношение к «новому учению о языке». Причём в данном случае, по мнению всех анисталинистов (Б.С. Илизаров, В.М. Алпатов, С.И. Романовский, П.А. Дружинин[248]), «сошлось сразу многое: и его курс на великодержавность, и идея всемирной империи с ведущим русским языком, и новое понимание национальных проблем».