Комедианты - Валерий Михайлов

– Да она ещё целка! – нарочито удивился он. – Хочешь?

Редактор ответил взглядом, исполненным ненависти.

– Ну извини, не знал, что ты такой нежный. Придётся все самому.

С этими словами он засунул ей в промежность ствол пистолета и выстрелил несколько раз. Одновременно прозвучал ещё один выстрел, и младшая дочь Зильденштейна рухнула на пол.

– Ты испортил мне праздник!

– Заткнись, или я пристрелю и тебя.

– Ладно, поехали.

Когда они вошли к Торопыге, тот висел в зале на люстре. Рядом на полу лежали его жена и сын, застреленные из охотничьего ружья.

– Умный был, сука, – сказал Дюльсендорф, не скрывая своего разочарования.

Глава 26

В просторном, дорого, но не кричаще отделанном, прекрасно оборудованном кабинете, где всё под рукой, но в то же время ничто не мешает и не отвлекает, в удобных дорогих креслах сидели двое. Со стороны могло показаться, что это старые приятели, коротающие свободное время за чашкой кофе. Как уже было сказано, они пили кофе и непринужденно беседовали на, казалось бы, совершенно отвлечённую тему. Было время заката, и солнце окрашивало комнату в наиживописнейшие тона.

– Именно понимая всё это, начинаешь особо остро чувствовать красоту таких вот моментов, – сказал хозяин кабинета.

– Вы ещё можете всё изменить. Уезжайте, Сергей Николаевич.

– К сожалению, это невозможно. У меня есть дочь. Вы, как никто другой, должны меня понять.

– Думаете, они оставят её в покое?

– Вряд ли.

– Тогда что?

– Сложный вопрос, Алеша, – он тяжело вздохнул, – с тех пор, как я превратился в Редактора, я понял одно: в этом чёртовом эксперименте все играют чужие роли. Никто не является тем, за кого себя выдаёт.

– Включая нас с вами.

– Включая нас с вами… А хотите водки? Настоящей хорошей водки? А?

– Можно и водки.

Сергей Николаевич, или Редактор открыл замаскированный под шкаф холодильник и достал оттуда бутылку, две небольшие рюмки. Следом на столе появились огурчики, колбаска, сыр…

– За что выпьем? – спросил Редактор.

– Не знаю. В душе сумбур какой-то.

– Вот давайте за этот сумбур и выпьем.

– Согласен. Ясность иногда – это очень хреново.

– Жаль, что при таких обстоятельствах. Ну да ладно.

– При других обстоятельствах… – произнёс задумчиво Каменев и не стал продолжать фразу. – А может, всё-таки рискнете? – спросил он вместо этого.

– Бесполезно.

– Но ведь… – вновь осёкся Каменев.

– Вас выпустили, потому что вы ключ.

– Они знали, что я вернусь?

– Для этого вас и выпустили.

– Как и тех двоих?

– Насчёт Светланы ничего не скажу – тёмная лошадка. А парень, похоже, да.

– И всё же, что бы вы мне посоветовали?

– Не пускайте туда Дюльсендорфа.

– Легко сказать.

– А разве не этому вы учились?

– Не знаю. Да и роль противовеса мне, честно говоря, совсем не импонирует.

– Мне тоже много чего не импонирует, однако…

– В том-то и дело, дружище.

– Давай лучше выпьем ещё?

– А потом ещё, сразу, чтобы хоть на какое-то время…

– Напиваться стоит при хорошем настроении. Иначе водка только усугубляет.

В последний раз запустив свой лучик в окно, солнце исчезло за горизонтом.

– Включить свет?

– Не знаю. А вообще, лучше так.

– Хорошо. Пусть будет так. Простите, я вас не задерживаю?

– До полуночи я в вашем распоряжении.

– Полночь… До чего же мы любим условности!

– В полночь за вами придут.

– Я не о вас. Я вообще. Возьмём хотя бы литературу. Меня всегда смущал тот факт, что всякая нечисть появляется с боем часов, тогда как это не более чем условность нашей двуногой цивилизации. Существуют не так много мест, где календарная полночь, назовём это так, совпадает с астрономической, и если уж нечисть так привязана к полуночи, она должна появляться не с боем часов, а с появлением солнца в зените на противоположной точке земного шара.

– Зато исчезают они с первыми петухами. То есть возвращаются к себе, уже исходя из реального времени.

– Значит, это такая же процедура, как политический арест. Сначала звонок по телефону, потом среди ночи, обязательно среди ночи и обязательно после полуночи…

– Потому что они и есть настоящая нечистая сила, они, а не привидения и бесы.

– А они и есть привидения и бесы. Попав туда, они перестают быть людьми.

– Или только ими становятся.

– Возможно. Взять хотя бы моих экспериментаторов. Когда-то большинство из них были весьма неплохими людьми… Да тот же Дюльсендорф. Ученый бессребреник. Почти фанатик. Он же изначально хотел добра для всех, а теперь…

– Теперь он служит эксперименту, которому, по большому счёту, нет никакого дела до человечества и прочей несущественной, с его точки зрения, ерунды.

– Зачем же тогда, по-вашему, он всё это создал?

– Не знаю. Возможно, чтобы разобраться…

– Разобраться в чём? По-моему, с нашей помощью можно только ещё сильнее запутаться.

– Вы всё ещё слишком хорошо о себе думаете, о всех нас. С чего вы взяли, что он хочет разобраться именно в нас? Может, он как математик… Берёт лист бумаги, точит карандаш, пишет формулы…

– Не знаю. Я вообще ничего не думаю… Особенно в последнее время.

За окном шёл дождь со снегом. Ноябрь. Первый месяц зимы. Настоящей тоскливо-промозглой зимы с обязательной сыростью, ветром и, ещё хуже, морозами. Ненавижу морозы. Для меня нормальная температура окружающей среды находится в районе тридцати градусов по Цельсию. Зимой у меня всегда остервенелая холодная депрессия, когда не хочется ничего, особенно не хочется вставать, вылазить или вылезать из-под одеяла, напяливать на себя кучу одежды и идти в этот холодный, грязно-мокрый кошмар. От одной только мысли об этом мне стало холодно, и я ещё сильней закутался в одеяло.

Наверно, я заснул, потому что не услышал, как вернулся Каменев, который где-то прошлялся всю ночь. Он был злым, небритым, и от него разило водкой.

– Валяешься? – спросил он с явным раздражением в голосе.

– Ненавижу зиму.

– Это хорошо.

– Хорошо?

– Твоя ненависть нам сегодня понадобится.

– Опять манёвры?

С того дня как он снял меня с крыши, он не давал мне покоя. Постоянные рассказы о себе и об эксперименте, постоянные тренировки, а в последнее время добавились ещё и манёвры. Так я называл учебные вылазки в большой мир. Он заставлял меня воровать какую-то ерунду на базаре, зачастую на глазах у ментов, заставлял ходить на футбол, участвовать в потасовках.

– Ты должен быть неуязвим в любой ситуации, – говорил он, покупая билеты на матч, где двадцать два бугая под истошные вопли зрителей пинали ногами мяч, а зачастую и друг друга.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});